И через то же отверстие, нисколько не сомневаюсь, внутрь попадают ветер и дождь, а нет-нет и любопытная белка или невезучая птичка. У себя в Аквитании мы давно ушли от этих примитивных удобств и заимствовали все, что смогли, изучив устройство старинных римских вилл, где были просторные открытые парадные дворы, подземные печи, дававшие тепло, канализация. Но выражать свое разочарование вслух я не стала, просто не могла этого сделать. С беспокойством то и дело ощущала на себе взгляд Людовика, который все время улыбался и кивал, словно это могло зажечь во мне искорку восторга, из которой возгорится яркое пламя. Занятие это было безнадежное, но раз уж я не могла сказать ни слова похвалы дворцу, то не говорила вовсе ничего, а лишь стояла, дрожала от холода и молчала.

— И нам придется здесь жить? — изумленно спросила Аэлита, когда Людовик отошел в сторону — переговорить со слугой, который принес ему записку. — И умирать от лихорадки?

— Похоже на то. Так оно, наверное, и случится.

На сердце у меня лежал такой же тяжелый холодный камень, как плиты, устилавшие пол.

— Как бы я хотела снова оказаться в Омбриере!

Я хотела того же самого.

Возможно, хотя бы мои собственные покои, подготовленные и украшенные специально для молодой жены — а иначе и быть не могло, — окажутся более уютными. И тут же зажмурилась: по полу у стены промелькнула тень крысы, простучали по камню острые коготки, и животное проворно скрылось под жалкой пародией на гобелен, которая никоим образом не добавляла этому помещению красоты. Изображала она, как мне показалось, лес: я приметила птицу с крыльями странной формы, вышитый блестящий глаз, но на всем этом лежал такой густой слой копоти, что с равным успехом гобелен мог изображать и мрачные глубины преисподней. Крыса поспешно пробежала назад, и я пожалела, что живность здесь не ограничена только вышитыми картинами.

Когда же крыса (а может, она была здесь далеко не одна) появилась снова и помчалась вперед, как в первый раз, я попросила Людовика немедля проводить меня в мои личные покои. У него, однако, были другие намерения. Ласково взяв меня под руку, он пошел прочь от моих придворных дам, через дверной проем, затем по длинному темному коридору, в конце которого, наконец, постучал в какую-то дверь.

— Где мы? — спросила я шепотом, поскольку никаких пояснений он до сих пор не дал.

А шепот представлялся неизбежным, потому что окружавший нас со всех сторон камень буквально давил на меня. Такое впечатление, что находишься в гробу.

— Дорогая Элеонора… — Людовик сжал мою руку. — Моя матушка попросила, чтобы я познакомил ее с вами.

Кроме этого, он не сообщил мне ничего. Я понятия не имела, что вдовствующая королева располагается в этом самом дворце. Незаметный слуга отворил дверь в аудиенц-зал с голыми стенами в пятнах сырости; мебели здесь было мало, и та какая-то не примечательная. Мать Людовика ожидала нас в полном одиночестве, если не считать единственной прислуживавшей ей дамы. Сложив руки на коленях, она не пошевелилась при нашем появлении. От нее веяло таким внутренним холодом, что я невольно поежилась.

— Приветствую вас, мадам.

Людовик покинул меня и подошел к ней.

Вдовствующая королева Франции подняла глаза, но посмотрела не на своего сына, а на меня. Взгляд был недвусмысленным, у меня в горле застрял ком, а во рту сразу пересохло от того, что я прочитала в этом взгляде. Такого я не ожидала и моментально насторожилась.

Людовик, как почтительный сын, поклонился ей, взял за руку и поцеловал пальцы.

— Сочувствую понесенной вами утрате, мадам.

Вдовствующая королева холодно кивнула, принимая соболезнования. Мне подумалось, что утрата ее не столь велика, как полагает, вероятно, сын. В ней чувствовалось убийственное хладнокровие. Черты лица — мелкие, сморщенные, но скорее от целой жизни, прожитой в неудовлетворенности, нежели от пережитого на этих днях горя. Такие морщины не залегают за неделю-другую.

Аделаида де Морьен. Королева Франции. Это ее положение при короле захватила я.

Она была женщиной набожной, если судить по стоявшей здесь молитвенной скамеечке, многочисленным распятиям на стенах, по книгам религиозного содержания и по четкам, лежавшим под рукой на ближайшем к ней сундуке. Одетая с головы до пят во все черное, она едва виднелась в окружающей темноте. Я догадалась, что почти всю свою жизнь она так и оставалась невидимой — забытая своим мужем супруга Людовика Толстого.

