Единственное, что она могла сделать, – это рассказать властям о том, что ясновидение помогло ей узнать, как была убита Перса, поведать о том, как Жан напал на нее и как она ударила его ножом, защищаясь. Она скажет им правду, но, вполне возможно, ее поднимут на смех. Если бы кто-нибудь верил в ясновидение, Перса давно стала бы богатой.

Ее единственной защитой была правда.

И никто никогда ей не поверит.

2

Плантация Моро под Новым Орлеаном

Дом не таил в себе ничего страшного, но в нем царила непонятная извечная печаль, обволакивающая его, словно испанский мох, покрывающий стволы огромных дубов, растущих по всей усадьбе. Особняк был возведен в стиле западных штатов: двухэтажная оштукатуренная снаружи постройка из деревянных балок и кирпича, окруженная широкой галереей под сенью покатой крыши. Два этажа, полные тишины, непримиримых противоречий и мстительной ярости.

Сидя на широком балконе второго этажа и внимательно оглядывая посыпанную мелким ракушечником подъездную аллею, Корд Моро высоко поднял хрустальный бокал, без слов обращая свой тост к девушке, которую никогда прежде не видел и надеялся никогда не увидеть.

Великолепное дедовское бордо, которое молодой человек позволял себе употреблять в неограниченных количествах, притупило все чувства, и Корд всматривался в темноту, куда едва доходил струящийся из окон свет и где поблескивала плотная завеса, сотканная из дождя.

Он никогда не злоупотреблял молитвами и привык полагаться на волю случая, хотя большую часть его жизни удача отнюдь не сопутствовала ему. Но теперь, когда минута проходила за минутой, а его нареченная невеста не появлялась, он испытывал все больший оптимизм, веря, что фортуна повернется к нему лицом.

Корд поднялся и пошел к деревянным перилам, стуком каблуков почти полностью заглушая шум дождевой воды, стекающей с карнизов галереи. Пьяно прицелившись, он поставил свой бокал на перила и обеими руками вцепился в мокрую перекладину. Наклонившись вперед и подставив лицо дождю, молодой человек с радостью ощутил, что приносящий эту непогоду ветер усиливается.

Перед домом, до дороги Ривер Роуд и дамбы, которая удерживала Миссисипи в русле большую часть года, раскинулся добрый акр прекрасно ухоженной земли, где росли огромные дубы, ореховые деревья и магнолии. Корд закрыл глаза, не желая видеть эту ночь, дождь и пляшущие блики фонарей, моля Бога научить его, как с легкостью вырвать из души боль, поселившуюся где-то внутри и становящуюся нестерпимее с каждым ударом сердца.

Сегодня вечером должен был венчаться не он, а Александр. Именно Алексу Моро, его двоюродному брату, предназначались и невеста, и большая часть наследства Моро, и плантации. Алекс действительно заслужил все это. Но энергичный, уверенный в себе Алекс, самый любимый из наследников Генри Моро, был мертв.

И Генри Моро, их дед, намеревался заставить Корда за это заплатить.

Воспоминание об Алексе – таком, каким Корд видел его в последний раз, – вечно будет преследовать его. Оба они находились в городской резиденции Генри Моро на улице Ройал: угроза желтой лихорадки, каждый раз охватывающая город в летнюю жару, наконец отступила.

В тот день, две недели назад, Корд, как обычно после ночи, проведенной в Старом Дворе за игрой в карты, сопровождаемой обильной выпивкой, проснулся очень поздно. Фостер, прислуживающий ему с самого детства, сначала отчаянно колотил в дверь, а потом, не дождавшись ответа, ворвался в комнату.

Фостер Арнольд был когда-то слугой матери Кордеро. Ни он, ни его приятель Эдвард Лэнг никогда не могли похвастаться тем лоском, каким должны обладать слуги высшей аристократии, поэтому их и отправили вслед за хозяйкой в Вест-Индию, когда она покинула Англию. Четырнадцать лет тому назад оба они вместе с Кордом приехали с острова, где остался его родной дом.

Никогда прежде Корд не видел живого, подтянутого слугу-англичанина таким расстроенным, как в это утро. Фостер стоял посреди комнаты ломая руки. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова.

Пока жив, Корд будет до мелочей помнить это утро. Он снова ощутил, как свело низ живота, когда он отбросил простыни и москитную сетку и свесил ноги с кровати. Сидя на постели, молодой человек, едва прикрыв обнаженное тело простыней, протирал глаза, сознавая необходимость сосредоточиться на том, что – почти безуспешно – пытался втолковать ему Фостер.

– В чем дело?

