— Вас можно понять.

— Вы так добры ко мне, — с чувством благодарности произнес Владимир.

— Вы любили свою жену? — спросила Елизавета.

— Да, — как-то неуверенно ответил он. — Но…

— Что означает это «но»?

— Я хотел бы любить её сильнее.

— Сильнее — это как? — поинтересовалась она.

— Я хотел бы сходить с ума от её взгляда, испытывать счастье от её улыбки, — произнес Владимир, глядя в глаза Елизавете пламенным и нежным взглядом, который вызвал смущение на её лице. — Я хотел бы наслаждаться каждым мгновением, проведенным рядом с ней, и осознавать, что без неё моя жизнь — ничто. Я хотел бы помимо нежности, уважения испытывать к ней страсть, огонь.

— Подобная любовь — большая мука.

— Однако если бы я так любил её, я бы, возможно, не бежал от нее, я был бы рядом с ней в её безумии и, возможно, сумел бы помочь ей справиться с ним.

— Вы берете на себя слишком большую роль, — упрекнула его Елизавета. Я бы даже сказала: роль Бога. Только в его власти управлять человеческими чувствами и такими событиями, как жизнь или смерть. Вы не можете быть в ответе за то, что вам неподвластно! Человек в ответе за судьбу другого лишь в той степени, в какой непосредственно его рука нанесла этой судьбе урон. Не ваша рука нанесла урон судьбе вашей несчастной жены. И признаться, ваши угрызения совести — большой грех, ибо это гордыня. Избавьтесь от них, как от греха. Это будет легче сделать, если вы осознаете, что: они — зло и они абсолютно безосновательны.

— В вас столько мудрости! — изумился Владимир.

— Не даром меня считают мудрой!

— И все же в какой-то степени моя рука нанесла урон судьбе моей жены. Нанесла в тот момент, когда надела на её палец кольцо. Я не должен был жениться, зная, что недостаточно люблю.

— А кто в наше время женится или выходит замуж по большой любви? Брак давно уже превратился в некую сделку. Многие проживают жизнь, так и не узнав и не изведав этого чувства. Вы думаете, оно знакомо мне?

— Но я изведал это чувство. А тот, кто однажды изведал большое чувство, не сможет довольствоваться малым.

— Тогда, возможно, вы совершили ошибку, — снисходительно произнесла она. — Одну из тех, которые совершают многие. Одну из тех, которые совершила я. Ошибку, но не преступление.

Владимир улыбнулся. После разговора с ней ему стало легче. Она сумела подобрать именно те слова, которые ему необходимо было услышать.

— Ошибку? Пожалуй, — согласился он. — Но какие последствия! Прошло уже пять лет, а меня до сих пор преследует этот ад.

— Подобные события всегда оставляют в душе след, — задумчиво произнесла Елизавета. — Даже когда нам кажется, что все позади и мы излечились от пережитых разочарований, страхов, страданий, но этот след все равно порой напоминает о себе.

Она замолчала и какое-то время продолжала молчать. Он смотрел на нее, терпеливо выжидая, когда вновь заговорит. И поскольку его тема об угрызениях совести была уже завершена и исчерпана, теперь на очереди стояла её тема. Ему хотелось, чтобы за его откровениями последовали её откровения. Его интересовала каждая мелочь её жизни, каждая её тайна, каждая сторона её характера и каждое проявление её души. Ему хотелось узнать, что стоит за её фразами: «мне тоже довелось страдать», «мне гораздо более знакомо угрызение совести за свой обман» и «…ошибку… одну из тех, которые совершила я». Ему хотелось, чтобы она разрешила все слухи и сплетни, которые ходили о ней, и которые ему поведал Узоров.

Наконец, не выдержав её молчания, он произнес:

— Мы очень много говорили обо мне. Я думаю, было бы вполне естественно с моей стороны — попросить вас рассказать о себе.

— Со мной судьба тоже была коварна и жестока, — сразу же отозвалась она на его просьбу. — Она сыграла со мной злую шутку. Настолько злую, что её последствия мучают меня до сих пор. Не знаю, можно ли сравнить ваш ад с моим. Мой ад, пожалуй, менее суров, но более продолжителен. Мне довелось испытать многое, но я не теряла ребенка. А мне кажется, нет ничего ужаснее, чем потерять ребенка. Я помню, когда Алексису было четыре года, он тяжело заболел. У него был сильный жар. Я не отходила от его постели и молилась, чтобы он поправился. Мне казалось, если он умрет, я умру вместе с ним.

