— Не может. Просто ветер холодный, только и всего. Сегодня надо не плакать, а веселиться.

— Тогда что же вы делаете здесь?

— Размышляю.

— Ступайте размышлять в свои покои. Я вполне способен подготовить к походу войско, но один Бог знает, что может потребоваться годовалому ребенку.

Ребенку!

У меня перехватило горло. Он берет с собой Гильома. Берет с собой нашего сына, а меня оставляет здесь.

Мне вдруг стало трудно сдерживать слезы — тогда под плащом я сжала руки в кулаки так, что ногти впились в ладони, но как мне удалось сохранить на лице улыбку, того и сама не ведаю. Я заставила себя быстро осмыслить, чего хочет добиться Анри. Ну, конечно, с политической точки зрения это было очень неплохо, правда? Взять малыша с собой и показать его новым подданным — пусть английские бароны увидят ребенка, которому предстоит быть наследником трона. Отличный ход. Могла ли я найти убедительные доводы против него? Ни единого. На мгновение меня охватило отчаяние от того, что я стану скучать по сынишке. Как странно — ведь я раньше не скучала по своим дочерям, разве иногда мимолетно тревожилась, здоровы ли они. Словно я была им не родной матерью. Но решение Анри было правильным, политически разумным. У Гильома был свой штат: няня и слуги, которые обо всем позаботятся, — а он был крепеньким и здоровым ребенком. Так отчего не взять его в Англию? Королевские покои в Вестминстере, должно быть, ничем не хуже покоев в Анже и Руане, несмотря на долгие годы гражданской войны и сопутствующих ей разрушений. Несомненно, Стефан поддерживал свой королевский сан на должном уровне.

И где же Гильому будет лучше, как не в королевстве, которым он когда-нибудь станет править?

— Я пойду туда, — ответила я. — Только не вижу, какой вам от этого прок. Агнесса все приготовит не хуже меня.

Анри, обняв меня за талию и распрямив мои пальцы, потянул меня вперед.

— Вы уже почти окоченели. Вам следует больше заботиться о себе и ребенке, которого носите. И с каких это пор вы стали перекладывать заботы о своих нарядах на плечи своей горничной?

Я не поняла его.

— О нарядах?

Я споткнулась, а поскольку Анри удерживал меня за талию, еще и наступила ему на ногу.

— Ну, я полагал, что вы сами выберете, в какой наряд облачиться по случаю коронации!

От нетерпения он еще крепче сжал мою руку, увлекая меня с собой.

Я уперлась ногами в землю и остановилась. Вынужден был остановиться и он.

— Что теперь не так, Элеонора? — Он был явно раздражен, ведь ему надо было следить еще за всем прочим, что происходило вокруг. — Что бы там ни было, у нас совсем нет времени. К рассвету я хочу выступить в путь.

— Так я не останусь здесь регентом? — осторожно спросила я.

— А вам этого хочется?

— Я думала, вам понадобится, чтобы я оставалась здесь.

— Я так сказал? — нахмурился Анри.

— Нет.

— Тогда в чем?.. А! Вы думали, что я уеду без вас?

— Да.

Он посмотрел на меня, крепко сжимая мои руки сквозь плотную ткань и мех плаща.

— В моей жизни это будет самый важный день — когда на мою голову возложат чертову английскую корону. И я хочу, чтобы со мной были вы. Рядом со мной.

— О!

— Элеонора, — сказал он, ласково встряхнув меня, — иной раз вы бываете просто дурочкой.

— Откуда же мне было знать? Вы раньше оставляли меня здесь.

— На этот раз не оставлю. — И он повлек меня дальше. — Нас коронуют обоих, а дитя родится в Англии. Это вас устроит? — Не ожидая ответа, он повернул меня, крепко обнял за плечи, прижал к стене. — Мы не сможем всегда и везде быть вместе. Вы это хорошо понимаете. Наша жизнь состоит не из удовольствий, и мы не вольны распоряжаться ею по своему усмотрению. В силу своего рождения мы предназначены для более высоких целей. — Он поцеловал меня, сильно, уверенно. — Но ради такого торжественного случая, ради короны Англии, которая принадлежит мне по праву рождения, мы должны быть вместе. — Он снова поцеловал меня. — Вы с этим согласны?

— Согласна.

Вечные расставания. Вечные разногласия. Как ясно он все понимал! Я тоже понимала. Понимала и принимала.

