– Не знаю. Я там не был.

Маленькая, трогательная фигурка, вздрагивавшая на ветру, не отступала. Полковник вздохнул.

– Я слышал только, что один из грузовиков, где сидели ваш муж, Николай Успенский, какой-то сержант и два водителя, попал сегодня утром под обстрел и затонул. Больше мне ничего неизвестно.

– Он сказал, что утром едет в Волхов за повышением, – выдохнула она.

– Медсестра Метанова, – сказал полковник, – грузовик затонул. Все остальное покрыто мраком.

Татьяна не сводила с него глаз. Степанов кивнул:

– Мне очень жаль. Ваш муж был…

– Я знаю, кем он был, товарищ полковник, – перебила Татьяна, прижимая к груди шапку и свидетельство.

Они молча стояли лицом к лицу.

– Татьяна, – неожиданно вырвалось у полковника, – возвращайтесь с доктором Сайерзом. И как можно быстрее. В Ленинграде вам будет легче и безопаснее. А может, в Молотове? Поезжайте с доктором.

Татьяна увидела, как он нервно застегивает верхнюю пуговицу шинели.

– Он принес тело вашего сына, – прошептала она.

Степанов опустил глаза:

– Принес.

– Но кто же вызовется принести его?

Горький ветер подхватил и унес ее слова.

«Как мне двинуться, пошевелиться, как отойти, встать на четвереньки и ползти, нет, я уйду, стану смотреть в землю, и отойду, и не споткнусь. Споткнусь…»

Она упала, переломившись, легла на снег, как подстреленная птичка. Полковник, подбежав, поднял ее, погладил по спине, а она, запахнув пальто и не глядя больше на Степанова, хватаясь за стены домов, побрела по дороге в больницу.

Скрывать его всю свою жизнь, скрывать на каждом шагу, скрывать от Даши и Дмитрия, скрывать от смерти и вот теперь скрывать его даже от себя самой. Откуда такая слабость? Слабость, казавшаяся непреодолимой…

Она нашла доктора Сайерза в маленьком кабинете. Захлопнула за собой дверь.

– Доктор, посмотрите мне в глаза и поклянитесь, что он мертв.

И, внезапно опустившись на колени, умоляюще протянула ему руки.

Доктор присел на корточки и сжал ее ладони:

– Клянусь, что он мертв.

Только вот в глаза ей посмотреть не смог.

– Не могу, – гортанно выговорила она. – Не могу с этим смириться. Не могу смириться с мыслью о том, как он умирал на озере без меня. Понимаете? Не могу!

Лицо ее исказилось свирепой гримасой.

– Скажите, что его забрали в НКВД! Скажите, что его арестовали и на следующей неделе пошлют в штрафной батальон, на Украину, в Синявино или в сибирский лагерь… все, что угодно. Только не говорите, что он умер на льду без меня. Я вынесу все, кроме этого. Скажите, и я поеду с вами куда угодно, обещаю, сделаю все, что вы скажете, только, заклинаю, скажите правду.

– Простите, но я не мог его спасти, – выговорил Сайерз. – Я всем своим сердцем жалею, что не мог его спасти ради вас.

Татьяна отползла к стене и закрыла лицо ладонями.

– Я никуда не еду. Смысла нет.

– Таня, – уговаривал доктор, подходя к ней и гладя по голове, – не говорите так. Милая… пожалуйста… позвольте мне спасти вас… ради него.

– Повторяю, нет смысла.

– Нет? А его ребенок?! – воскликнул доктор.

Татьяна опустила руки и тупо уставилась на Сайерза.

– Он рассказал вам о ребенке?

– Да.

– Почему?

– Не знаю! – нетерпеливо бросил доктор. – Кажется, вам плохо. Вы замерзли… Вам не…

Татьяна, не отвечая, извивалась в судорогах.

– Что с вами?

Татьяна застонала.

– Останетесь у меня? Просто посидите здесь и подождите. Не вставайте. Может, уснете?

Татьяна что-то прохрипела, как раненое животное, прижимающееся к земле открытой раной в надежде умереть, прежде чем истечет кровью.

– Пациенты спрашивают вас, – мягко заметил Сайерз – Как по-вашему…

– Нет… нет… оставьте меня, пожалуйста. Мне нужно побыть одной.

До самой ночи она так и просидела на полу. Положила голову на подтянутые к подбородку колени и прислонилась к стене, а когда уже больше не могла сидеть, легла и свернулась клубочком.

И как сквозь сон услышала шаги доктора. Услышала его крик и попыталась подняться. Не смогла. Ей помог доктор. Увидев ее лицо, он охнул.