— Мой сын, — с огромной горечью произнес Владимир. — Как я его ждал и как я о нем мечтал. Я представлял, как буду водить его на прогулки, учить его верховой езде, брать его в свои путешествия.

— А я очень боялась, что не смогу воспитать сына должным образом, не смогу привить ему те качества, которые должны быть у настоящего мужчины. Я боялась, что под влиянием моей чрезмерной материнской любви он может вырасти избалованным, слабовольным. Мой муж — князь Ворожеев не участвовал в воспитании сына. Он считал это обязанностью гувернеров. Впрочем, пожалуй, это и к лучшему.

— У вас чудесный сын, Елизавета Алексеевна, — сказал он.

— Да, — с нежностью и гордостью произнесла она. — И я благодарна за это Богу.

— Впрочем, иначе и быть не могло. У такой замечательной матери не мог вырасти плохой сын.

Он посмотрел на неё взглядом, полным восхищения и нежности. И снова его взгляд взволновал её.

— Как удивительно, — не отводя от неё взгляда, задумчиво произнес он. — Мне кажется, будто мы знакомы целую вечность. Мы так хорошо понимаем друг друга и быстро сходимся во мнениях, словно наши души имеют единое происхождение. Еще в первый день нашего знакомства у меня возникло такое ощущение, будто вы — часть меня.

— Но к сожалению, я — часть другого человека, — сказала Елизавета.

— Очевидно, именно того человека, с которым вы собираетесь развестись? — с некоторой иронией подметил Владимир.

— Вам это известно? — удивилась она. — Впрочем, о моем разводе наверняка уже злословит весь Петербург. И каждый пытается по-своему истолковать причину этого развода.

— И в чем же истинная причина?

— Причина проста: я хочу быть свободной от человека, который мне ненавистен и отвратителен. И больше ничего. Но многие почему-то считают, что в простом и очевидном всегда кроется какой-то подвох.

— Вы любили своего мужа?

— Я была очарована им, — с грустью произнесла Елизавета. — Он казался мне красивым, элегантным и обходительным. В то время я была молоденькой девчонкой, подверженной влиянию своей маменьки. Она горячо способствовала моей помолвке с князем Ворожеевым. Я принимала нашу помолвку как нечто должное и обязательное в жизни каждой барышни. Я уважала и почитала своего будущего мужа, как того и требовалось от благовоспитанной девушки. Но когда перед алтарем я давала священную клятву, я уже была сильно в нем разочарована. И тем не менее я дала эту клятву, зная о том, что каждое слово в ней — ложь, и я вышла за него замуж, заранее предвидев, что этот брак обречен. У меня были очень веские причины, чтобы пойти на это. Скажите, Владимир Елисеевич, вы когда-нибудь ощущали свою беспомощность перед судьбой? Скажите, вам приходилось когда-нибудь следовать по предложенному ей пути, изначально зная, что этот путь неверный?

— Да, пожалуй, — ответил он.

— Тогда вы, должно быть, понимаете меня?

— Да, понимаю. Но даже если вы долгое время шли по неверному пути, никогда не поздно сменить направление.

— Именно это я и пытаюсь сделать!

— И если вам кажется, что вы одна с этим не справитесь, — прибавил он, — знайте, что есть человек, готовый всегда помочь вам и поддержать вас.

Кончиками пальцев он дотронулся до её руки. От этого легкого прикосновения теплая волна нежности и блаженства пробежала по её телу. На её глаза едва не накатились слезы. Уже в который раз она поймала себя на том, что рядом с этим человеком её душу охватывают необычные чувства.

Полностью поглощенные друг другом, они не заметили, как в гостиную вошел Алексис и нерешительно остановился. Некоторое время он с изучающим и серьезным видом наблюдал за матерью и сидящим напротив неё человеком.

— Добрый вечер, граф! — негромко поздоровался Алексис.

Владимир отстранился от Елизаветы и повернул голову в сторону, откуда прозвучало это приветствие. Увидев Алексиса, он дружелюбно улыбнулся ему и произнес:

— Добрый вечер, сударь!

— Анфиса не предупредила меня, что у вас гости, матушка, — как бы извиняясь за свое вторжение, произнес Алексис.

— Ни о чем не беспокойся, — сказала Елизавета. — Ты доставишь нам большую радость, если присоединишься к нам.

— С удовольствием.

