Он уже снова стоял передо мной. Его прохладные пальцы сжали мой подбородок. Совсем не сильно. Но я ощутила, что если захочет – сотрет мои кости в порошок одними кончиками.

- Посмотри на меня, – я вздрогнула, сердце трепыхнулось и сбилось с ритма.

У него были очень странные глаза. Разного цвета. Один - золотисто-карий с темными крапинками на радужке. Другой – серо-стальной, холодный, словно осколок льда. Посмотрев в них, я поняла, что взгляда отвести не смогу, пока он сам этого не захочет. Кроме этих странных глаз я больше ничего не видела. Какого цвета его волосы, смуглый он или бледный, молодой или старый. Только глаза.

- Зачем ты пришла? – этот ритуальный вопрос прозвучал неожиданно. И я с ужасом поняла, что не знаю на него ответа.

Открывая беззвучно рот, я не могла произнести ни звука.

- Зачем ты пришла? – повторил он, и тишина повисла в комнате.

Мои мысли метались, словно лучи стробоскопа на танцполе. Господи, ну что я должна ответить?!

- Не вспоминай. Скажи правду. Ты не можешь лгать мне. За ложь последует суровое наказание, – в звуке его голоса словно перекатывались камешки, становясь все крупнее и крупнее.

Наказание… И тут мой мозг будто осветило вспышкой.

- Я… - промямлила хрипло и несмело, - хочу быть наказанной, монсеньор.

Неожиданно для меня Исповедник тихо рассмеялся. Стало обидно.

- Это неправильный ответ. Но искренний. И за что ты хочешь быть наказанной?

Я снова молчала. Как я могла сказать ему про мать, отца и то, что я изнасилованная сука, которой заплатили за ее позор? Это значило обнажить перед ним еще и душу. Перед чужим, странным, страшным мужчиной, перед которым я стояла голой и беспомощной, трепещущей от ужаса, который он внушал.

- Ты должна сказать мне! - уже строже произнес он. – Ты всегда должна знать, за что несешь наказание. Я ничего не даю даром – ни боли, ни наслаждения. Запомни хорошенько. Если, конечно, хочешь остаться. Итак, за что ты хочешь быть наказанной?

- Я… не знаю, - наконец выдохнула я, уже понимая, что только что совершила непоправимую ошибку.

- Зато я теперь знаю, - он не повысил голоса, но меня пробрало до костей леденящим страхом. – Только что я сказал, что ложь сурово наказуема. Ты солгала.

Он отошел к комоду, выдвинул нижний ящик и достал оттуда что-то. Обернуться я не смела, примерзшая к полу. Меня колотило, но внизу живота все сжималось от сладкого ужаса.

Он подошел сзади и тихо проговорил:

- Я не хотел сегодня причинять тебе боль. Мы могли бы просто поговорить. Но ты сама сделала этот выбор. На колени! – приказал он резко. - Руки над головой!

Я рухнула как подкошенная, больно стукнувшись коленками о деревянный пол. Исповедник защелкнул на моих запястьях наручники, потом снова отошел и придвинул ко мне один из пуфов.

- Ложись, - повелел он, - руки вниз!

Цепочку от наручников он пристегнул карабинами к металлическому ободу, идущему по низу пуфа, заставив меня сползти вперед. Я лежала поперек пуфа, упираясь коленями в пол, и моя задница оказалась выпяченной вверх. Пуф был мягким, замшевым, но эта мягкость была словно насмешка по сравнению с жестким металлом наручников.

Прохладная сухая ладонь погладила меня по ягодицам, скользнула ниже, прошлась по внутренней стороне бедра, раздвигая ноги шире. Потом пальцы осторожно проникли внутрь, и я инстинктивно сжалась.

- Не бойся, - спокойно произнес Исповедник, – мне просто нужно, чтобы ты стала влажной.

Влажной? Я была суха, как пустыня. Сердце колотилось от ожидания боли и наказания. Как я могла быть влажной?!

- Забудь о боли. Расслабься, – он снова гладил мои ягодицы, нежно, ласково, потом опять скользнул внутрь, нащупал клитор, мягко помассировал. Я закрыла глаза, чувствуя, как от его пальцев идет внутрь теплая волна.

- Вот так, молодец, - шепнул он мне на ухо, - теперь открой рот.

Я распахнула глаза.

- Нет, - снова шепот над ухом, от него щекотно. – Я сказал открыть рот, а не глаза. Ну же!

Я послушалась и тут же ощутила, как он положил мне в рот что-то гладкое, овальное, похожее на яйцо.