– Господи, Таня! Пожалуйста! Вы нужны мне…

– Доктор, – устало выговорила Татьяна, – я все знаю, но сейчас не могу быть той, какая вам нужна. Но сделаю все, что в моих силах. Уже пора?

– Пора, Таня. Едем. Кстати, я подошел к вашей постели и взял рюкзак. Он ваш, верно?

Она кивнула.

– Хотите взять что-то еще?

– Нет. Это все, что у меня есть. Мы едем вдвоем?

Доктор помедлил, прежде чем ответить.

– Сегодня ко мне подошел Черненко и спросил, изменились ли наши планы теперь, когда…

– И вы сказали…

Ноги не держали ее. Она рухнула на стул и подняла глаза.

– Я не смогу быть рядом с ним. Просто не смогу.

– Я тоже не хочу брать его, но что поделать? Он недвусмысленно пригрозил, что без него мы не сможем протащить вас через последний контрольно-пропускной пункт. Мне нужно вывезти вас, Таня. Что прикажете делать?

– Ничего, – обронила Татьяна.

Она помогла Сайерзу собрать нехитрые пожитки и вынесла за дверь медицинские чемоданчики… Машина Красного Креста была большим джипом без металлического фургона, обычного для автомобилей «скорой помощи». В этом были только кабина и брезентовый тент: не самое безопасное средство передвижения для раненых и медиков. Но в то время в Хельсинки просто нельзя было достать ничего другого, а Сайерз не мог ждать. На брезент были нашиты большие эмблемы Красного Креста.

Дмитрий ждал у грузовика. Татьяна, не обращая на него внимания, открыла клапан и положила в кузов аптечку первой помощи и коробку с плазмой.

– Таня… – начал Дмитрий.

Сзади подошел доктор.

– Нужно спешить. Садитесь в кузов. Когда мы тронемся, переоденетесь в одежду финского пилота. Не знаю, как вам удастся продеть руку в рукав… Таня, где комбинезон? Черненко, вам нужен морфий? Как ваше лицо?

– Ужасно. Я почти ничего не вижу. Что, если начнется заражение?

Татьяна присмотрелась к Дмитрию. Загипсованная рука висела на перевязи. Распухшее изуродованное лицо отливало синевой. Она хотела спросить его, что случилось, но передумала. Не все ли равно?

– Таня, – повторил Дмитрий, – я слышал, что случилось утром. Сожалею.

Татьяна вытащила из тайника комбинезон финского пилота и швырнула к ногам Дмитрия.

– Таня, пойдемте, – позвал доктор. – Позвольте, я помогу вам слезть. Пора ехать.

Татьяна, опершись на руку Сайерза, спрыгнула вниз.

– Таня, – повторил Дмитрий.

Она подняла глаза, полные такого ледяного осуждения, что Дмитрий смешался и опустил голову.

– Одевайся, – процедила она сквозь зубы, – ложись на пол и не высовывайся.

– Слушай, мне правда очень жаль. Я знаю, как ты…

Сжав кулаки, Татьяна набросилась на него с таким бешенством, что ударила бы его в сломанный нос, не оттащи ее вовремя доктор.

– Таня, господи, не нужно, не стоит… – приговаривал он.

Дмитрий отскочил и несвязно забормотал:

– Я только сказал, что очень…

– Не желаю слушать твое гребаное вранье! – взорвалась она. – Заткнись и не смей со мной говорить! Никогда, понял?! Хоть бы твой поганый язык отсох!

Дмитрий, нервно бормоча, что не понимает, почему она так сердится, неуклюже забрался в кузов.

Доктор сел за руль, глядя на Татьяну широко раскрытыми глазами.

– Я готова, доктор. Едем.

Татьяна застегнула пальто с красным крестом на рукаве, надела белую шапочку. У нее были все деньги Александра, его Пушкин, его письма, шапка и обручальные кольца.

Они выехали в ночь.

Татьяна держала на коленях развернутую карту, показывая Сайерзу дорогу на Лисий Нос. Маленький джип мчался сквозь карельский лес, по немощеным, размокшим, а местами заснеженным тропам. Татьяна ничего не видела, хотя упорно смотрела в окно, в темноту, считая минуты, пытаясь не лишиться сознания.

Сайерз непрерывно болтал что-то по-английски.

– Таня, дорогая, все будет хорошо…

– Разве, доктор? – спросила она на том же языке. – И что нам делать с ним!

– А не все ли равно? Как только мы доберемся до Хельсинки, пусть идет на все четыре стороны. Я совсем о нем не думаю. Только о вас. Мы приедем в Хельсинки, разгрузим машину, а потом на самолете Красного Креста полетим в Стокгольм. Там сядем на поезд, уедем в Гётеборг, порт на Северном море, а оттуда в составе конвоя поплывем в Англию. Таня, вы меня слышите? Понимаете?

