— Вы так обо мне думаете? О повелительнице Аквитании? Думаете, что я безнравственна, а мои мысли годятся только для сточной канавы?

Щеки у меня, конечно, горели, гнев пылал во мне, но голосом своим я владела вполне.

— Отнюдь. Я думаю, что вы прекрасны сверх всякой меры, — ответил Людовик с обезоруживающей искренностью, а голос у него стал, как и прежде, тихим и ласковым. — Я думаю, что ум у вас не менее прекрасен, чем лицо. Я не нахожу в вас ни малейшего изъяна. До сих пор не верится, что вы — моя супруга.

Мой ум отчаянно стремился постичь все мгновенные перепады и стремительные повороты нашей беседы. Неужто Людовик столь наивен, что надеется завоевать мою симпатию резкими переходами от сурового осуждения к лести? Как посмел он унижать и бесчестить мой народ, мой образ жизни всего лишь через час после венчания? Значит, он не находит во мне изъянов! Я и не признавала, что во мне есть какие бы то ни было изъяны! И не находила таковых в свободном поведении и языке моих гостей. В крови моей все еще бурлил гнев. Я снова взяла ложку, делая вид, что пробую блюдо из сочных ягод инжира.

Людовик, явно обеспокоенный горящим взглядом моих глаз, поднял свою чашу, намереваясь сделать добрый глоток вина — однако аббат Сюжер тут же положил руку на его локоть.

— Наверное, не стоит, мой господин.

И Людовик сразу отставил чашу в сторону.

— Да, лучше не пить.

— А вы всегда выполняете его советы? — поинтересовалась я.

— Да. Господин мой аббат неизменно блюдет мои высшие интересы. Он ни за что не даст мне дурного совета. — Людовик выглядел несколько озадаченным. — А у вас, госпожа моя, разве нет советника?

— Нет.

— Но тогда откуда вы знаете, что надлежит делать, какие принимать решения?

Об этом стоило поразмыслить. Такого рода вопросы мне никто никогда не задавал, не ставил под сомнение мои желания и потребности. Ответ пришел сам собой.

— Когда был жив отец, мы все время разъезжали по своим владениям. Я наблюдала и училась. Теперь же я поступаю так, как поступил бы он. Он был настоящим мужчиной. Мне его очень не хватает, — призналась я.

Лицо Людовика совершенно преобразилось от ослепительной улыбки.

— Вам нужен я, Элеонора. Я стану вашим советчиком.

Мог ли ребенок, готовившийся стать монахом, посоветовать что-либо мне, воспитанной так, как воспитывали при дворе моего отца? Сомневаюсь.

— Надеюсь, что мы придем к взаимопониманию, — дипломатично ответила я.

— Мой господин будет мудро править вашими владениями, госпожа моя, — вставил аббат Сюжер.

Я прикусила губу, чтобы не ответить резкостью. Разумеется, так и случится, нравится мне это или нет. Мне вдруг захотелось проказничать. Я понизила голос и наклонилась к Людовику.

— Если уж говорить о советах, господин мой, попробуйте вот это блюдо. — Я пододвинула к нему плоское серебряное блюдо, на котором горкой громоздились полупрозрачные серые раковины. — Устрицы, как всем известно, поднимают настроение и заставляют мужчину мечтать о ночи, когда его постель будет согрета красивой женщиной. Устрицы волшебным образом умножают мужскую силу.

Он взглянул на меня так, будто я его ударила.

— Госпожа моя!

— Но ведь я ваша жена. Разве нам не подобает об этом говорить?

Людовик нервно дернул кадыком.

— Полагаю, мадам, это еще далеко впереди…

— Мне будет приятно, — сказала я, потупив взор, — если вы их отведаете. Сама я непременно поем. Поверьте, нынче же ночью их действие порадует нас обоих.

Людовик Молодой стал похож на затравленного кролика. А я с сожалением подумала, что нам неизбежно предстоит изрядно и неумело повозиться, прежде чем мы познаем друг друга. Я бы предпочла, чтобы у моего мужа был хоть какой-то опыт, если уж ему не хватает утонченности. Совершенно позабыв мой недавний гнев, не обращая внимания на плохо скрытую насмешку в моих словах, Людовик молча принял блюдо с устрицами. Я про себя молилась, чтобы советы старушек насчет действенности сочных раковин оказались правдивыми.

