После разрыва с Мастером я больше ни с кем не практиковала Тему.

Принять наказание, боль от других, не его, рук казалось мне кощунством. Я, словно одержимая, продолжала хранить ему верность. Ванильные отношения меня не прельщали уже давно. А в Теме я хотела быть только с ним.

Ломка была страшной. Как у настоящего наркомана. Я снова перестала есть и говорить, сидела одна в пустой темной квартире. Алиса, к тому времени уже носившая своего первенца, пыталась говорить со мной, вытаскивать меня из дома, даже предлагала устроить совместную дружескую сессию с ее мужем. Я продолжала тупо молчать.

Я ходила на работу, машинально выполняя свои обязанности, как бездушная кукла. Надежда, конечно же, заметила мое состояние и попыталась поговорить. Но даже ее авторитет не смог пробить ледяной панцирь, в который я спряталась от всего мира.

Один раз звонил Зимин. Я не захотела говорить с ним, просто бросив трубку. Потом написала ему письмо с просьбой удалить информацию обо мне в его картотеке.

Я никогда не задумывалась о самоубийстве. Не то чтобы я была религиозной и считала его смертным грехом или боялась попасть в ад. Напротив, была глубоко уверена в том, что никакой высшей силе не по зубам придумать что-то хуже обычной человеческой жизни. Просто я считала смерть слишком легким выходом.

Не думала я о смерти и в тот вечер, когда не могла уснуть, вцепившись зубами в подушку и тихо подвывая от боли, которая разрывала мою грудь. Я опять ненавидела себя. Лютой ненавистью. За свою трусость, за свое малодушие. За то, что отказалась принадлежать своему Мастеру. И теперь кто-то другой служит ему, моему божеству. За что я цеплялась? Что такого ценного я боялась потерять? Я была никем и ничем. Пустой пивной бутылкой, выброшенной на свалку. И теперь, то божественное сияние, что могло наполнить меня, превращая в нечто прекрасное, навсегда погасло.

Когда боль и отвращение стали невыносимыми, я поняла, что сойду с ума, если просто не усну. И приняла снотворное. Потом еще. И еще.

Уснула. Но утром проснуться не смогла.

Очнулась я в больнице. Потом мне рассказали, что Надежда забеспокоилась, когда я не вышла на работу. На звонки я не отвечала. Она послала своего шофера. И когда я не открыла дверь, он вызвал спасателей.


Глава 7. Антон


В больнице я провалялась почти три недели. Причем две из них меня наблюдал психиатр. Тщетно я пыталась объяснить, что не собиралась покончить с собой. Меня все-таки записали в суицидники.

Меня навещали Алиса со своим Левой, уже порядком поправившаяся и жутко счастливая, и Надежда, строгая и подтянутая – за спиной угрюмый секьюрити. Не пришел только Зимин. Алиса говорила, что он уехал куда-то в Европу, не появлялся на работе почти месяц. Хотя его я особо не ждала. Кто я такая ему, чтобы меня навещать?

Врачи, убедившись, наконец, в том, что я больше не буду пытаться наглотаться таблеток, сообщили, что выпишут меня. Правда, под наблюдение психиатра. А Надежда обещала отправить на море, куда-нибудь на Кипр или в Испанию, чтобы я развеялась и подумала о своей жизни.

В тот день я сидела на лавочке в больничном парке и, прикрыв глаза, грелась в еще робких лучах майского солнышка.

Почувствовав на плече тяжелую мужскую ладонь, я подумала, что это мой лечащий врач, Иван Степаныч, и уже открыла рот, чтобы начать оправдываться за свой несанкционированный побег из палаты, но лицо склонившегося надо мной мужчины было мне не знакомо.

Бывают на свете такие редкие люди, которые словно светятся изнутри. Каким-то особенным, ни на что не похожим светом. Будто внутри у них собственная электростанция.

Я даже зажмурилась. Незнакомец стоял против света и его ярко-рыжие смешно торчащие вихры горели, подсвеченные лучами солнца. Лицо в задорных веснушках, с резковатыми чертами, волевое, но улыбка – искренняя, открытая. Пронзительно-синие глаза под светлыми, рыжеватыми ресницами.

- Привет, – просто сказал он и смутился.

- Привет, – ответила я и тоже покраснела.

- А я Антон, - он протянул мне свою широкую ладонь. Тыльная сторона была покрыта короткими рыжеватыми волосками, и солнце золотило их. Это было красиво.

- Виктория, - я вложила свою руку в эту лапищу и почувствовала себя фарфоровой куклой. Если он сожмет мои пальцы чуть сильнее – они стекут, как песок.

- Как ты себя чувствуешь? – он опять смутился. Как мальчишка. Хотя ему навскидку за двадцать пять.