– Слышу, – еле слышно выговорила она. – Понимаю.

– В Англии мне нужно сделать пару остановок по пути, а потом мы либо вылетим в Соединенные Штаты, либо купим билеты на один из пассажирских лайнеров, отплывающих из Ливерпуля. А как только вы окажетесь в Нью-Йорке…

– Мэтью, пожалуйста, – прошептала она.

– Я просто пытаюсь отвлечь вас, Таня. Уверяю, все будет как надо.

– Таня, я не знал, что ты говоришь по-английски, – подал голос Дмитрий.

Татьяна не сочла нужным ответить. Подняв металлическую трубу, которую Сайерз держал в кабине для обороны, она с такой силой ударила по металлической пластине, отделявшей кабину от кузова, что доктор от неожиданности едва не вышиб дверцу.

– Дмитрий, – громко предупредила она, – заткнись и молчи. Ты финн. И чтобы я не слышала от тебя ни одного русского слова!

Потом уронила трубу и сложила руки на животе.

– Таня…

– Не стоит, доктор.

– Вы, кажется, ничего не ели, верно? – мягко осведомился доктор.

Татьяна покачала головой:

– Я и не думала о еде.

Глубокой ночью они остановились на обочине. Дмитрий уже успел натянуть комбинезон.

– Слишком велик, – жаловался он доктору. – Хорошо бы не пришлось вставать. Всякий увидит, что я в нем тону. У вас нет морфия? Мне…

Доктор вернулся через несколько минут.

– Если я дам ему еще морфия, он не проснется. Но у него и в самом деле очень болит рука.

– А что с ним? – спросила Татьяна по-английски без особенного, впрочем, интереса.

Доктор Сайерз помолчал.

– Его едва не убили. Очень сложный открытый перелом. Возможно, он к тому же и руку потеряет. Не понимаю, как он еще в сознании. Думал, что после вчерашнего пролежит в коме с неделю, однако сегодня он уже ходит.

Сайерз покачал головой. Татьяна ничего не сказала.

Как может он стоять, ходить, держаться? Как можем мы все, сильные, решительные, пылкие, молодые, падать на колени, позволять жизни взять над собой верх, когда он способен стоять, ходить, держаться…

– Когда-нибудь, Таня, – продолжал Сайерз тоже по-английски, – вы расскажете мне о… – Он осекся, показывая на кузов. – Клянусь Богом, я ничего не понимаю.

– Вряд ли я сумею объяснить, – прошептала Татьяна.

По пути к Лисьему Носу их несколько раз останавливали и проверяли документы. Сайерз показывал бумаги, свои и своей медсестры, Джейн Баррингтон. Дмитрий протягивал солдатский медальон с именем финского пилота Туве Хансена. Сайерз объяснял, что они везут раненого пилота в Хельсинки, обменивать на русского военнопленного. Каждый раз пограничники открывали кузов, светили фонариком в заплывшее лицо Дмитрия и знаками приказывали доктору проезжать.

– Хорошо чувствовать себя под защитой флага Красного Креста, – заметил доктор.

Татьяна молча кивнула.

Доктор снова остановил машину у обочины и выключил зажигание.

– Замерзли?

– Нет.

Замерзла, но недостаточно. Совсем недостаточно. Хоть бы все внутри превратилось в лед!

– Хотите, чтобы я села за руль?

– А вы умеете водить?

В Луге, когда ей только исполнилось шестнадцать, Татьяна подружилась с сержантом из полка, расквартированного вблизи деревни. Сержант целое лето учил ее и Пашу водить машину. Паша ужасно злился на нее, стараясь не пустить за руль, но сержант, человек добрый, приструнил его, и Татьяна постепенно постигла основы вождения. Мало того, водила куда лучше Паши, и сержант часто говорил, что она способная ученица.

– Умею.

– Нет, сейчас слишком темно и скользко.

Сайерз откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Прошел час.

Татьяна сидела не шевелясь, сунув руки в карманы пальто и пытаясь вспомнить, когда они с Александром в последний раз занимались любовью. В то ноябрьское воскресенье… Но где именно?

Она не могла вспомнить.

Что они делали?

Где были?

Она смотрела на него?

Подслушивала ли Инга под дверью?

Было это в ванной, на диване или на полу? Теперь не вспомнить…

Что сказал Александр в последнюю ночь? Пошутил, поцеловал ее, улыбнулся, дотронулся до руки, объяснил, что едет в Волхов получать повышение. Лгали ли они ему? Лгал ли он ей?

Он дрожал. Тогда она вообразила, что его бьет озноб. Что еще он сказал?

Увидимся.

Так просто. Небрежно, не моргнув глазом. Что еще?