Сьюзен Филлипс - Медовый месяц

— Когда мы вернемся, Хани, нам придется нелегко. Я надеюсь, что у тебя все же хватит стойкости все это перенести.

Хани приподнялась на локте и посмотрела в любимое лицо.

— Мы оба знаем, что у меня хватает стойкости, — сказала она тихо. — А у тебя?

Хани всей кожей ощутила, как удаляется от нее Дэш и исчезает возникшая между ними близость.

— Не говори ерунды. — Дэш медленно отвернулся.

Может, сказалась магия пустыни, но у Хани словно спала с глаз пелена. Она наконец отчетливо разглядела Дэша — целиком, без прикрас, разглядела его самого, а не то, каким он хотел ей казаться. Хани это испугало, но любовь придала отваги, и, собравшись с духом, она тихонько коснулась его спины:

— Дэш, по-моему, пришло время окончательно повзрослеть.

Спина под рукой Хани напряглась.

— Что ты хочешь этим сказать?

Разговор Хани начала, а продолжать не было никакого желания. А что, если она ошибается? И вообще — с какой стати она решила, что знает о нем то, чего не поняли взрослые женщины, на которых он был прежде женат? Не затем Хани напомнила себе, что все те взрослые женщины бросили Дэша.

Поднявшись на колени, она придвинулась так, чтобы видеть его лицо:

— Ты должен признать, что с нашей женитьбой закончилась большая часть твоей жизни. И не думай, что, если решишь разорвать наш брак, тебе будет достаточно, как и прежде, забраться в постель к другой женщине, и ты тут же получишь развод!

Дэш сощурился и вскочил со спального мешка:

— У тебя ни капли здравого смысла!

— Вздор! Начиная со своей первой женитьбы, ты использовал застежку на брюках как аварийный выход. Но если с другими твоими женами этот номер проходил, у меня он не пройдет! — Сердце начало бешено колотиться, но она зашла уже слишком далеко, чтобы отступать. Поднявшись на ноги, Хани посмотрела в глаза Дэшу. — Предупреждаю сразу, если обнаружу тебя в постели с другой женщиной, то запросто пристрелю тебя или ее, но развода ты не получишь!

— Более идиотских заявлений я еще не слыхивал! Выходит, ты даешь мне разрешение на супружескую неверность.

— Просто предупреждаю, что тебя ждет.

— Вот этого я как раз и боялся! — Дэш от волнения заговорил сбивчиво. — Ты еще слишком молода! Ты не знаешь главного о браке… Даже самой глупой женщине никогда не придет в голову сказать такое своему мужу!

— А я сказала. — Хани прикусила нижнюю губу, чтобы удержать дрожь. — Я не разведусь с тобой, Дэш. И не важно, со сколькими женщинами ты будешь спать.

Даже в слабом свете костра Хани увидела, как лицо Дэша покраснело от гнева.

— Да ты просто дура, ясно тебе?

Страх успел немного испариться, и она с беспокойством посмотрела на мужа:

— Я тебя сильно напугала, да?

— Я не испугался. Просто не могу поверить, что ты настолько глупа, — огрызнулся Дэш.

Хани решила довести дело до конца:

— Я уже ничего не могу поделать с твоим характером. Скажи спасибо тем благодетелям, из-за которых ты кочевал из одной семьи в другую.

— Да при чем здесь это?

— Я не собираюсь исчезать из твоей жизни, как другие семьи. Ты можешь любить меня столько, сколько захочешь, и ничего плохого не случится. Я твоя жена до конца жизни, и, как бы ты ни старался, тебе не удастся от меня избавиться!

Хани видела, что Дэш собирается с духом для ответа. Он уже открыл было рот, но потом словно оцепенел. Хани взяла Дэша за руку.

От порыва ночного ветра заскрипел кактус. По-прежнему глядя в сторону, Дэш тихо спросил:

— Ты все это серьезно?

— Более чем.

Дэш посмотрел на нее, и, хотя он прокашлялся, голос зазвучал хрипловато от распиравших его чувств:

— Более вредной и въедливой бабы, чем ты, я еще никогда не встречал.

Сначала Хани показалось, что это отблески костра, но потом она поняла, что ошиблась. В глазах Дэша Кугана действительно стояли слезы.

— Вы все еще в обиде на Дэша и Хани?

Вопрос этот репортерша из «Бомонда» задала, скрестив ноги и глядя на Эрика сквозь стекла очков в красной металлической оправе. По виду Лорел Крюгер была типичной нью-йоркской интеллектуалкой — стройная и привлекательная, с простой короткой стрижкой и минимумом косметики на лице. Туалет ее составляли довольно случайно подобранные и чересчур свободные вещи: свитер под горло, брюки цвета хаки для багги[12], сапоги и советские армейские часы.