- Это нужно согреть и смазать, – прошептал он и продолжил ласкать мой клитор. – Достаточно.

Он забрал у меня эту вещицу, и вскоре я тихо вскрикнула, когда он одним движением ввел ее в меня.

- Итак, Виктория. Ты хотела быть наказанной. Но ты солгала. Я должен научить тебя говорить всегда правду. Я буду задавать тебе вопросы. За каждый правдивый ответ ты будешь получать награду.

Что-то еле слышно щелкнуло, и это штука внутри меня тихо, а потом сильнее завибрировала, рождая сладкие волны дрожи внутри.

- Тебе нравится, ведь так? – шепнул Исповедник мне на ухо.

Я тихо застонала, не в силах сопротивляться накатывающему удовольствию.

И тут же вибрация прекратилась.

- Но если ты снова солжешь, - продолжил он и выпрямился.

В следующую секунду мне показалось, что все тело взорвалось от обжигающей резкой боли. Это была не плеть, удар был почти беззвучным. Но боль была просто непередаваемой. Прохладная ладонь тут же погладила место удара, облегчая мои страдания.

- Это называется трость. Я знаю, это очень больно. Но ты же хотела быть наказанной? Ответь мне!

- Да, - всхлипнула я и взвизгнула от нового удара.

- «Да», кто, Виктория? – грозно вопросил Исповедник.

- Да, монсеньор! – прохрипела я, глотая слезы.

Я уже проклинала себя за свои опрометчивые слова насчет наказания.

- Ну что же, пора приступать. Скажи мне еще раз, зачем ты пришла ко мне?

Я лихорадочно соображала, что ответить. Что он может посчитать правдивым, а что нет? Господи, помоги мне! Я чувствовала, что он теряет терпение. И выпалила то, что всплыло в памяти из прочитанного и просмотренного в сети по Теме:

- Чтобы служить… Вам, монсеньор.

Я не видела, но чувствовала, что он улыбнулся.

- Это правильный ответ, Виктория.

Вздох облегчения вырвался из моей груди. Но тут же мой зад обожгла нестерпимая боль.

За что?!

- Но он неискренний. Ты опять солгала.

Слезы брызнули из глаз, было больно и обидно.

Снова ладонь погладила отчаянно ноющее место удара.

- Пока ты не готова так ответить. Это не правда. Попробуй еще раз.

Я отчаянно пыталась придумать ответ, кусая губы и давясь слезами. Тупая, тупая... Как же я себя ненавижу!

- Мне нравится боль… - прошептала я и сжалась, точно зная, что последует дальше.

Удар. Испепеляюще-белая вспышка в голове.

- Боль не может нравиться, Виктория. Ты не такая. Это ложь. Еще раз.

И опять ласковая ладонь на пылающей коже.

Господи… Выкрикнуть стоп-слово, чтобы прекратить эту пытку? Но я забыла о нем. Эта жестокая игра в детектор лжи захватывала меня, заставляя испытывать какой-то болезненный азарт.

- Не придумывай ответы, Виктория, просто будь со мной откровенна, – неожиданно мягко посоветовал он.

Слезы душили меня, задница горела огнем, руки затекли, спина болела. А главное, я знала точно, что ему не надоест. Он может продолжать эту игру вечно. Пока я не сдамся. Пока я не обнажусь перед ним вся, не только телом, но и душой. Именно этого добивался Исповедник. Он словно копался пальцами в моей истоптанной, заплеванной и местами загнившей душе, пытаясь найти ту самую занозу, что была причиной воспаления.

Новый удар мне полагался за долгое молчание. И он сорвал наконец плотину моего терпения.

- Ненавижу! – взвыла я, корчась в истерике, содрогаясь всем телом, впиваясь зубами в замшевую обивку пуфа.

Ласковая ладонь гладила, успокаивала, дарила облегчение.

- Кого, Виктория? Кого? Меня? – Исповедник снова шептал мне на ухо, щекоча дыханием.

- Себя! - выкрикнула я злобно и снова разрыдалась.

И замерла, задохнулась от вибрации внутри. Так сладко… Ласковая прохладная ладонь на моей горящей огнем заднице и нежные пальцы гладят, скользят, щекочут.

- Отпусти, - нежный шепот, как дуновение ветерка, над моим ухом. И я отпустила. Содрогаясь в сладостных судорогах, взвыла, как мартовская кошка, выгнулась дугой, захлебнулась от острого наслаждения, так густо приправленного отчаянием и страданием.