Не успел он поднести — весьма неохотно — к своим губам первую устрицу, как через всю залу промчался гонец, расталкивая и попадавшихся на пути слуг, и гостей. Я ожидала, что он обратится ко мне, однако он, конечно же, направлялся к Людовику — нет, он склонился перед аббатом Сюжером, что усилило мое раздражение. Гонец приблизился к уху аббата и что-то ему прошептал — не было слышно, что именно. Аббат бросил ему несколько кратких приказаний, достаточно резких, чтобы приковать мое внимание. Затем гонец в такой же спешке покинул залу, а между аббатом и Людовиком произошел обмен репликами: один распоряжался, другой соглашался.

Мне они ни о чем не сообщили.

— Что происходит?

Я не потерплю, чтобы меня держали в неведении.

— Возникли осложнения, — неохотно обернулся ко мне Людовик.

— Какие же? — подняла я выщипанные по моде брови.

— Мы сейчас уезжаем.

— Уезжаем? Вы хотите сказать — из дворца? Прямо посреди пира?

Сбивались мои худшие опасения.

— Мы покидаем Бордо. Здесь небезопасно.

Небезопасно? Как может быть мне небезопасно на улицах моего собственного города? Никто не посмеет причинить мне малейший вред…

Аббат Сюжер с унылым видом дал пояснения через голову Людовика:

— Мне сообщили, моя госпожа, что за стенами готовится засада. Она будет устроена завтра, под командой графа Ангулемского, вашего вассала. Он захватит вас обоих в плен, а себя провозгласит правителем Аквитании.

Ангулем? Поверить не могу. Простая демонстрация силы быстренько его отрезвит…

Людовик взял меня за руку и нежно погладил, словно я нуждалась в его утешении.

— Я не пойду на такой риск. Я уже отдал приказ свернуть лагерь, быстро упаковать ваши вещи, самое нужное. Мы выезжаем немедля.

Значит, он собирается уступить мои собственные владения.

— Мы что же, бежим?

Я пришла бы в гнев, но еще не могла поверить своим ушам.

— Нет-нет. Мы опередим его. Это гораздо лучше.

— Мне это представляется трусостью. И куда же мы направимся? Как, уезжать сейчас, не дождавшись брачной ночи?

Мне вдруг ясно представилось, как мы проводим ее в придорожной канаве.

— Господин мой аббат все устроил. Нынешнюю ночь мы проведем в замке Тайбур.

— Но ведь… но ведь до Тайбура больше тридцати лиг![20]

— Он принадлежит одному из ваших вассалов, принесшему мне присягу верности, там мы будем в безопасности.

Людовик встал из кресла. Все, кто был с нами на возвышении, удивленные, тоже вскочили на ноги. Людовик не обратил на них внимания.

— Собирайтесь, жена моя.

У меня, понятно, не было иного выхода, только подчиниться. Похоже, опасность придала Людовику той решительности, которой обычно ему так не хватало. Мне не оставалось ничего, кроме как пройти с ним об руку между рядами гостей. На нас были обращены все взоры, и растерянные, и веселые. Быть может, они думали, что мы спешим на брачное ложе? Что Людовик уже не в силах ждать? Я же видела на его лице только озабоченность, а может быть, и страх.

Задержавшись лишь для того, чтобы сменить роскошный свадебный наряд на одежду, более подходящую для длительной скачки, я поспешила прочь из дворца. Мои вассалы так пока ничего и не знали и продолжали пировать в Большой зале, а нас перевезли в лодке на другой берег Гаронны, где Людовик ожидал меня, уже готовый вскочить в седло. Он был в кольчуге, словно полагал, что неприятности могут обрушиться на нас в любую минуту.

— Сударыня! — Он нетерпеливо замахал рукой, пока я выходила из лодки на берег. Вслед за мной выпрыгнула Аэлита, за нами слуги, несшие наш багаж. — Отчего вы задержались? Вам так необходимы все эти вещи? Мы не можем медлить здесь. Я ради вашего удобства приказал подать конные носилки.

Он указал на громоздкое сооружение, укрытое занавесями, которое удерживалось на весу четырьмя могучими конями. Когда-то, хотя и редко, мне приходилось путешествовать в таком паланкине, и я до сих пор не могла забыть полученные от этого синяки и тряску, от которой едва не ломались кости. И еще смертную скуку.

— Мне казалось, что мы спешим, — бросила я.

— Так и есть.

— Тогда какой смысл в носилках? Я поеду верхом.

— Думаю, не стоит. Это слишком медленно, — раздраженно возразил Людовик и, взяв меня под руку, отвел чуть в сторону, словно не хотел, чтобы я на людях ставила под вопрос его распоряжения.

— Медленно?

— Слишком медленно, при дамском седле, подставочке для ног и груме, который ведет лошадь под уздцы.