— Сын. Наконец-то.

Она не поднялась из кресла, несмотря на то, что в ее комнату вошли король и королева.

— Мадам, — Людовик заметно потянул ее за руку, — позвольте представить вам мою супругу. Элеонора, герцогиня Аквитанская. Теперь и королева Франции.

Очень неторопливо (что само по себе было для меня оскорбительным) вдовствующая королева Аделаида встала на ноги, вцепившись в руку сына, и слегка склонила голову вместо того, чтобы сделать мне реверанс, полагающийся по этикету. Мать Людовика встретила меня приветствиями не более сердечными, чем запах плесени, которой были покрыты блестящие от сырости стены. Она рассчитывала запугать меня, дочь Аквитании? Я знала себе цену. Знала и власть, полагавшуюся мне как супруге Людовика. С учтивостью, столь же бросающейся в глаза, как и ее отсутствие, я присела в глубоком реверансе, едва не касаясь коленом пола. А на лице постаралась изобразить глубочайшее сожаление.

— Я уповаю на то, мадам, что вы находите утешение в вере. Если в моих силах сделать хоть что-нибудь, дабы смягчить ваше горе, пока вы гостите во дворце Сите, вам достаточно лишь попросить меня. А вы к нам надолго?

Вот так — поставить ее присутствие здесь под вопрос. И говорила я сознательно на своем родном языке.

Аделаида посмотрела на Людовика, ожидая перевода. Этого он не смог сделать, и я повторила свое приветствие на латыни. У Аделаиды кровь прилила к щекам при намеке на то, что дни ее пребывания в этих покоях, возможно, сочтены. Она выпрямилась и застыла.

— Вы не владеете langue d’oeil? — спросила она, обращаясь ко мне на названном языке.

— Владею, — ответила я учтиво. Ее я понимала без малейших трудностей. По дороге в Париж я добилась кое-каких успехов. — Но говорить предпочитаю на langue d’oc.

— Мы здесь разговариваем на langue d’oeil.

Людовик, почувствовав неизбежное столкновение двух характеров, пристально посмотрел на мать.

— Мы станем беседовать на латинском, мадам, все вместе.

— Как пожелаете, сын мой. — Аделаида шумно вздохнула. Потом обратилась ко мне, перейдя на латынь, которой владела совершенно свободно: — Вам я советую изучить наш язык. Это было бы знаком учтивости по отношению к вашему супругу и к вашей новой родине.

— Я так и поступлю, мадам, коль сочту это необходимым, — ответила я без промедления, тоже переходя на безупречную латынь. Удовлетворенная своей маленькой победой, я улыбнулась ей просто ослепительно, а мой латинский не оставлял желать лучшего. — У меня вообще большие способности к языкам.

Вдовствующая королева позволила себе окинуть взором мою фигуру с головы до ног, не упуская ни малейшей подробности моего туалета и внешности. На мгновение я пожалела о том, что явилась сюда прямо с дороги, запыленная, но все же гордо вскинула голову. Я не обязана отчитываться перед этой женщиной в том, что надеваю. И я очень старалась встретиться с ней взглядом.

Вот оно! Я не ошиблась с самого начала. Отвращение. Нескрываемая ненависть. И глубина этих чувств даже заставила меня вздрогнуть. Мне до тех пор еще не доводилось ни разу сталкиваться с такой открытой ненавистью: столь предосудительных чувств по отношению к герцогине Аквитанской никто не выказывал явно. Но здесь ошибиться было невозможно. У Аделаиды затрепетали ноздри, а губы она презрительно поджала. Блеск в глазах говорил о том, что она приняла мой вызов, подняла брошенную ей перчатку и объявляет мне беспощадную войну.

А какова же будет награда победителю?

Разумеется, Людовик.

Угроза со стороны аббата Сюжера была вызвана политической необходимостью, как он сам ее понимал. Он хочет руководить Людовиком в делах управления государством и станет всячески препятствовать мне, если я пожелаю иметь право голоса в этих делах. Здесь же я встретилась с враждебностью совсем иного рода: тут была мстительная ревность, совершенно личного свойства, и от этого, вероятно, куда более опасная. Аделаида желает безраздельно владеть душой и сердцем своего сына.

