На обороте она написала одно лишь слово: «Стивену». Я развернул письмо. Мне оставалось только прочесть его. Все равно оно не могло оказаться хуже моих мечтаний, грез и опасений. Разве не этого я желал, разве не об этом мечтал так долго?

Я вновь поднял голову, чтобы убедиться, что Люси устроилась вполне удобно. Глядя на нее, я вдруг подумал, что наклон ее головы, когда она переводила взгляд с предмета, привлекшего ее внимание, на лист бумаги перед собой, столь же знаком и привычен для меня, как ее улыбка, или как ее перепачканные красками тоненькие пальцы, или прикосновение ее руки к моей. Она оставила меня одного, чтобы я наконец прочел письмо Каталины. И еще я понял, что она будет ждать меня так долго, сколько понадобится.


Querido![53]

Меня переполняет радость оттого, что ты жив. Я едва могу писать. Я так боялась, что тебя убьют под Ватерлоо или еще раньше, а теперь ты здесь!

Ты простишь меня за то, что я пишу по-испански, поскольку давно не практиковалась в английском языке, а я должна быть уверена, что ты поймешь то, что я расскажу тебе об Идое. Вскоре после того как ты оставил меня, я поняла, что беременна. Несмотря на радость, я не знала, что делать. То, что я носила твоего ребенка, никак нельзя было назвать позором или бесчестьем, но отец убил бы меня и моего ребенка, если бы узнал о нем. Господь смилостивился над нами: мой отец умер, не зная, что имя его обесчещено. Ты знаешь, что у нас не было друзей среди соседей. Мне пришлось обратиться к священнику, хотя я заранее знала, что он скажет. Я унаследовала от отца некоторую сумму. Она была недостаточной, чтобы на эти деньги можно было жить, но ее вполне хватало на то, чтобы стать монахиней. Священник устроил так, что до рождения ребенка я жила в доме неподалеку от Санта-Агуеда, а потом удалилась в монастырь Сан-Тельмо.

Она родилась шестнадцатого июня. Я молю Бога о том, чтобы не познать более сильного горя, чем то, которое я испытала, когда ее забрали у меня. Я проводила дни и ночи на коленях, умоляя небо даровать мне силы пережить это несчастье и не находя их. Если то, что мы с тобой совершили, было грехом, то я не могла быть наказана сильнее.

Остальное тебе известно. С тех самых пор я нахожусь здесь. Ты говоришь, что уже приезжал сюда раньше. Не знаю, что бы я сделала, если бы ты пришел ко мне тогда. Но я знаю, что попыталась бы увидеть тебя вопреки уставу нашего ордена. Теперь я вижу, что Господь мудрее нас, потому что если бы три года назад я узнала, что ты здесь, если бы мы встретились, то боюсь, что поддалась бы искушению нарушить свой обет. Но сейчас, став старше, я изведала счастье и силу, которую дарует жизнь в религии. Поэтому, несмотря на всю мою любовь к тебе, я не могу желать, чтобы все было по-иному. Я знаю, что в этой жизни мне была дарована радость, которая оказалась недоступной для многих моих сестер. Я счастлива тем, что храню в своих воспоминаниях подобные радости и горести, и намерена провести остаток дней своих здесь, в стенах монастыря Сан-Тельмо.

Умоляю тебя, поезжай к Идое. Я знаю, что бы ты ни сделал, это будет мудрый поступок. Твоя подруга рассказала мне немного о вашей встрече и о вашей дружбе, и я знаю, что она тебе поможет. Я дала ей письмо к матери Августине, настоятельнице приютного дома Санта-Агуеда, потому что, хотя я и не имею никаких прав на Идою, им известно, что ты ее отец, и я умоляю их позволить тебе сделать для девочки все, что ты сочтешь нужным.

Когда она родилась, мне разрешили дать ей имя. И по моей просьбе ее назвали в честь Девы Марии. Наша Спасительница явилась простым, смиренным людям несколько веков тому у озера высоко в горах, здесь, в стране басков, и приняла имя в честь этого источника – Идоя. Я знала, что если ты когда-нибудь услышишь о нашем ребенке, то поймешь, что это твоя дочь.

Querido, мы достаточно страдали, ты и я. Теперь мы должны принять милость, которую явил нам Господь. Здесь я обрела покой и, судя по тому, что рассказала мне твоя подруга, могу надеяться, что и ты обрел покой в этом мире. Я молюсь за тебя и за нашего ребенка каждый день, и всегда молилась. Теперь я до конца дней своих могу возносить Ему благодарность за то, что Он ответил мне.