Раз его разбудили, значит, произошло нечто чрезвычайное. Он никогда не любил рано вставать, даже в лучшие времена. Но хуже, чем сегодня, ему вряд ли могло быть – голова гудела с похмелья.

Фостер только качал головой, прижав руки к груди. Непролитые слезы блестели в его глазах.

Корд чувствовал все нарастающее беспокойство.

– Из-за чего шум, Фостер? Обычно во всех истериках виноват Эдвард. С ним что-нибудь случилось?

Фостер широко развел руки, словно за что-то извиняясь, и выпалил без всяких объяснений:

– Алекс!

Еще мгновение онемевший слуга без кровинки в лице постоял посреди комнаты и вдруг бросился вон.

В душе у Корда зашевелился страх, который невозможно было выразить словами. Голова гудела после ночной попойки, руки тряслись, пока он пытался натянуть брюки. Даже не надев рубашки, Корд последовал за Фостером на второй этаж, где располагалось большинство жилых комнат.

Через широко распахнутые двери он выбежал на один из балконов. Окруженный расставленными повсюду горшками с душистым розмарином, шалфеем и лимонной вербеной, Корд перегнулся через железные перила. Во дворе около фонтана стоял блестящий черный экипаж, незнакомый Корду. Дверца была широко распахнута. Корд метнулся назад и спустился вниз. У подножия лестницы он столкнулся с мрачной процессией, которая уже почти дошла до кухни на первом этаже.

Трое мужчин, едва протискиваясь через узкий коридор, волокли безжизненное тело. Когда-то сверкавшие глаза Алекса были закрыты, от жизнерадостной улыбки не осталось и следа. Никто даже не пытался скрыть огромное темно-красное пятно, расплывшееся по великолепно сшитой рубашке Алекса.

Когда эти люди, пройдя через входные двери, направились к кухне, Корд сделал шаг назад, уступая дорогу. Испуганная кухарка с глазами, полными ужаса, торопливо освобождала стол, стоящий посреди комнаты. Не произнося ни слова, мрачные носильщики положили на него тело Алекса. Корд узнал доктора Самуэля Джекобса.

– Что случилось?

Корд смотрел на доктора, чувствуя жгучую боль в сердце. Казалось, время прервало свой бег.

Джекобс проигнорировал его вопрос. Взгляды остальных были полны презрения, выражение лиц – совершенно непроницаемы. Когда Корд встречался взглядом с кем-либо из прибывших, он чувствовал, что все молча обвиняют его в каком-то страшном грехе, хотя он и не мог представить себе – в каком. Он привык к упрекам, но не к такой очевидной демонстрации полного отвращения.

– Что, черт побери, происходит? Почему вы так на меня смотрите?

Никто не ответил. Корд настойчиво повторил:

– Ради Христа, скажите, что с ним случилось?

К этому времени внизу собрались Фостер, Эдвард и все домашние слуги-рабы. Широко раскрытыми от испуга и горя глазами они смотрели на безжизненное тело Алекса. Корд босиком стоял на холодном каменном полу, бесполезные подтяжки свисали с пояса брюк. Сердце юноши вдруг бешено забилось, голова закружилась так, что ему едва удалось совладать с накатившим приступом и не упасть.

В отчаянии он повернулся к Фостеру и Эдварду:

– Где дед?

Эдвард Лэнг, тот из англичан, что пониже, сотрясаясь всем телом от рыданий и заливаясь слезами, с трудом проговорил:

– Он еще не знает… Еще спит.

Один из старших домашних рабов поспешил прочь из комнаты. Окидывая молодого человека тяжелым взглядом, доктор, казалось, колебался.

– Христа ради, помогите ему, – потребовал Корд. – Сделайте хоть что-то, пока он не истек кровью.

– Слишком поздно. Боюсь, он уже покинул нас.

Стоя рядом с Алексом и глядя на темно-красное пятно на его рубашке, Корд чувствовал, как весь наполняется слепой яростью. Неестественно побелевшее лицо двоюродного брата странно контрастировало с черными волосами и баками.

– Он был убит на рассвете во время дуэли в Саду святого Антония, недалеко от танцевального зала «Блю Рибон», – сообщил ему доктор Джекобс.

Корд недоверчиво уставился на тело Алекса, ожидая, что его кузен сейчас вскочит и рассмеется над своей шуткой и над всеми ними. Он обнимет Корда и попросит прощения за то, что зашел слишком далеко. Но мертвенно-бледное лицо Алекса говорило о том, что это невозможно.

– Что случилось? Кто вызвал его? Это из-за Джульетт?

– Нет, мсье. – Доктор Джекобс откашлялся и отвел в сторону глаза.

– Говорите же!