Ради статьи в «Бомонде» с фотографией на обложке стоило помучиться, но Лорел беседовала с Эриком уже несколько дней. Ему это порядком надоело, особенно сегодня, в воскресенье — единственный свободный день. Чтобы дать хоть какой-то выход раздражению, Эрик встал с одного из диванов, стоявших друг напротив друга в его роскошном номере, и подошел к окну; закурив сигарету, стал смотреть в парк. Порывы мартовского ветра раскачивали обнаженные ветви деревьев. От этой картины у Эрика защемило сердце от тоски по Калифорнии, хотя он не был там всего лишь месяц.

Наконец Эрик ответил на вопрос:

— Дэш и Хани поженились в конце восемьдесят третьего, более пяти лет назад. С тех пор я был слишком занят и особо не думал об этом. Кроме того, когда это произошло, я уже не участвовал в съемках сериала.

Эрик выпустил дым, и он рваными клубами начал растекаться по стеклу, смазывая, хотя и не закрывая целиком, отражение. Со времен «Шоу Дэша Кугана» черты его стали резче, лицо похудело, хотя нисколько не утратило мужской красоты. Во всяком случае, замкнутость и мрачная задумчивость двадцатилетнего Эрика Диллона после тридцати превратилась в зловещую соблазнительность, сделавшую тех отчужденных антигероев, которых ему частенько приходилось играть на экране, поистине неотразимыми.

Когда прозвучал очередной вопрос, внимание Эрика переключилось на автомобили, ползавшие далеко внизу по воскресному Манхэттену.

— Тем не менее, не будучи постоянным участником шоу Кугана, вы не раз высказывались по этому поводу.

Эрик отошел от окна и сел на диван напротив Лорел.

— Не я один высказывался. Если помните, к тому времени сериал уже четыре года шел на телеэкранах, и продюсеры готовили продолжение. Мы все рассчитывали получить большие деньги. А вместе с новостью о женитьбе Дэша и Хани все полетело к чертям. Россу Бэчерди пришлось прикрыть сериал.

— Да, грустно все это слушать,

— Деньги есть деньги. — Эрик устроился на полосатом диване удобнее. — Если бы я знал, как пойдет моя карьера, то, конечно, не расстраивался бы тогда так сильно.

— Думаю, выдвижение в номинации «Лучший актер» в нынешнем году сыграло в этом не последнюю роль. — Равно как и наличие круглого счета в банке.

— И вы решили простить влюбленным птичкам их прегрешения?

— Пожалуй, да.

— Вы поддерживаете с кем-нибудь из них отношения?

— Я никогда не был близок ни с Дэшем, ни с Хани. Вот с Лиз Кэстлберри встречаюсь время от времени.

— Куган все еще появляется в коммерческих роликах и на второстепенных ролях, но жизнь Хани окутана тайной, — продолжала Лорел. — Иногда ее видят на занятиях в университете Пеппердина, а так она, похоже, не часто покидает ранчо.

— И этим губит свой талант. Хани даже не представляла, как хорошо она играла. Хотя то, что она старается не попадаться на глаза, меня не удивляет. Ей основательно досталось от прессы.

— Она столько лгала о своем возрасте, что, когда наконец сказала правду, ей никто не поверил. То, что публика считала ее семнадцатилетней, когда она сбежала с Куганом, только подлило масла в огонь.

Эрик потушил сигарету в стоявшей рядом пепельнице.

— Хани не по своей воле скрывала свой возраст — это была затея Росса Бэчерди.

— Такое впечатление, что вы ее защищаете.

— С одной стороны, она пострадала ни за что, а с другой — они с Дэшем поломали жизнь многим людям.

— Но не вам.

— Не мне.

Лорел заглянула в лежащий на коленях блокнот:

— В последнее время у вас отличная пресса. Джин Сискел пишет, что видит в вас ведущего актера девяностых.

— Такое, конечно, приятно слышать, но подобные авансы кажутся мне несколько преждевременными.

— Вам всего тридцать один год. Впереди достаточно времени доказать, что критики правы.

— Или ошибаются.

— Но вы-то так не считаете?

— Да, я так не считаю.

— У вас, безусловно, достаточно уверенности в себе. Иначе бы вы вряд ли решились приехать в Нью-Йорк играть в «Макбете», не так ли? — Лорел бросила взгляд на диктофон, проверяя, не окончилась ли кассета.