Ad majorem Deigloriam[54]. Сестра Андони


Я попытался еще раз прочесть письмо Каталины, но строчки расплывались у меня перед глазами. Прошло много лет с тех пор, как я плакал в последний раз, но сейчас, по прошествии столь долгого времени, я позволил печалям и горестям, прежним и новым, захлестнуть меня…

Я наконец оторвал голову от колен. Эмоции, охватившие меня, оказались настолько сильными, что я с удивлением убедился, что островок Санта-Клара по-прежнему виднеется в заливе, что волны все также накатывают на песок у моих ног и что скалы, как часовые, охраняют берег, на котором мы сидели. Ветер был свежим, но я не чувствовал холода, а лишь подставил ему щеку, как это делают моряки. Я явил свою печаль равнодушным небесам и морскому простору и обнаружил, что она уменьшилась, как будто время, свет и движение волн сгладили острые углы моей тоски, спрятав ее в самый дальний уголок моей души. Она не исчезла, просто замерла, и прикосновение к ней вызывало в моей душе не боль, а лишь воспоминания.

Когда я снова поднял голову, оказалось, что Люси уже не рисует, а смотрит на меня. Я встретился с ней взглядом. Она смущенно отвела глаза в сторону и снова взялась за карандаш, рисуя мула, запряженного в повозку. Я и не заметил, когда появились двое крестьян, которые загрузили в тележку плавник, прибитый к берегу. Спустя несколько мгновений Люси прекратила рисовать, поднялась и подошла ко мне.

– Стивен, дорогой! – Опустившись на песок рядом со мной, она продолжила, быстро и торопливо: – Я могу чем-нибудь помочь вам? Вы хотите, чтобы я вернулась обратно в гостиницу? Или даже в Англию?

Я ничего не ответил. Она заколебалась, но потом сказала, теребя в руках свой альбом:

– Я… Она сказала, что ничего не имеет против… Я подумала, что Идое понравится…

Она нарисовала Каталину.

Я лишь подивился тому, что не мог вспомнить лицо своей любимой. Даже в белом облачении, обрамлявшем ее лицо, даже с темной накидкой, скрывавшей ее роскошные черные волосы, я узнал бы ее среди тысячи других! Хотя понадобилось бы много слов, чтобы описать то, что я разглядел в ее портрете за долю секунды. Ее блестящие черные глаза и полные темные губы, которые я целовал, о которых мечтал и плакал. Но вокруг глаз и рта появились морщинки, которых я не помнил. Ее высокие, резко очерченные скулы стали заметнее на щеках, которые больше не были гладкими и пухлыми. Она выглядела старше, как и я, о чем мне говорило зеркало, когда я смотрелся в него, бреясь по утрам, и уже ничем не отличалась от настоящей монахини.

– Я могу сделать копию для Идои, если вы захотите оставить этот рисунок себе, – сказала Люси спустя долгое время, и мне почудился в ее голосе страх, как если бы ее предложение или мой ответ на него имели для нее очень большое значение.

– Нет, – прошептал я, – рисунок очень красив, и пусть он останется у Идои.

Мне показалось, что она испытала облегчение. Спустя мгновение она спросила:

– Итак, теперь все, что нам осталось, это съездить в Бильбао?

– Полагаю, вы правы. – Я поднялся. – Пусть даже я никогда более не увижу Каталину, но, по крайней мере, могу убедиться, что с ее дочерью все в порядке. Вы поедете со мной?

Она взяла меня за руку, встала, улыбнулась, и мы направились в город.


Тео тоже услышал Сесила. Он приподнял голову, прищурившись, огляделся по сторонам, словно никак не мог очнуться ото сна, откатился в сторону, и я села на постели, закрывая руками грудь.

– Что случилось, Сие? Тебе больно?

– Я не могу найти дядю Рея. Я проснулся. В микроавтобусе. У меня болит рука.

– Почему ты не пошел в дом?

Он покачал головой. Глаза на его лице выглядели огромными.

– Там может быть она. Я хотел найти тебя.

Я пошарила рукой вокруг себя, отыскивая топик. Тео сел и натянул брюки. Я почувствовала его запах, на себе и на нем, и ощутила, как по ногам у меня потекла его влага и моя тоже. Потом он подошел к выключателю и щелкнул им, но тот, разумеется, не работал. Тео негромко выругался на каком-то непонятном языке.

– Анна, хочешь, я пойду посмотрю, что там случилось? Судя по тому, как он это сказал, я вполне могла положиться на него. И все было бы в порядке. Пусть кто-нибудь другой занимается такими вещами. Но я не могла оставаться в стороне. Сесил был членом семьи, и я должна знать, что стряслось. И никто не мог сделать это вместо меня. Я присела рядом с ним на корточки.