Только теперь я поняла, что он имел в виду. Да, я презирала носилки, но еще больше презирала деревянное седло, повернутое на одну сторону, с тяжелой подставкой для упора ног, чтобы дама могла путешествовать спокойно. Я стряхнула руку Людовика со своей. Может, он и муж мне вот уже пять часов, но то, что он предлагает, не укладывается в рамки здравого смысла.

— Я поеду в мужском седле. Ни грум, ни его повод не нужны. Я всю жизнь езжу верхом.

Не сводя с Людовика решительного взгляда, я натянула пару прочных кожаных перчаток.

— Что?!

Принц пришел в ужас.

— Я сумею не отстать от вас, господин мой. Велите подать мне коня под стать вашему.

Людовик откашлялся и посмотрел на меня с осуждением. Неужели он собирается отказать мне в праве самой выбирать, как мне ехать?

— Я так желаю. И я так поступлю.

У Людовика не должно было остаться и тени сомнения.

— Госпожа права. — Это подъехал, чтобы поторопить нас, аббат. Свое церковное облачение он сменил на кожаные доспехи с легкой кольчугой. — Если она сама того желает…

— Она желает! — Устав от пререканий, я метнула на него предостерегающий взгляд. — А мы попусту теряем здесь время, если опасность и вправду столь велика.

Итак, своего я добилась. Людовик, щеки которого так и полыхали, был очевидно рассержен моей дерзостью, но я не оставила ему выбора.

— Хорош! — кивнула я, увидев мускулистого жеребца, которого подвели на мое одобрение, и приподняла ногу, чтобы супруг подсадил меня в седло. — Помогите же мне, и мы сразу тронемся в путь.

Оказавшись в обычном мужском седле, я старалась не смотреть на принца, чтобы не видеть недовольства на его отчужденном лице. Но именно такое выражение было у него.

Мы неслись сломя голову, меняя лошадей на каждой переправе, далеко опередив эскорт из франкских рыцарей, которые поначалу тяжко скакали по сторонам, живой стеной отгораживая нас от угроз моих непокорных вассалов. Я старалась не принимать близко к сердцу ворчание рыцарей на коварных и неверных южан, хотя и признавала, что ворчание это имеет под собой почву. Мы мчались так, будто не граф Ангулемский, а сам дьявол гнался за нами, хотя и следов графа нигде не было. Скачка час за часом, без отдыха — разве что короткая остановка, чтобы подкрепить силы куском хлеба и глотком вина. При каждой такой остановке архиепископ Сюжер торопил нас. Коль скоро на карту была поставлена наша безопасность и причиною бегства стали люди моего народа, мне трудно было ему возражать, пусть к концу пути я и могла в любую минуту свалиться с седла от усталости. Аэлита, измученная и грязная, как и я, покрытая потом и пылью, тоже держалась из последних сил, а вот Людовик оказался на удивление выносливым. А может быть, он просто решил не допустить, чтобы женщина дважды за один день взяла над ним верх.

Летели часы и лиги пути, а я чувствовала на себе встревоженный взгляд супруга. Мышцы мои уже отчаянно ныли от усталости, глаза упрямо слипались. Да, подумала я, он действительно беспокоится обо мне. Во взглядах, которые он то и дело бросал на меня, не было злорадства, хотя я сама настояла, мне теперь и расплачиваться. Не думаю, чтобы злорадство было в его характере. Но повода для жалоб я ему не дам. Я расправила плечи, заставила себя не думать о боли во всем теле и о натертой коже и только подгоняла коня — неуклюжего, с широким крупом (зато отлично подходящего для долгой скачки), — заставляя его не сбавлять бешеного аллюра.

— А ты слышала, как его назвали? — прошептала мне Аэлита над чашей с вином, которую мы пили вместе на очередной короткой остановке. — На пиру?

— Слышала.

— Тупым, как мужской орган.

— Повторять-то зачем?

Какой женщине понравится, если ее мужа выставляют на посмешище?

Тайбур. Наконец-то. В просторной крепости, принадлежащей одному из моих самых верных вассалов, меня провели в личные апартаменты хозяина, Жоффруа де Ранкона, и окружили там всевозможными удобствами. Я приняла их, ограничившись мимолетным выражением признательности за гостеприимство — слишком устала. Последовало распоряжение приготовить корыто, слугам велели принести горячей воды. Пусть тело немилосердно болит от макушки до самых пят, но на брачное ложе я должна взойти чистой. Я посмотрела на ложе сеньора де Ранкона и оценила массивную деревянную кровать, шелковые занавеси, плотный матрас, простыни из тонкого льняного полотна. В целом, возможно, не так роскошно, как в моей опочивальне, но вполне сойдет. Все лучше, чем в сырой придорожной канаве, которой для чего только ни пользуются.