- Нормально, - ответила я, - скоро выпишут.

- Это хорошо, - он улыбнулся как-то виновато. – Нам запрещено вообще-то навещать… эм... – он замялся, будто подбирая слово, - клиентов.

Клиентов?! Я ничего не понимала.

- Спасатель я, - пояснил Антон. – Сломал твою дверь. Но обещаю починить.

Ох… спасатель. Точнее, спаситель. Иван Степаныч говорил, что, если бы меня привезли на полчаса позже, мой мозг пострадал бы сильнее, и я стала овощем.

- Спасибо, - ответила я, просто не найдясь, что еще сказать. – Не нужно. Сама виновата. Не рассчитала с таблетками.

- Так ты?.. – он осекся, но я поняла, что он хотел спросить.

- Нет, - бросила я сухо. – Я не самоубийца. Просто не рассчитала.

- Это хорошо! – его широкое лицо расплылось в улыбке, и мне показалось, что солнце стало светить ярче. Даже прищурилась. Он будто бы ослеплял меня.

- Когда тебя выписывают? – спросил он и снова смутился. – Ничего, что на «ты»?

- Ничего, - вздохнула я, - терпеть не могу «выканья».

- Я тоже. Так когда?

- Обещали завтра.

Помолчали. Но с ним мне было очень комфортно молчать. Не было этого жуткого чувства неловкости, когда пытаешься придумать предлог, чтобы уйти.

- Ну ладно, - он встал с моей скамейки, - выздоравливай. Пойду.

Мне не хотелось, чтобы он уходил.

- Спасибо, - опять сказала я и усмехнулась собственному косноязычию.

Он уже повернулся, но потом хлопнул себя по лбу.

- Дурак. Это тебе, - неловко плюхнул мне на коленки пакет с апельсинами.

- Ну зачем? - теперь смутилась я.

- Витамины, - он опять улыбнулся. Какая же у него улыбка необыкновенная. – А можно я тебе позвоню? Есть телефон?

- Есть, – ответила я, тоже улыбаясь. – Записывай.

Он позвонил. И еще раз. И еще. О чем мы только не говорили. Он шутил, рассказывал какие-то глупые анекдоты, случаи из своей практики. О кошках на дереве и в вентиляционных трубах, о мальчиках с хрустальными вазами на голове, возомнивших себя принцами. Я смеялась. Мне было так хорошо. Никогда не было так хорошо.

Антон забрал меня из больницы. Смущаясь, отдал ключи от нового замка. Дверь мою он уже успел починить. На предложенный кофе не остался, но позвонить пообещал.

Вечером мы сидели с Алисой и ее Левой на кухне, пили чай с эклерами, и она рассказывала мне обо всем, что произошло, пока я лежала в больнице.

В «Спейсере» произошла смена руководства. Новый шеф был далек от Темы, и тематические вечеринки там больше не проводили. Зимин так и не вернулся из Европы - поговаривали, что насовсем переехал куда-то в Швейцарские Альпы. Я вздохнула, вспомнив, как каталась на горных лыжах с Исповедником. Это было здорово. Алиса сказала, что они с Левой тоже завязали с Темой. Беременность - не лучшее время для сессий. А потом – ребенок, пеленки, распашонки. Я слушала и думала, что это символично. Я тоже не собиралась больше возвращаться. Нужно было начинать новую жизнь.

Еще через неделю я вышла на работу. Надежда снова улетела в Штаты заключать очередной контракт, и я откровенно бездельничала, болтая с девчонками из маркетингового отдела и бухгалтерии. Мое блаженное ничегонеделание продолжалось еще неделю.

Антон продолжал звонить каждый день, несколько раз приглашал меня в кино, в «Шоколадницу», где заказывал для меня мой любимый тирамису, провожал меня домой. Нежно и осторожно целовал у подъезда. И даже не попробовал напроситься на чай.

С ним было очень легко. Весело, беззаботно, надежно. То, что всегда меня пугало в ванильных отношениях – отсутствие рамок и правил, то, что Надежда называла «беспределом», с Антоном совершенно меня не беспокоило. Впервые мужчина заботился обо мне. Не как верх о нижней. Не потому, что я его вещь, которую нужно беречь, ухаживать за ней, чтобы она не испортилась. А просто потому… Я не знала почему. Но эта забота согревала меня, как солнечный свет, я чувствовала ее физически, словно теплый мягкий кокон вокруг. Это было странно и непривычно. Но очень приятно.

Конфетно-букетный период, как насмешливо говорила Алиса, которой я восторженно рассказывала про своего солнечного ухажера, продлился почти три недели. Я чувствовала, что нравлюсь Антону все больше, и ему все труднее становится сдерживать свои желания. Но я боялась. Не его, конечно. Себя. Боялась, что не смогу дать ему то, чего он ждет.