– Сесил, можешь побыть здесь? Это дом Тео. Тео мой друг. Здесь ты будешь в безопасности.

Тео уже надевал туфли. Сесил снова покачал головой. Его трясло.

– Послушай, – уговаривала его я, – ты должен лежать в постели. – Я бросила взгляд на Тео, и тот кивнул. – Давай ты приляжешь здесь, а мы сходим туда и посмотрим, что случилось. Мы пойдем и разыщем дядю Рея. – Сесил нахмурился. Я протянула ему руку. – Пойдем, сам увидишь. Кровать большая и мягкая. Для тебя вполне хватит места.

После непродолжительных уговоров он позволил уложить себя в постель. Я подоткнула с боков одеяло, а он обнял мой свитер, словно мягкую игрушку. Я пообещала ему вернуться как можно скорее.

Даже снаружи воздух был спертым и душным, в нем ощущался едкий запах сожженной стерни. Мне показалось, что я слышу треск пламени, медлительный и неторопливый, как оно и бывает с таким огнем, как будто он не старается разгореться вовсю.

Когда мы подошли к Холлу, я увидела темно-золотистый луч света, падавший из открытых дверей, дрожавший на каменных ступенях портика и едва достигавший лужайки. Мы пошли к нему по траве, осторожно ступая и не разговаривая друг с другом. Луч фонаря Тео был ярким, острым и серебристым. Когда мы поднялись на первую ступеньку, он скрестился с золотистым лучиком, падавшим из дверей, и я увидела, как Тео положил пальцы на кнопку фонаря, но потом решил не выключать его.

Изнутри послышался шум падения. Золотой лучик рассеялся и погас.

Я вдруг оказалась прижатой к колонне. Я вдыхала резковатый запах старого камня. Затылком чувствовала жаркое дыхание Тео, и сердца наши бились громко и неровно, с перебоями, словно сталкиваясь друг с другом. Я ничего не видела, потому что Тео обхватил меня руками.

Он прошептал:

– Ты как, в порядке?

Я кивнула в ответ, оцарапав щеку о камень. Он оторвался от меня.

– Ш-ш! Оставайся на месте.

Но я не могла. Сердце замедлило свой бешеный ритм, я оттолкнулась от колонны и последовала за Тео. Я оказалась у него за плечом как раз в тот момент, когда он шагнул через порог.

Темные тени и золотистые лучи света перекрещивались на полу и метались по лестнице. На черно-белых мраморных квадратах у ее подножия лежала какая-то неряшливая груда, похожая на кляксу. Рядом валялась сломанная лампа, а по мраморному полу тянулся тоненький ручеек горящего масла. Несколько свечей на каминной полке по-прежнему горели ровным огнем. И тут я поняла, что неряшливая груда и есть Белль.

– Анна, стой здесь. – Тео двинулся вперед, ступая очень осторожно. – Ничего не трогай. – Он наклонился и прижал пальцы к ее шее, пробуя пульс.

Пламя мигнуло и погасло.

Вращающиеся двери с грохотом распахнулись, и в глаза мне ударил луч света.

– Анна? – На пороге стоял Рей. Он был пьян. – Что случилось? Что произошло? Я убирал комнату Сесила. Где Белль?

Тео встал и повернулся на голос. Луч его фонаря скрестился с фонариком Рея.

– Боюсь, она мертва. Мы можем попытаться привести ее в чувство, но… Думаю, у нас ничего не выйдет. Так что нам лучше оставить все как есть и вызвать «скорую помощь».

С глухим щелчком восстановилось электроснабжение. Мне показалось, что сработала вспышка, и окружающее отпечаталось у меня перед глазами. Цвета были яркими, но грязными, и рвота Сесила на полу у двери уже почти высохла. Все увиденное снова и снова проплывало передо мной: мертвые и черные тени, тусклые цвета, желтый, красный и коричневый, неопрятная куча, сначала Рей, а потом Тео, по очереди склоняющиеся над Белль и старающиеся оживить ее на ровных мраморных плитах пола. Мне было нечего делать, но и уйти я не могла, просто стояла и смотрела. Снова и снова я думала об одном и том же: сейчас она поднимется, включит свет, скажет что-нибудь и уйдет. Вот только мы знали, что ничего этого не будет, но они все пытались и пытались что-то сделать, пока их не сменила бригада медиков «скорой помощи». Я никак не могла забыть звук падения. Он преследовал меня, не давая сосредоточиться. Я почти видела, как и что случилось, но никак не могла сложить разрозненную мозаику воедино, чтобы получить полную и целостную картину.

Один из медиков протянул руку и закрыл ей глаза, потом выпрямился и отошел в сторону.