— Сиди не дергайся! — С силой толкнул ее на диван.

Марина упала лицом вниз и с минуту не могла подняться, чтобы принять сидячее положение. Перед глазами все плыло, живот заныл тупой болью.

Когда все-таки выпрямилась и сумела сесть, оперевшись на спину, первое, что увидела перед собой, было разъяренное лицо брата. Он смотрел на нее с оглушительной яростью и вытирал салфеткой кровоточащую руку.

Оказывается, она прокусила ему кожу до крови. Да и похер. У самой плечо болело. И колено. Разбитые часы на руке остановились. Кофта у горловины разорвана.

Марина расстегнула оставшуюся целой нижнюю пуговицу и скинула кардиган с плеч, бросив тут же на диване. Все пыталась отдышаться и никак не могла.

Егор, зло выдохнув, упал рядом.

— Отпусти меня… — выдавила сипло, почти неслышно.

Связки горели. Легкие горели. Дыхание срывалось с пересохших губ громче, чем слова.

— Ты че, блять, озверину нажралась?!

— Отпусти меня… — Черт, снова почти беззвучно. Куда-то пропал голос, сев глубоко в груди.

— Погуляла, и хватит. — Он тоже тяжело дышал.

— Я не пойду к нему! Я не буду с ним спать! Я его ненавижу! Ты меня продал ему!

Как вещь! Ты меня всего лишил! У меня из-за тебя жизни нет! — начала кричать сорванным голосом. — Отпусти меня! Почему я должна за тебя расплачиваться?

— Потому что он хочет тебя. Веня хочет тебя.

— А я не хочу! Не хочу! Не хочу! Не хочу! И никогда не хотела! Я не хочу с ним быть, и ты это знаешь! — бесконечно орала она. Не боясь получить в ответ пощечину, ударила брата по щеке, раз-второй. Ломая ногти, вцепилась в рубашку на его груди и затрясла: — Почему я должна за тебя расплачиваться? Почему?!

Он в ответ не ударил, просто с силой сжал запястья и отодрал от себя ее руки. Скрестил и обездвижил их, глядя злым, но уже осмысленным взглядом.

Марина сухо сглотнула.

— Он меня насилует каждый раз, а ты делаешь вид, что так и надо… Во что ты превратился, Егор? Кем ты стал? Кто ты? Одумайся…

Все так же тяжело дыша, Егор молчал, хотя уже должен был отдышаться. Пальцы постепенно расслабились. Опустив голову, он крепко и нервно потер лысину. Лицо. Шумно выдохнул, уставился на нее, добела закусив губу, и у Маринки загорелась маленькая надежда, что уйти все-таки получится.

Она медленно подняла руки, чуть подалась вперед и сжала ладонями его щеки, заставляя смотреть на себя.

— Отпусти меня, Егор. Ну, пожалуйста… Пока не поздно. Иначе ты не выгребешь.

Будь человеком. Просто отпусти. Ты меня ненавидишь, я знаю.

Ну и что. Отпусти. Я уйду в футболке и джинсах. Ничего не возьму. Даже машину можешь себе оставить. Мне ничего не надо, просто отпусти.

Скажи Харину, что я пропала. Исчезла, сбежала. Я все забуду. Навсегда. И ничего никому не скажу.

То живое, что она уловила в его взгляде и что дало ей слепую безосновательную надежду на спасение, погасло. Глаза Егора стали снова пустые и холодные. Жестокие и безразличные. Кажется, лицо под руками затвердело, и Марина одернула ладони, словно коснулась чего-то мерзкого и скользкого. Противного. Будто змею в руках подержала.

— Отпусти! Ну отпусти! Отпусти меня! Отпусти! Отпусти! — истошно заорала так, что в ушах зазвенело, и от собственного нечеловеческого крика в голове что-то щелкнуло.

— Я ему денег должен. Много. Очень много. Иди к себе в комнату, и может быть, сегодня будет ваша последняя встреча, — замогильным голосом приказал он, оставшись глухим к ее отчаянной мольбе.

— Ты не выгребешь. Ты не человек. Ты даже не животное. Я не знаю такого слова, чтобы как-то назвать тебя. Ты не видишь себя со стороны… Кем ты стал… Тебе не пройдет все даром. Да, сегодня будет наша последняя с Хариным встреча.

Это точно. Но из своей комнаты я не выйду, можешь меня хоть убить. Пристрелить, придушить. Что хочешь делай. Я тебя не боюсь. Мне насрать, что ты со мной сделаешь, я никуда не выйду.

Не Егора Марина боялась, не этого труса убогого. Он шакал, гиена. Падальщик.