С появлением Алексиса их разговор приобрел иной характер. В нем больше не было мрачных откровений и душеизлияний. Вместо этого в нем появился смех и легкость. Они приятно провели ещё целый час, беседуя на разные, ничем не связанные между собой темы. Они говорили о музыке, и при этом мужчины не забыли в очередной раз восхвалить музыкальные способности Елизаветы. Они говорили о светских развлечениях, и Елизавета с Владимиром поведали Алексису о рауте в доме госпожи Пилевской, на котором познакомились. Они даже немного пофилософствовали о том, в чем состоят преимущества и недостатки деревенского быта и городского.

Когда граф Владимир Вольшанский ушел, перед этим горячо попрощавшись и бросив на Елизавету пламенный взгляд, Алексис с важным и в то же время озорным видом произнес:

— По-моему, он влюблен в вас, матушка.

— Откуда такие предположения?

— Я заметил, как он на вас смотрел, как с вами обращался.

— И как же?

— Нежно, пламенно, восхищенно, влюбленно, — с расстановкой и придыханием произнес Алексис.

— А ты, оказывается, шпион, — пожурила его мать.

— Не шпион, а наблюдатель, — поправил он. — И ещё я заметил, что вы тоже к нему неравнодушны.

— Граф приятный человек. Я испытываю к нему интерес, симпатию. Но, могу тебя заверить: я не влюблена в него.

Алексис обнял её за плечи и, наклонив голову к её уху, прошептал:

— Не поделитесь со своим сыном, матушка, что вы делали наедине с графом, пока не появился я?

— Не слишком ли много ты себе позволяешь? — с притворным возмущением произнесла Елизавета.

— Не слишком, — возразил он. — Если брать во внимание, что у нас доверительные отношения.

— Мы разговаривали. И знаешь, Алексис, я ещё никогда не была ни с кем так откровенна. Рядом с ним у меня возникают какие-то странные ощущения. Словно я уже когда-то знала его. Его манера поведения, его жесты кажутся мне знакомыми. А он сам кажется мне близким и родным.

— Де жа вю, — задумчиво произнес Алексис. — Так называются ваши ощущения.

— Но самое странное, что он чувствует то же самое или почти то же самое. А тебе нравится граф?

Алексис пожал плечами.

— Я его слишком мало знаю, — неопределенно ответил он. — Однако вы верно отметили: граф — приятный человек. И если то, что вы сейчас такая оживленная и веселая, его заслуга, то я, пожалуй, готов его даже полюбить.

Глава восьмая

Елизавета проснулась в отличном настроении. Она сладко потянулась в постели и скинула с себя одеяло. Именно в этот момент в спальню вошла горничная Анфиса с большим букетом роз.

— Доброе утро, барыня! — произнесла горничная.

— Доброе утро, — ответила Елизавета, затем, посмотрев на букет, изумленно спросила: — Что это?

— Да уж, как сами изволите видеть: цветы вам, — сообщила Анфиса.

— Какое чудо! — с восхищением произнесла Елизавета. — От кого?

— Посыльный принес от графа, что давеча был у вас. Фамилию его не запомнила. Уж больно она сложная.

— Вольшанский?

— Он самый. Вот ещё тут письмецо вам, барыня.

Елизавета взяла конверт и с любопытством его оглядела. На нем аккуратным почерком было написано: «Княгине Елизавете Алексеевне Ворожеевой». Елизавета вскрыла его и принялась читать.

«Елизавета Алексеевна! В знак моей благодарности за оказанное гостеприимство примите от меня эти цветы. Примите также мое приглашение на вечернюю прогулку по городу в моем экипаже. Обещаю быть галантным кавалером, интересным попутчиком и занимательным собеседником.

Искренне Ваш, граф Владимир Вольшанский».

Прочитав письмо, Елизавета блаженно вздохнула и улыбнулась. Затем она прочитала его ещё раз и ещё раз. Цветы, письмо, приглашение на прогулку все это было так красиво, романтично и приятно!

— Похоже, у вас появился поклонник, барыня, — сказала Анфиса. Цветы-то какие! Небось, больших денег стоят.

— Поставь их в самую лучшую вазу, — распорядилась Елизавета.

— Да уж, ясное дело. Для таких цветов только самая лучшая и сгодится.

— И приготовь мне сегодня к вечеру платье для прогулки, — прибавила Елизавета.

В этот вечер Елизавета была необыкновенно хороша. Серо-голубое платье из муара, отделанное вдоль передних полотнищ рюшью, великолепно сидело на ней, подчеркивая её стройность и грацию. Ее голову украшала шляпа, наклонно спущенная к затылку, открывающая взору красиво убранный пробор черных волос. Драгоценности с топазами удивительно гармонировали с цветом её глаз и подходили к её платью. Миниатюрные перчатки и складной зонтик довершали созданный ей образ.