— Никогда не забывайте этой минуты, Элеонора, когда мы стояли на стенах Руана, а весь мир расстилался у наших ног. Он принадлежит нам, и мы должны его взять, должны создать империю и править ею, должны основать династию, чтобы наши дети и дети детей унаследовали созданное нами. — Он по-хозяйски провел рукой по моему округлившемуся животу. — И никогда не забывайте вот о чем: я вас люблю. — Он взял меня за подбородок, поднял голову. — Взгляните на меня. Вы слишком спокойны, а такая женщина неизбежно вызывает подозрения. — Он грубовато рассмеялся. — Что вы можете сказать такого, что мне не понравится?

— Да ничего!

— Тогда скажите то, что мне наверняка понравится!

Все мои страхи и волнения улеглись. Было холодно, сыро, неприятно, но никогда еще я не чувствовала себя такой довольной, как сейчас, на стенах Руана, под защитой руки Анри.

— Мое сердце принадлежит вам, — сказала я ему.

Вот! Наконец я это выговорила!

— Прекрасно.

— И я люблю вас.

Почему мне казалось, что это так трудно произнести?

— Знаю, что любите. Еще бы не любили! Вы поедете со мной в Англию.

— Поеду.

— Да, чуть не забыл…

Я еще не успела осмыслить его самоуверенного утверждения, будто он и раньше знал, что я не просто влюбилась в него на время, а мы уже чуть не мчались вниз по ступеням; впрочем, рука Анри, обвившаяся вокруг моей талии, твердо поддерживала меня.

— Вы слышали, что сообщил мне гонец о Людовике? Он взял себе новую жену. Констанцию, девушку из Кастилии. Они в начале нынешнего месяца обвенчались в Орлеане.

— Вот как.

Кажется, я немного растерялась. Понимала, что Людовик женится снова, но как-то смутно представляла себе это.

— Людовик вступил в союз с Альфонсо Кастильским, — продолжал рассказывать Анри. — Как вы полагаете: он собирает силы в связи с тем, что восходит солнце моей славы?

Я засмеялась. В конце концов, какое мне дело до женитьбы Людовика?

— Совершенно в этом уверена. Бедная девочка! Я непременно закажу мессу о том, чтобы она сумела выжить в этом царстве вечной скуки. И чтобы сумела родить несчастному Людовику сына.

Ненадолго Анри задержал на мне свой взгляд, но я без труда выдержала этот взгляд — хитрый, слишком умный и проницательный. Потом он удовлетворенно кивнул:

— Людовик никогда не годился вам в мужья. Я лучше. И я всегда вам это говорил.

Анри открыл мне дверь замка, подтолкнул, а сам быстрым шагом пошел в противоположном направлении, к конюшням.

— Да, еще одно. — Он остановился, обернулся ко мне. — Я не возьму с собой в Англию этого червяка из Вентадоэра[96].

— Отчего же?

— Чтобы он вздыхал и строил вам глазки? Богом клянусь, этого я не допущу. А спеть настоящую бодрую песню он не в состоянии даже под угрозой смерти. Я предоставляю вам самой известить его об этом. Если он попадется мне на глаза, я могу просто свернуть ему шею как дезертиру, самовольно оставившему лагерь.

Значит, Анри берется за меня решать, поедет со мной мой трубадур или нет? Он уловил огоньки, вспыхнувшие в моих глазах.

— Вы станете оспаривать мое решение?

Я подумала. Потом подумала хорошенько.

— Нет, не стану.

— Вот и хорошо. А то мои воины станут ронять слезы о неразделенной любви прямо в кружки с пивом. Теперь ступайте и сделайте все, как надо, любовь моя…

Наверное, он сразу же позабыл обо мне, но на сердце у меня стало легко; я пошла наблюдать за тем, как укладывают мои вещи в дорожные сундуки, одновременно думая о том, как сообщить моему трубадуру, что предмет его любви покидает его. Слово Анри — закон.

В моих покоях царила неразбериха. Что брать? Как решить — то платье взять или это? Туфли — с золотым шитьем или без шитья? А мантию — то ли с горностаевой опушкой, то ли без опушки? В конце концов, я взяла все. Потом поразмыслила и добавила еще десять теплых нижних юбок. Как сказал Анри, кто знает, что может понадобиться, а в Англии холодно.

Я — королева Англии?

Эта мысль мне понравилась.

Эпилог

Девятнадцатый день декабря 1154 года

Лондон, Вестминстерское аббатство


Так холодно! Я изо всех сил сжимаю зубы и стараюсь не вспоминать о первых впечатлениях от этого города, который будет теперь моим домом по меньшей мере несколько месяцев каждого года. Вдоль улиц навалены сугробы грязного снега, то здесь, то там — пятна гололеда, готовые стать ловушкой для того, кто зазевается, повсюду — густой слой отбросов и навоза, а Темза вся покрыта льдом. И как бы ни хотелось мне оказаться сейчас в Аквитании, я должна быть именно здесь, коль на этом настаивает Анри. Уж это я понимала.

