Переступив через них, Хани почувствовала, что и ей пора его коснуться. Подавшись вперед, она погрузила губы во влагу, скопившуюся у него под горлом. Ноздри затрепетали, уловив чистый запах его кожи. Она прижалась носом к его груди, к соску, повернула голову к подмышке, осторожно обнюхивая его.

Пряди медовых волос заструились по его влажной груди, украсив темную кожу изящным орнаментом. Он прижал ладони к ее спине. Она задрожала под прикосновениями мужских рук. Он скользнул ладонями вдоль спины к ягодицам и накрыл их, прижав ее к себе.

Она ждала, что сейчас он заговорит, испортив все словами «что» да «почему», и тогда она просто сбежит. Но вместо этого его голова уткнулась в изгиб ее шеи. Схватив его сзади за бедра, она сжала их. А потом изогнула шею и подставила ему свою грудь.

Перед тем как спуститься ниже и овладеть ею, он коснулся губами ее ключицы. Ее кожа трепетно отзывалась на все ощущения: на влажность их тел, сладкую боль от усов, мягкое щекотание мокрых темных волос. И тут она почувствовала, как его требовательный рот, обхватив сосок, глубоко втянул его. Наглазник царапал ей кожу груди.

Проведя руку сзади меж ее ног, он раскрыл ее. Хани застонала и, обхватив его икру своей ногой, попыталась вскарабкаться на него, чтобы иметь возможность принять его. Но он удержал ее, своими поглаживаниями и прикосновениями заставив задыхаться от желания.

Только однажды ее обдало холодом, когда он отстранил ее и потянулся к вороху своей одежды, лежащей на полу.

Не поднимая на него глаз, она следила за его руками, слишком одурманенная остротой своего желаний, чтобы понять, зачем ему вдруг понадобилось доставать из джинсов кошелек. И чего ему там нужно? Лишь когда он извлек оттуда небольшой пакетик из фольги, она все поняла и тут же возненавидела эту необходимость — ведь безликие мужчины не должны испытывать потребность в небольших пакетиках из фольги. Безликие мужчины должны иметь тела, которые лишь слепо служат, неспособные ни воспроизвести себе подобных, ни наделить какой-нибудь болезнью.

Она отвернулась, дожидаясь, когда он приготовится. А потом его руки обхватили ее, опять затеяв игру с ее грудью, пока она не стала всхлипывать. Тогда он повернул ее к себе. Она забросила руки ему на плечи, когда он поднял ее, и обхватила ногами его талию. Он прижал ее к тонкой стенке ванной, и ее спина распласталась по пластику.

— Ты готова? — услышала она бархатный голос. Она кивнула прижатой к его щеке головой и крепко зажмурилась, когда он вошел в нее.

Волосы ее упали ему за спину, бедра с окрепшими в работе мышцами сжали его. Она прилипла к нему, беспрестанно повторяя: «Да, да!» Ее тело было таким изголодавшимся, таким отчаявшимся.

Он был так нежен.

Слезы, катившиеся из ее глаз, стекали по его спине. Он держал ее в своих сильный руках, входил в нее так глубоко и так сладко ласкал. Она вскрикнула, дойдя до высшей точки, а потом еще сильнее сжала его плечи, когда и он устремился к своему освобождению. Когда же он, вздрогнув, навалился на нее, стоически приняла его вес.

Потом он медленно отстранился и опустил ее на пол. Его дыхание было тяжелым и неровным. По движению его руки Хани поняла, что сейчас он привлечет ее к себе. Она быстро подалась назад, не глядя на него, не давая прикоснуться к себе. В считанные секунды оставив его одного, она перебежала по коридору и заперлась в маленькой спальне.

Кажется, прошла вечность, когда Хани вышла. Эрик уже исчез. Она не обнаружила ни следа его пребывания, лишь капли воды все еще стекали по стенкам душевой кабинки. Перед тем как уйти, она насухо вытерла их.


Больше ему не вынести таких страданий!

Эрик сжал руль своего фургона так, что побелели пальцы. И как он только мог — впустить в свою жизнь еще одну покалеченную душу? Он пытался убежать от страданий, а не погрязнуть в них окончательно. Хотел уехать, а сейчас был не в состоянии даже вставить ключ в замок зажигания.

Ее лицо впечаталось в ветровое стекло перед ним: эти огромные, затравленные глаза, эти полные губы, трепещущие от желания. Господи, как он мечтал об этих губах с того самого момента, когда снова увидел ее. Этот рот, такой мягкий и чувственный, притягивал его, словно обладал волшебной силой. Но он даже не решился поцеловать ее, сомневаясь, позволила бы она сделать это.