А что же тот, кем мы все хотели руководить и владеть? Я украдкой бросила взгляд на него. Осознает ли Людовик грядущее столкновение двух волевых женщин, которые так тесно связаны с ним? Встанет ли он на мою сторону против королевы Аделаиды, если это когда-нибудь потребуется мне? Хотя бы подтекст нашей беседы он улавливает?

Разумеется, нет. Меня раздражало, что мысли Людовика блуждают где-то далеко; он был на удивление равнодушен к происходящему — листал один из многочисленных молитвенников матери. Ладно. Придется полагаться только на себя в этом столкновении, из которого Аделаида не должна выйти победительницей. Меня учили не склоняться перед теми, кто слабее.

Аделаида сознательно повернулась ко мне боком и обратилась к Людовику.

— Мы встретимся теперь за ужином, мой сын. Здесь готовится пир по случаю вашего возвращения и женитьбы. — Она вперила в него повелительный взгляд черных глаз, как делала, вероятно, все семнадцать лет жизни Людовика. — Вы, разумеется, должны быть на пиру. Никаких поводов для отсутствия быть не может.

Странное замечание. Оно обратило на себя мое внимание, но отступило на задний план, когда Людовик поклонился ей и торопливо повел меня прочь из комнаты, преднамеренно держась чуть в стороне.

— Так вы покажете мне мои личные покои? — спросила я, стараясь не отстать от него, уберечь юбки от соприкосновения со стенами и не споткнуться в темноте.

— Да.

Людовик вдруг очень заспешил и шагов своих не умерял. Что-то подгоняло его.

— А где находятся ваши покои?

— Там, чуть дальше. — Он небрежно махнул рукой в сторону дальней двери, затем провел меня в мои апартаменты. — Ну, вот! — Легонько коснулся губами моей щеки, торопливо проговорил: — Если что-то придется вам не по вкусу, дайте только знать мне. Это теперь ваш дом. И я хочу, чтобы вам в нем было так же удобно, как в ваших родных краях на Юге.

В этом я усомнилась, едва взглянув на голые комнаты, казавшиеся давно заброшенными.

Но прежде, чем я успела что-либо сказать, Людовик исчез, прикрыв за собой дверь. Я присела на ложе, чихнула, уловив неприятный запах плесени, исходивший от настенных драпировок. Что бы его ни подгоняло, это было для него куда важнее, чем остаться со мной. Ну что ж, теперь мы здесь, мы наконец добрались до Парижа, и пусть я не понравилась вдовствующей королеве — на что я намерена была не обращать внимания, — мы все же можем постараться наладить какую ни на есть совместную жизнь.

К концу того дня я так вымоталась, будто весь день провела в походе и рубилась с врагами — насколько могу себе это представить, ведь такого опыта в действительности у меня не было. Более того, как оказалось, это был своего рода урок: мне удалось одним глазком заглянуть в то будущее, которое меня ожидало. Как мало я прожила до тех пор — всего каких-то пятнадцать лет — и сколько времени еще лежало впереди, суля множество волнующих событий! Но опыт, полученный в тот день, омрачил радужные перспективы, а от приятного волнения не осталось почти ничего. Королевские покои просто повторяли то, что я уже повидала в этом дворце, которому отчаянно не хватало утонченности и роскоши. Просторное ложе с траченными молью занавесями и сырые простыни вызвали у меня дрожь омерзения. И дамы мои были повергнуты в молчание.

— Пресвятая Дева!

Аэлиту повергнуть в молчание не так легко.

А затем последовало придворное празднество в честь нового короля и королевы.

Руководил всем Людовик. С чего это его мать решила, что надо заставлять короля туда идти? Он провел меня на возвышение и представил моим новым подданным. Я чувствовала на себе полные любопытства взгляды, слышала, как все перешептываются, обмениваясь впечатлениями, особенно придворные дамы, которые так сильно отстали от моды, что выглядели смешными и нелепыми до неприличия. Людовику уделяли куда меньше внимания. В простом камзоле и коротких штанах с чулками он мало чем отличался от преуспевающего купчика. Даже его мажордом выглядел наряднее. Как же он собирается требовать от них уважения к королевской особе, если одевается чуть лучше своих слуг? Я решила взять его в свои руки. А этим вечером настроилась на то, чтобы меня чествовали и развлекали.

Вот уж не ожидала, что меня чем-нибудь так сильно удивят, что так грубо ткнут носом в обычаи франкского двора. Но именно это и случилось.