Но однажды в пятницу, Антон позвонил мне на работу и предложил встретиться. Погода, промозглая и дождливая, совершенно не располагала к прогулкам. И вдруг, я совершенно неожиданно пригласила его к себе. Мне показалось, что он опешил. Но очень быстро согласился.

Я нервничала, как девчонка. Отпросилась пораньше. Забежала в магазин, накупила всяких вкусностей. Поняла, что понятия не имею, что он любит. Постояла в ступоре перед стойкой с алкоголем. Выбрала красное сухое вино. Потом купила еще бутылку армянского коньяка.

Прилетев домой, бросила пакеты и начала панически метаться по квартире, рассовывая разбросанные вещи по местам. Приготовила «Цезарь», порезала фрукты, поставила на стол самые красивые тарелки и бокалы. С ужасом поняла, что забыла про салфетки. Долго копалась в шкафу, выискивая льняные. Хотела поставить свечи. Они напомнили мне подвал Надежды. Убрала с омерзением.

Села, положив руки на скатерть, пытаясь успокоить взвинченные нервы. Это было мое первое ванильное свидание. Причем я его пригласила сама. Покраснела от стыда. Захотелось ударить себя по щекам. Еле сдержалась.

Звонок в дверь заставил меня подскочить как ужаленную. Поняла, что не одета. Открыла дверь и, крикнув: «Проходи, я сейчас!», - метнулась в ванную, успев на бегу схватить зеленое платье. То самое, что мне купил Исповедник. Глядя на себя в зеркало, поняла, что совершила ошибку. Я выглядела в нем… шлюхой. Сняла. Снова надела футболку со Снупи и домашние шорты. Распустила волосы, судорожно провела по ним расческой.

Вышла из ванной, готовая убить себя за неловкость и глупость.

Антон стоял, переминаясь с ноги на ногу. Ярко-желтые герберы в его руках – словно неизвестно откуда взявшиеся в полутьме коридора солнечные зайчики. Господи, он сам весь большой солнечный зайчик. Едва не прыснула от этой глупой мысли. Он поймал мой взгляд и смутился. Вот дура! Он подумал, что я смеюсь над ним.

- Привет, - сказала я, осторожно сжав в руке тонкие стебли. – Спасибо. Такие красивые.

- Пожалуйста, - произнес он тихо. – Надеюсь, ты не разделяешь глупых предрассудков насчет желтых цветов. Они очень тебе подходят.

- Не разделяю, - улыбнулась я. – Голодный?

- Очень.

Я, все еще смущаясь, взяла его за руку и опять почувствовала этот мощный поток спокойной мужской силы. Поймала себя на мысли, что он смог бы быть моим Домом. Сжала зубы и выругалась про себя.

Усадила его на диван, перед столиком, упорхнула в ванную набирать воду в вазу. Посмотрела на себя в зеркало – чисто ведьма. Глаза горят, щеки пылают. Пригладила волосы, намочила ладони, провела по лицу.

Ели молча. Антон подливал мне вина, но я почти не прикасалась к бокалу. Не хватало еще напиться. Хотя я и так чувствовала себя пьяной. Я пьянела от его силы, от его мужского запаха, от его улыбки и мягкого света глаз. «Маньячка, - выругала я себя. - Первый попавшийся сильный мужик, и ты уже течешь, как мартовская кошка». Но внутренняя ведьма толкала меня в бок и презрительно шипела: «Ты что, целочка? Чего тебе стесняться? Пользуйся моментом! У тебя никогда не было ванильного секса. Тот прощальный с Исповедником не в счет. Попробуй хотя бы!»

Антон что-то пытался рассказывать, я почти не слушала: в ушах шумело. Просто смотрела на то, как движутся его губы, и представляла, как мягко они скользят по моей коже. Черт… я была уже мокрой. Я ужасно его хотела. Стало нестерпимо стыдно.

Вскочив со своего места, я пробормотала что-то и хотела было сбежать в ванную. Но споткнулась и наверняка растянулась бы позорно на полу, если бы меня не поймали.

А дальше произошло то, чего так нестерпимо желало мое возбужденное тело. Теплые ладони забрались под футболку. Антон не отрывал глаз от моего лица, ища то ли одобрения, то ли возмущения. Я облизала пересохшие губы, медленно проведя по ним кончиком языка. Он тут же понял все и прижался к ним своими. Мягкие… какие мягкие… Я впустила его язык, тихо застонав. Меня так редко целовали, по пальцам можно пересчитать. В Теме поцелуи не приняты. У его губ был вкус мяты. Сладкий. И немного обжигающий.