Исповедник осторожно освободил мои руки, подхватил под колени и отнес на кровать. Положил на живот, развел ноги и бережно извлек игрушку. Я почувствовала, как он смазывает мою многострадальную задницу чем-то пахнущим мятой, и боль стала утихать.

Исповедник укрыл меня мягким одеялом, почти невесомым, и нежно коснулся губами моего виска.

- Сейчас ты сможешь поспать. Ты умница, Виктория. Ты даже не догадываешься, какая ты умница.

Эти простые, ничего не значащие слова неожиданно породили в душе цунами. Мощная теплая волна прокатилась внутри меня, смывая, ломая, изменяя ландшафт моего внутреннего мира. Я опять заплакала, но слезы были сладкими и приносили ни с чем несравнимое облегчение.

- Спасибо, - я всхлипывала, не понимая, отчего я шепчу эти слова, - спасибо, спасибо… монсеньор…

Поймала губами его ладонь, пахнущую мятой и моим возбуждением. Прижалась поцелуем, словно к иконе, в благоговении.

- Ну… ну… - пальцы бережно погладили меня по щеке. - Это истерика. Тебе нужно отдохнуть. Потом мы поговорим.

Я послушно провалилась в небытие, без звуков и образов.

- Виктория, - тихий голос и нежное прикосновение к моей щеке.

Открыв глаза, я заморгала, не понимая, где нахожусь.

- Твой завтрак, - произнес он, протягивая мне высокий стакан с трубочкой. Я села в постели, натянув одеяло, и осторожно прикоснулась к запотевшему стеклу.

Потягивая через трубочку белковый коктейль с клубничным вкусом, я из-под опущенных ресниц рассматривала Исповедника.

На вид ему можно было дать лет сорок пять. Темные волосы, тронутые на висках сединой. Волевое лицо с резко очерченными скулами и строго поджатыми губами. И эти удивительные глаза. Он тоже разглядывал меня, но открыто, прищурившись, испытующе.

- Ты в порядке? – спросил он. - Все еще хочешь остаться?

- Да, - ответила я. И, спохватившись, добавила: - Да, монсеньор.

Он лукаво улыбнулся:

- Ты быстро учишься. Но снова ошиблась.

Я чуть не поперхнулась коктейлем.

- Ты не можешь говорить, пока я не разрешу, – его странные глаза производили совершенно незабываемое впечатление. В карем плясали веселые смешинки, а серо-голубой примораживал к месту ледяным презрением.

- И я не повторяю дважды. Ты еще хочешь быть наказанной?

Нервно сглотнула, а выпоротая задница вновь заныла. Молча опустив глаза, сидела, совершенно растерянная.

- Ответь! - тихо приказал Исповедник.

Я отчаянно пыталась собрать мысли, расползшиеся, как тараканы на кухне, когда зажгли свет.

- Если так посчитает нужным монсеньор, - наконец выдохнула я.

- Я же говорил, что ты умница, - мягко произнес Исповедник. – Отличный ответ, Виктория! Продолжай в том же духе, и я забуду про твою оплошность.

Он встал с кровати и проговорил спокойно и строго:

- У тебя полчаса на утренний туалет. Я вернусь и надеюсь увидеть тебя готовой к сессии.

В ванной было огромное зеркало, и я смогла разглядеть свою выпоротую попу. Она выглядела намного лучше, чем мне представлялось. Исповедник был мастером своего дела. Красные следы еще были заметны, но, скорее всего, синяков не останется.

И снова я стояла на коленях на шелковой подушке, голая, возбужденная и влажная.

Мягкие шаги… Те же домашние туфли и алые полы китайского халата. Он прошел мимо, не останавливаясь. Почувствовала себя ненужной, забытой вещью. Это было больно и обидно. Закусила губу, чтобы не заплакать.

Слышала, как он выдвинул ящик, и меня затрясло нервной дрожью, так, что зубы выбили дробь. На плечо легла прохладная ладонь.

- Не бойся. Доверяй мне.

И я поняла с изумлением, что и вправду доверяю ему. Своему Исповеднику.

Глаза закрыла шелковая повязка. Она была плотной и не пропускала света.

- Ты можешь сесть.

Я присела, стараясь устроить свою еще побаливающую попу на удобную подушку.

На плечи мне лег теплый плед.

- Я хочу, чтобы ты рассказала мне о своем детстве! – Это был приказ, хотя и мягкий. И боль в том месте, на котором я сидела, напомнила мне о том, что будет, если его не выполнить.