Вместо того чтобы найти прибежище в этом мертвом парке развлечений, он еще глубже загоняет себя в ад. Зачем он так привязался к ней? Она так холодна и неприступна, переполнена этой беспощадной решимостью, так не вяжущейся с хрупкой маленькой фигуркой. Даже мужчины из бригады строителей сторонились ее. Слишком уж часто осаживала она их своим острым как бритва язычком. Она была все тем же маленьким монстром, каким была в тот, второй сезон «Шоу Кугана» — целую вечность назад.

Эрик увидел вздымавшуюся над деревьями вершину подъемного холма горок. Он не мог понять, что так влечет ее к этим американским горкам, но уже начинал ненавидеть моменты, когда, глядя вверх с земли, видел ее маленькую фигурку, переплетавшуюся с каркасом громадного деревянного чудовища, так что она и эти горки, казалось, сливались в единое целое. Ее одержимость просто путала его.

Кто же она? Не жаждущая, охваченная любовью девушка, напомнившая ему когда-то младшего брата. Но и не неприступная, острая на язык патронесса в мужской шляпе. Временами, глядя на нее, Эрик, казалось, видел еще одну фигуру, стоящую чуть поодаль, — нарядно одетую, улыбающуюся женщину с любящим сердцем и широко раскинутыми руками. Он говорил себе, что этот образ — всего лишь мечта, мысленная голограмма, порожденная его отчаянием, но потом задумывался над вопросом, не мог ли он видеть эту женщину в Хани, когда она была замужем за Дэшем Куганом.

Этим вечером ее красота сразила его наповал — эта сила, эта трагичность, эта щемящая беззащитность. Но они сошлись словно животные, а не как люди. Даже когда их тела слились воедино, они ничего не давали от себя друг другу, и в конце концов он мог использовать ее точно так же, как она использовала его, — безлично, как безопасное вместилище.

Но этого не случилось. Ибо превыше всего его пугало — заставляя тело покрываться испариной и сжимая все внутри — то ощущение, какое она оставила в нем.

За то время, пока он держал в своих руках это хрупкое женское тело — тело, не требовавшее от него ничего другого, кроме сексуального облегчения, — он почувствовал, как все те защитные слои, что он воздвигал вокруг себя, один за другим рушатся, оставляя только его стремление идти хоть на край света, лишь бы утешить ее.

И теперь, сидя в кабине и слепо уставившись вперед через ветровое стекло фургона, он знал, что должен уехать, но точно так же знал и то, что останется. Но никогда впредь не позволит он себе быть таким уязвимым для нее, потому что в душе уже не осталось места, чтобы вместить туда еще чью-то боль. Говорят, что он лучший актер своего поколения, вот он и будет использовать свой талант. Начиная с этого момента он так плотно закутает себя в свои персонажи, что она никогда больше не сможет даже прикоснуться к нему.


На следующий день Хани безжалостно изматывала себя работой, стараясь отгородиться от прошлой ночи, но, проверяя звено колеи с бригадиром проектировщиков, внезапно почувствовала, как эти видения вновь переполнили ее. Как она могла так поступить? Как могла предать клятвы замужества? Ее терзала мучительная ненависть к себе, суровое отвращение к той особе, в которую она превратилась.

Заставив себя отчаянно проработать весь остаток дня, к вечеру Хани дошла до состояния полной опустошенности и разбитости. Спустившись на землю и отстегнув пояс с инструментами, она услышала позади знакомые шаги. Еще не оглянувшись, она уже поняла, кто это, и замерла.

Эрик обратился к ней с лицом, совершенно лишенным выражения. Но вместо облегчения от того, что он не вынуждает ее признать происшедшее, она почувствовала озноб. Не будь этих слабых болей в теле, можно было бы подумать, что все это ей приснилось.

— Насколько я понимаю, ваша кузина и ее муж уехали, — сказал он с английским акцентом, тщательно выговаривая слова. — Вы не будете против, если я перенесу свои пожитки в «Загон»? Там уютнее, чем в фургоне.

Хани пыталась забыть об опустевшем «Загоне». Весь день она посматривала на освободившееся строение, ожидая, что вот-вот подъедет грузовичок Гордона, но они с Шанталь были уже далеко.

— Устраивайтесь, — сухо сказала она.

Кивнув, он удалился.

Вернувшись в свой трейлер, Хани разогрела на обед консервированную тушенку и попыталась отгородиться от одиночества, гоняя цифры на калькуляторе. Результаты не менялись. Она еще сможет закрыть платежную ведомость за первую неделю января, но потом ей придется сворачивать ремонтные работы.