Живет по указке, ни на что сам не способный. Другого она боялась…

Стэльмах кое-как поднялась с дивана и, прихрамывая, пошла к себе в комнату.

Камнем упала на кровать и лежала в одном положении бесконечное количество времени. В апатии. Словно в вакууме. Без кислорода, без мыслей, без всего.

Потом она смыла с себя потекшую косметику и переоделась. Надела черное белье, черную водолазку и черные джинсы.

Сереженька, только не ищи меня, только не ищи, уходи, уезжай. Ты не знаешь, какие они звери. Ты даже не представляешь. Брось… Забудь…

И знала, что не бросит, не забудет, не уедет, не скроется. Знала, что не бросит…

Даже позвонить ему не могла. Еще до того, как она ушла в комнату, Егор бросил ее телефон в раковину и включил воду.


***

За окном давно стемнело. Марина так и сидела на кровати в одном положении и смотрела на белеющую в сумраке дверь. Ждала, что вот-вот она откроется и начнется ад. Ее персональный филиал ада на земле.

С первого этажа донесся заливистый лай собаки, а через некоторое время комнату медленно прорезал угол света. Дверь распахнулась, и в проеме возникла крупная мужская фигура.

— Можно войти? — спросил ледяной голос.

Можно подумать, если я скажу «нет», тебя, сука, это остановит! Разве когда-нибудь останавливало?!

Марина молчала. Напряглась, став сплошным нервным клубком, и вся собралась внутри, сжалась.

Харин включил свет, прошел по комнате и встал у кровати. На одной его руке была намотана металлическая ринговка-кобра, другой он потянулся, чтобы коснуться Маринкиного лица. Взяв за подбородок, он приподнял ее голову, заставляя смотреть на себя.

— Я соскучился, — сказал мягко и холодно. — Давно тебя не видел. Целый месяц.

— Убери от меня свои руки, — дернула головой.

— В последний раз я был немного груб с тобой. Прости.

— Немного? И только в последний раз?

— Ты сама виновата. Ты меня разозлила.

— Я не буду спать с тобой, не притрагивайся ко мне.

Он снисходительно улыбнулся:

— Ты всегда так говоришь. А потом соглашаешься.

— Я не соглашаюсь. Ты меня насилуешь.

— Не драматизируй, — снова медленно улыбнулся и присел рядом. — Когда женщина говорит «нет», это значит — «да». — Кончиками пальцев погладил ее волосы.

— Не в моем случае. — Съежилась. От отвращения к этому извергу, во рту пересохло.

— Конечно. Ты особенная. Я всегда это знал. Обещаю, я больше не буду грубым. —

Попытался погладить по щеке, но Марина отклонилась. — Ты опять злишь меня? Что это? — Вдруг неаккуратно и с треском оттянул ворот водолазки.

Господи… Там же засос мажаринский. Пятнышко чуть заметно, но все равно оно есть.

— Где? — спросила невозмутимо без каких-либо эмоций.

— У тебя пятно на шее.

— Плойкой обожглась. Такое бывает.

— Тебя кто-то трогал? — Металл в голосе. Будто нож, который к горлу приставили.

— Нет.

— Ты мне не врешь?

— Нет.

— Если ты мне врешь, я тебя накажу. — Положил ладонь ей на бедро.

Марина, не сумев выдержать его прикосновения, откинула руку.

— Мне все равно. Можешь хоть убить. Найди себе шлюху, Веня. Эскортницу.

Отъебись от меня, в конце концов, — намеренно грязно выругалась.

Харин не мог слышать от нее мат. Это его страшно бесило.

— Мне не нужна эскортница. Мне не нужна шлюха, которую половина Москвы перетрахала.

Мне нужна ты.

Еще недели две назад Маринка с радостью бы заявила ему в рожу, что, пока его не было, ее тоже половина Москвы перетрахала. Но сейчас она молчала.

Харин схватил ее за лицо и сдавил пальцами так сильно, что рот приоткрылся — вот-вот челюсть свернется. Но она не пикнула, не застонала от боли. Не пошевелилась.

— Если ты с кем-то была, я тебя убью. И его тоже.

— Я ни с кем не была, — сказала, когда он убрал руку.

— А, по-моему, ты мне врешь, — с ледяным спокойствием произнес Веня, поднялся и вышел из комнаты.

Маринка быстро и поверхностно задышала, приходя в себя после этой атаки. Потом ее словно что-то подкинуло на кровати, она соскочила и побежала следом за Хариным.

Он стоял здесь же, в малой гостиной на втором этаже, и что-то тихо спрашивал у Егора. Тот сидел на маленьком диване со стаканом виски.