Эрик приложил палец к губам.

— В шотландской пьесе.

Лорел вопросительно посмотрела на собеседника.

— Актеры считают плохой приметой называть эту пьесу ее настоящим именем. Это старое театральное суеверие.

Рот журналистки скривился в недоверчивой улыбке.

— Мне что-то не верится, что вы относитесь к суеверным людям.

— Спектакли закончатся еще только через две недели, и я предпочитаю не искушать судьбу, особенно в таком рискованном деле.

— Согласна, дело, конечно же, рискованное. Приглашение вас и Нади Эванс — двух главных секс-символов нашего экрана — на роли лорда и леди Макбет было несколько неожиданным. Критики шли в театр, заготовив камни за пазухой. Вас могли растерзать на куски!

— Но этого не произошло.

— Это самая сексуальная постановка «Мак…», ну… шотландской пьесы из тех, что мне довелось увидеть.

— Секс сыграть несложно. Гораздо труднее пришлось со всей этой кровью и страстями.

Лорел рассмеялась, и Эрик ощутил, как между ними пробежали токи, питаемые магией притяжения полов. Это происходило уже не в первый раз, но он снова отогнал мысль о том, чтобы оказаться с Лорел в постели. То, что Эрик стал гораздо разборчивее в выборе сексуальных партнерш, было связано не только с угрозой СПИДа. Первый год брака с Лили, когда он старался достичь с ней настоящей плотской близости, изрядно поубавил желание заниматься сексом ради секса. Эрик уже не отправлялся в постель с женщиной, которая ему не нравилась, и, уж во всяком случае, избегал подобных отношений с представительницами прессы.

— А вы отлично умеете держать язык за зубами, не правда ли, Эрик?

Стараясь выиграть время, Эрик потянулся за сигаретой.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я «допрашиваю» вас уже несколько дней и до сих пор не имею ни малейшего понятия, чем вы живете. Более замкнутого человека я еще не встречала. И я даже не имею в виду то, как ловко вы уворачиваетесь от вопросов, связанных с разводом или вообще с прошлым. Вы даже оговориться себе не позволяете, не так ли?

— Если бы мне суждено было стать деревом, я был бы дубом.

Лорел засмеялась:

— Должна признать, вы сильно меня удивили. Скажите, а почему…

Но прежде чем она успела приступить к новой серии вопросов, дверь распахнулась и в номер ворвалась Рейчел Диллон. Темные спутанные волосы обрамляли маленькое нежное личико, тонкие черты которого смазывали лишь пятно от шоколада на щеке и кружок пластыря посреди лба. На девочке были красные джинсы, розовые кроссовки, свитер с аппликацией кролика Роджера и принадлежащее матери ожерелье из искусственных бриллиаитов. Через шесть недель ей должно было исполниться пять лет.

— Папа! — Рейчел завизжала с таким восторгом, словно не видела отца бог знает сколько, хотя расстались они всего несколько часов назад. Вытянув руки и едва не перевернув вазу с искусственными цветами, девочка бросилась к отцу. — Папа, угадай, что мы видели!

Рейчел не заметила воскресный номер «Таймс», лежащий на полу прямо у нее на пути, — она никогда не замечала препятствий между ней и тем, к чему она стремилась.

— Ну, так что вы видели? — Привычным движением Эрик подхватил малышку как раз в тот момент, когда она поскользнулась на газете и уже летела головой на стоявший рядом кофейный столик. Рейчел обвила руками шею отца, но вовсе не из благодарности за то, что он уберег ее от возможной опасности, — она всегда заключала его в неистовые объятия даже после самой короткой разлуки.

— Нет, ты угадай!

Эрик прижал неугомонное, переполненное энергией тельце дочери теснее и вдохнул особенный земляничный аромат детских волос, немного влажных — Рейчел никогда не шла спокойно там, где можно было бежать. На самом конце каштанового локона болталась заколка в форме панды. Делая вид, что он серьезно обдумывает вопрос дочери, Эрик снял заколку и положил ее на край стола. Заколки Рейчел валялись повсюду. Одну из них он даже достал из кармана во время пресс-конференции, приняв ее за зажигалку.

— Вы видели жирафа или Мадонну. Девочка залилась смехом:

— Да нет, глупый папочка, мы видели, как дядя писал прямо на тротуаре!

— Вот за что мы любим наш Нью-Йорк, — сухо заключил Эрик.

Рейчел увлеченно закивала головой:

— Правда-правда, папа! Прямо на тротуаре!