Корд обращался теперь к двум джентльменам, стоящим рядом с ним. Он мучительно пытался вспомнить их имена, сожалея, что полностью лишен способности Алекса любезно общаться с окружающими. Джентльмен, который был повыше ростом, повернулся и покинул комнату. За ним по пятам последовал его приятель.

Корд набросился на доктора, схватив его за широкие лацканы визитки, и почти оторвал от каменного пола.

– Кто в этом виноват?

– Вы, мсье. Александр ответил на брошенный вам вызов.

Корду показалось, что его пронзили острейшей рапирой. Он отпустил доктора и, сделав шаг назад, прижался к стене. Обхватив себя руками, словно ему внезапно нанесли удар в живот, он пробормотал:

– Я не понимаю…

– Вчера вечером вас вызвали на дуэль, мсье, но, поговаривают, вы были настолько пьяны, что не могли даже передвигаться. Александр проследил, чтобы вас отправили домой. Зная, что вы будете не в состоянии встретиться с кем-либо на рассвете, он появился вместо вас. Меня попросили быть секундантом, как и двух джентльменов, которые только что покинули этот дом. Это был честный бой. К несчастью, ваш кузен проиграл.

Когда этот полный драматизма рассказ подходил к концу, в кухню в сопровождении раба, уходившего позвать хозяина, вошел Генри Моро, опираясь на трость с серебряным набалдашником, с которой он не расставался с тех пор, как пострадал в результате падения с лошади несколько лет назад. Его крахмальная белая рубашка под атласным ночным халатом сияла чистотой, серебристые волосы были тщательно расчесаны. Старик держался, как всегда, прямо и властно.

Он только на мгновение взглянул на тело Алекса и больше уже ни разу не посмотрел на него. Когда старик обратился к доктору, голос его даже не дрогнул, он говорил с холодной четкостью, как всегда обращался к тем, кто ниже его по положению.

– Если я верно расслышал, что вы говорили, когда я вошел, мой внук мертв. И умер он за Кордеро?

Доктор кивнул:

– Верно, Александр принял вызов, брошенный Кордеро.

– Что именно было сказано?

Доктор откашлялся:

– Что ваш младший внук – пьяница. Мне сказали, Кордеро только посмеялся над этим, говоря, что и сам это знает, но, если кто-то настаивает, он готов встретиться с этим человеком на рассвете. После этого Кордеро напился еще больше – так, что не мог даже передвигать ноги. Александр отправил его домой, а сам занял его место в дубовой роще.

Взгляд Генри наполнился ледяным холодом, горечью и яростью, которые Корд смог разглядеть сквозь слезы, застилающие глаза и мешающие смотреть.

– Оставьте нас, – сказал Генри и повернулся спиной к бездыханному телу Алекса, всхлипывающим рабам и личным слугам Корда, ко всему, на что, казалось, легла пелена смерти.

– Пойдем со мной, Кордеро, – потребовал старик, выходя из комнаты.

Не слыша слов деда, Корд оттолкнулся от влажной каменной стены и, спотыкаясь, подошел к телу Алекса. Опустившись около стола на колени, он не отрываясь смотрел на двоюродного брата. Только четыре года назад, когда Алекс переехал сюда, этот мавзолей постепенно превратился в подобие дома. Алекс принял Кордеро таким, какой он есть, смеялся над его распутной жизнью и уверял, что, встретив подходящую женщину, Корд обязательно остепенится. Алекс никогда его не осуждал, как это делали многие другие.

Теперь Алекс никогда больше не засмеется, не улыбнется широкой улыбкой, которая у него была готова для всех. Никогда не подарит он Корду свое понимание и любовь.

«Мне всегда хотелось иметь родного брата, – сказал ему Алекс в день своего приезда на плантацию. – Будем же настоящими братьями».

К тому времени Корд уже смирился с отсутствием любви со стороны деда, сердце его озлобилось против всех на свете. Он был настолько потерян и одинок, что с трудом смог принять протянутую ему Алексом руку, но все-таки протянул свою, и они стали друзьями и братьями. Только Алекс любил его, несмотря на все недостатки.

Стоя на коленях возле тела кузена, Корд чувствовал, что теперь он более одинок, чем до приезда Алекса в Новый Орлеан. Не в силах отвести взгляда от руки своего кузена, он замер, скованный еще большим ужасом от невозможности дотронуться до этой руки, чем в первый день знакомства, когда Алекс предложил ему дружбу и братство. Но он не мог позволить Алексу уйти, пока не сказал ему, что будет по-прежнему верен этим узам. Переполненный отчаянием, Корд все-таки дотронулся до руки кузена. Она была совершенно холодной – Алекс уже ушел. Корд сжимал его побелевшие пальцы и ощущал опустошающую безвозвратность потери. И все это произошло по его собственной вине!