Сердце колотилось где-то в горле. В ушах шумело, будто оглушили.

— …ты знаешь? — донеслось до агонизирующего тревогой сознания.

Остановившись за спиной у Харина, Марина помотала головой. Глядя на брата, беззвучно шевельнула губами:

— Не говори… не надо… пожалуйста… — Неважно, о чем именно Веня спрашивал. Знала точно: нужно все отрицать.

Егор скользнул по ней быстрым взглядом, потом долго смотрел на Веню и все-таки утвердительно кивнул. От этого мелкого жеста у Маринки все внутри сжалось. Она застыла без дыхания, словно получив удар в солнечное сплетение.

— Ах ты, маленькая лгунья. — Харин повернулся к ней.

Наверное, когда он разговаривал со своей собакой, в его голосе было больше интонирования.

Бешеный бультерьер, кстати, так и лаял, не затыкаясь, на первом этаже.

Маринка несколько раз сглотнула, пытаясь пропихнуть нервный ком, мешающий вдохнуть кислород. Он ей еще нужен, кислород. Она еще собиралась побороться с этими суками. Хотя у этих двух сволочей есть существенный козырь — у них нет души. Бездушность — их основной козырь. Бесчеловечность. Бесчувственность. Поэтому не переиграешь их, не предугадаешь, никогда не просчитаешь.

Как там Мажарин говорил?

Убиваешь свой страх и работаешь. Никаких эмоций.

Что ж, Веня, давай поиграем. На моих нервах. Фарт явно ни хрена не мой конек, но вдруг повезет…

— Возьми меня, — бесцветно сказала она. — Я больше не буду тебе перечить.

— Да? А что вдруг случилось?

— Передумала. Ты же сам говорил, что все бабы тупые бляди.

— Это точно. И ты тоже тупая блядь, раз решила, что кто-то, кроме меня, может к тебе прикасаться.

— Прости меня, Веня, я была не права. Я ошиблась.

— Разве так просят прощения? — улыбнулся только губами. — Я тебе не верю.

— А как?

— На коленях.

Марина вздохнула и, опустившись на колени, спокойно проговорила:

— Прости меня, Веня, я была не права. Я ошиблась. Я тупая блядь.

— Я тебе не верю, — снова сказал он. — Ты не смотришь мне в глаза. Не вижу раскаяния.

Все это время ее взгляд не поднимался выше его груди. На Харине такая белоснежная рубашка, что можно ослепнуть.

Давя в себе внутри волну протеста, тошноты и омерзения подняла глаза выше.

Мощная шея. Твердый подбородок. Противные тонкие губы.

Чересчур загорелое лицо, на котором серые, будто выцветшие глаза, смотрелись инородно и жутко.

Глядя в эти нечеловечески холодные глаза, она еще раз повторила, но уже чуть дрогнувшим голосом:

— Прости меня, Веня, я была не права. Я ошиблась. Я тупая блядь. Я больше не буду тебе перечить.

— Вот теперь верю. Кто он?

— Кто? — переспросила тупо без эмоций.

— Тот, с которым ты трахалась. Или он был не один?

Прежде чем ответить, бросила взгляд на брата. Веня тоже посмотрел на него.

— Я не знаю его. Это было один раз, я была пьяна.

— Как глупо. Вульгарно. Как последняя шлюха. Тогда ты и переживать не будешь, если мальчик будет слегка наказан. Он же поступил плохо. Взял не свое. Так делать нельзя, — внушительно говорил, с удовольствием отметив волну дрожи, которая прошибла Маринку с головы до ног.

— Не трогай его. Зачем он тебе?

— Как трогательно, — демонически улыбнулся. — Такие переживания из-за того, кого даже не знаешь? Только раз, говоришь, с ним была? По-моему, ты снова мне врешь. — Присел перед ней на корточки и его жуткие глаза оказались прям напротив ее глаз. — Ты волнуешься, — почти прошипел. Как змея. — С чего бы это? Какой же у тебя повод так волноваться?

— У меня нет повода волноваться.

— У тебя дрожат руки.

— Это от холода. Дома сегодня прохладно. — Сжала кулаки, до крови впиваясь ногтями в ладони. — Возьми меня, — упрямо и равнодушно повторила, выдерживая в голосе одну интонацию. — Я не буду больше перечить.

Делай со мной все, что хочешь.

— Я и так делаю с тобой все, что хочу.

Чистая правда. Он и так делал с ней все, что хотел. Поэтому ей за Мажарина даже отдать нечего. Нечем его выкупить. Нет у нее ничего. Ничего не осталось. И денег не предложишь, даже если были бы. У него этих дерьмовых денег полно.