Высокие своды собора над головой давят на меня, воздух режет ноздри, словно острый охотничий нож, несмотря на то, что какая-то добрая душа позаботилась поставить рядом со мною жаровню. Легкие содрогаются всякий раз, как я вдыхаю воздух, хотя моя талия и обернута двумя теплыми нижними юбками. А выдох вылетает из ноздрей облачком белого тумана, Как и у всех английских баронов, коим хватило ума явиться сегодня сюда. А те лорды, что предпочли отсутствовать под предлогом нездоровья или дурной погоды… что ж, я не завидую им, когда они встретятся для беседы со своим новым государем. Это все равно что оказаться на острие меча.

Анри Плантагенет явился сюда потребовать того, что принадлежит ему по праву. И вместе с ним явилась я.

Ног я почти не чувствовала. Пальцы на руках покраснели и опухли от холода, я спрятала их под мантию, сжав в кулаки.

Приходится дорого расплачиваться за то, что я приехала сюда. Нестерпимо болят обмороженные места на лице, руках и ногах. И все же ничто — да, ничто! — не сможет омрачить мне нынешний день.

Слева от меня в тени громадной колонны стоит Аэлита. Кажется, сделавшись вдовой, она решила не расставаться со мной ни за что, даже в Англию приехала. Ну, об этом я не жалею. Мне приятно ее общество, когда Анри то и дело чем-нибудь занят. Она поддерживает меня без слов, одним взглядом — так повелось с тех пор, как мы вместе с нею ждали прибытия в Бордо Людовика Капетинга, который сватался ко мне. Тут мое внимание привлекает сын, которому сейчас год и три месяца. Агнесса держит его, а он брыкается и хнычет. Я чувствую, что сейчас он разбушуется. Он еще слишком мал для таких церемоний, однако я решила, что он должен быть здесь. Может, он ничего этого и не запомнит, но я потом стану ему рассказывать, как на его глазах отца и мать короновали королем и королевой Англии. И тут он перестал хныкать: юный Жоффруа протянул руку и отвлек моего сына, заговорщицки улыбнувшись и, по-видимому, пообещав ему какую-то новую проказу. Жоффруа — славный мальчик.

Торжественным шагом выходит вперед Теобальд, архиепископ Кентерберийский. Его широкое лицо лучится удовольствием: он добился для Англии того, что хотел. Я украдкой бросаю взгляд на Анри. Все, что я вижу на его лице, — горячее нетерпение поскорее завершить эту церемонию, однако это нетерпение он сегодня обуздывает твердой рукой. Анри прекрасно понимает, как важно все происходящее и какое впечатление он должен произвести на подданных.

Позади остался месяц с лишним тягостного ожидания в Барфлере, месяц морских штормов, ураганных ветров и вздымавшихся горами волн, из-за которых мы вынуждены были сидеть смирно, как пригнанные на рынок овечки. Потом Анри уже не мог больше вынести ожидания. Он ведь был не овечкой, а хищником — беспокойным, словно лев в клетке, какого я видела когда-то в Византии. Я слегка улыбнулась этим воспоминаниям.

— Мы уже целый месяц торчим здесь! — почти кричал Анри, укоризненно тыча пальцем в пространство.

— Это всем нам известно, — спокойно заметила я ему, хотя его гнев и отчаяние выводили из равновесия и меня.

— И совсем рядом — я туда доплюнуть могу! — Анри снова ткнул пальцем куда-то вперед. — Там Англия, у которой уже шесть недель нет короля. Кто знает, какие козни там затеваются, пока чертовы бури одна за другой держат меня здесь прикованным!

— С этим вы ничего не можете поделать. И там все знают, что вы приедете, как только сможете.

Анри отшвырнул книгу, которая на целых пять минут завладела его вниманием.

— Я рискну. Завтра я отплываю, что бы там ни было.

И пошел к двери, на ходу выкрикивая распоряжения.

Этого я в общем-то ожидала, и все равно сердце у меня екнуло, страх затопил душу.

— Анри! Не надо! Вспомните «Белый корабль», — крикнула я ему вслед.

Я говорила об ужасной трагедии, в результате которой прервалась бесценная жизнь. При кораблекрушении Генрих Первый потерял своего единственного сына, и страна оказалась ввергнута в кровавую пучину гражданской войны, ибо ее бароны не пожелали подчиниться женщине, Матильде, матери Анри. Неужто и я отдам его морю, потеряю, как потерял Генрих Первый свет очей своих? Допустить, чтобы Анри погиб в пучине морской — нет, этого я не вынесу.