Схватив мягкий голубой вязаный жакет, Хани выскочила наружу. Ночь стояла ясная, и все небо било усеяно серебристыми звездами. Она надеялась, что у Шанталь с Гордоном все было в порядке. Меньше чем через две недели наступит Рождество. Последнее Рождество они с Дэшем провели в лагере в пустыне, и он подарил ей золотые сережки ручной работы, сделанные в виде полумесяцев. После его смерти она убрала их в шкатулку с другими украшениями, не в силах больше смотреть на них.

Пройдя по заросшей тропке, что вела к озеру, Хани остановилась на берегу и стала смотреть на воду. Власти штата в конце концов вынудили лакокрасочную компанию «Пурлекс» прекратить сброс загрязнений, но пройдет еще несколько лет, прежде чем сюда опять возвратится жизнь. Однако сейчас темнота скрывала грязь, и лунный свет отбрасывал причудливые серебристые ленты на застывшую водную гладь.

Отвернувшись от озера, она подняла глаза к горкам «Черного грома», смутно маячившим в лунном свете над верхушками деревьев. Все думают, что она помешалась на восстановлении американских горок. Ну как им объяснишь эту непреодолимую тягу найти хоть какой-то знак, что Дэш не потерян для нее? В минуты относительного покоя она говорила себе, что «Черный гром» — всего лишь одна из каталок в парке развлечений и никакой магической силы в нем нет. Но ее разум умолкал перед неуемной жаждой, твердившей, что воскреснуть душой она сможет, только если промчится через весь кошмар своей жизни на «Черном громе».

Хани поникла головой. Может, все они и правы. Может, она и в самом деле ненормальная. На глаза набежали слезы, и деревянные горки поплыли перед нею. «Эх ты, чертов старый ковбой! Как ты и говорил, тебе удалось разбить мое сердце!»

Хани привлекло какое-то движение в соснах. Вздрогнув, она заметила темную фигуру стоявшего там мужчины. Он выступил из тени, и она узнала Эрика. От одной только мысли оказаться с ним наедине кровь бросилась ей в лицо.

У Хани уже вошло в привычку прятать страх под гневом, и сейчас она обрушилась на Эрика:

— Не люблю, когда за мной подглядывают! Ты просто злоупотребляешь гостеприимством.

Его единственный голубой глаз бесстрастно воззрился на нее, когда он подошел поближе.

— С какой стати мне за тобой подглядывать? Если уж на то пошло, я первым сюда пришел.

— Это мое озеро, — возразила она, злясь на собственное ребячество.

— И добро пожаловать к нему. Насколько я понимаю, никто на него и не покушается.

Хотя они были одни, она сообразила, что он опять говорит с легким акцентом, на этот раз жителя Среднего Востока. И еще ей стало ясно, что если она и дальше будет продолжать в том же духе, то он, чего доброго, вообразит, будто прошлая ночь не оставила ее равнодушной. Хани глубоко вздохнула и постаралась обрести былое достоинство.

— Озеро начинает возвращаться к жизни, — сказала она. — Лакокрасочная компания много лет использовала его как сточную канаву.

— Это место слишком уединенное, чтобы жить здесь одной. Сегодня вечером я наткнулся на какого-то бродягу, околачивавшегося неподалеку от «Загона». Сейчас, когда твои родные уехали, может, стоит подумать о том, чтобы снять комнату в городе, а не запирать себя здесь.

Он никак не хотел понять, что сам представляет для нее опасность куда большую, чем любой бродяга, и остатки ее самообладания лопнули.

— Что-то не припомню, чтобы я интересовалась твоим мнением.

И это лицо, такое выразительное на экране, мгновенно замкнулось, словно захлопнулась дверь со слишком тугой пружиной.

— Ты права. Это не мое дело.

Несмотря на этот акцент, которым он попытался отгородиться, воспоминания о прошлой ночи нахлынули на нее, и Хани прибегла к испытанному средству борьбы с замешательством.

— А ведь ты прячешься за своим акцентом, разве не так? — презрительно сказала она. — И скрываешь нечто большее, чем свое знаменитое лицо. Ладно, может, ты и забываешь, кто ты такой, но я-то не забываю, и меня просто тошнит оттого, что ты ведешь себя словно чокнутый.

Его челюсти сжались.

— Акцент у меня получается чисто автоматически, и никакой я не чокнутый. — Хани затаила дыхание, ожидая услышать слова упрека за то, что сама пришла к нему. А вместо этого он сказал: