— Что не смогла?

— Прощения попросить. Она гордая была, очень гордая. Львица, одно слово — львица. А моя жена, та, что мать Эльки, дрянь и потаскуха. Но за то ей все простить готов, что она мне Эльку родила. Без нее мне бы не справиться с тоской моей, лихоманкой. — Он обмяк в кресле и захрапел.

Александр знал по опыту, что пытаться расшевелить его в таком состоянии бесполезно. И хотя у него осталось еще множество вопросов, но, видимо, придется отложить их до завтра, когда мэр проспится и придет в себя. Вот только главный вопрос, — захочет ли он завтра разговаривать на эту тему? О львах, львицах и прочих хищниках. Судя по его словам, он довольно близко был знаком с покойной Алиной. Вот это новость! Просто суперновость! Но почему он раньше не сказал ему об этом? Боялся засветиться? Но ему-то он бы мог признаться. Неужели не доверял? Боялся? Хотел что-то скрыть? И только случайно, выпив лишнего, выболтал эту тайну, забыв, что находится не один. А он-то сам тоже хорош, даже не подозревал об этом. Впрочем, он же не ясновидящий и не может знать обо всем на свете. Да, но что касается своего лучшего друга, мог бы и знать. Недаром ему показалось, что, узнав о смерти Вайзман, Загоруйко как-то странно отреагировал. И пил беспробудно три дня подряд. Но тогда он никак не связал это пьянство с…

— Привет! Хорошо сидим? — Он слегка вздрогнул, впрочем, совершенно не заметно со стороны, услышав за спиной мягкие шаги и капризный знакомый голосок.

Обернувшись, он увидел перед собой Эльвиру, дочку мэра. Хорошенькая черноволосая кошечка или пантера? Тонкая и гибкая, в неприлично короткой юбчонке, позволяющей видеть ее смуглые стройные ноги во всей своей красе, ядовито-розовая кофточка, туго обтягивающая небольшую упругую грудь, яркий макияж, делающий еще детское милое личико взрослее и вульгарнее. Ярко накрашенный рот, большие черные глаза на оливково-смуглом лице, кокетливый и одновременно вызывающий взгляд из-под густо накрашенных ресниц. Какое-то время они молча смотрели друг на друга.

— Привет! Сидим неплохо. А вообще-то не очень прилично входить без стука, когда дверь закрыта, — спокойно ответил он.

— Подумаешь, — она презрительно фыркнула и скривила в усмешке кроваво-красный рот. — Я у себя дома. Делаю что хочу.

— Но это не твоя комната. Это кабинет отца.

— Ну и что с того? Я всегда вхожу к нему без стука, когда хочу. Он никогда не ругается. Наоборот, всегда радуется, когда меня видит. На других орет, на меня никогда. И вообще, что такого я могла здесь увидеть? Не занимались ли вы с моим папочкой гомосексуальными ласками?

— Что ты несешь?!

— А что? — Она широко раскрыла свои миндалевидные глаза. — Сейчас это модно. Все пробуют. Конечно, мой папочка несколько староват для таких игр, да и я не замечала за ним подобных пристрастий, но кто знает…

В этом момент спящий мэр весьма выразительно промычал что-то нечленораздельное, затем недовольно заворочался в кресле.

— Да, похоже, я ошиблась, ему не понравилось мое предположение, — с деланным огорчением вздохнула девушка.

— Мне, кстати, тоже.

— Простите меня, беру свои слова обратно, я очень дурная и порочная девица.

— Это я уже давно понял, — поддержал ее Александр.

— Каюсь, обещаю исправиться. Стать мягкой, пушистой и чистой, как свежевыстиранная простыня. — Она сложила руки домиком и, склонив набок голову, лукаво посмотрела на него.

Он не смог удержаться от усмешки, глядя на нее. Ах, лукавая бестия! Избалованная и нахальная девчонка, но чертовски привлекательная, этого нельзя не признать.

— Вы меня простили? — Она присела на подлокотник его кресла, и он почувствовал пряный запах ее духов и волос. — Или вынесете свой приговор, господин прокурор?

— Пожалуй, вынесу, — он принял игру. — Сейчас подумаю немного — и решу, как же мне вас наказать, милая леди.

— Только, пожалуйста, не слишком сурово. Я же обещала исправиться. Будьте снисходительны к бедной глупой девочке, о мудрейший и справедливейший! — Она прижала руки к груди и скорчила уморительную гримасу.

— Постараюсь. Но боюсь, что не получится. Слишком вы хитры, моя милая леди, хотя и притворяетесь невинной. Я назначаю вам наказание розгами, десять ударов, на первый раз. Я снисходителен, поверьте, обычно наказание бывает более суровым.

— Ах, господин прокурор, и вам не жалко нежное и хрупкое девичье тело, схожее с лепестком розы? Такое красивое и стройное! — Она придвинулась к нему совсем близко, так, что острые холмики ее грудей коснулись его, а ее юное лицо с нежным румянцем оказалось совсем рядом.

Но он попытался продолжить игру, делая вид, что ничего не происходит. Слегка отклонился в сторону.

— Жалко, но что поделаешь. — Он развел руками. — Вы заслужили наказание, мисс.

Она вдруг проворно вскочила, и он не успел опомниться, как она быстрым движением расстегнула молнию на юбке и, скинув ее на пол, осталась в крошечных кружевных трусиках, едва прикрывающих ее прелести. Он даже подскочил от неожиданности:

— Что ты делаешь?

— Как что? — Она изобразила невинное удивление. — Исполняю вашу волю, господин прокурор. Готовлюсь к наказанию розгами, назначенному вами.

И она собиралась уже снять с себя трусики, но он успел быстро вскочить и перехватить ее руку:

— Прекрати немедленно!

— Я что-то не так сделала? Господин прокурор недоволен? — Она невинно захлопала ресницами.

— Прекрати паясничать! — Он отпустил ее руку, нагнулся и, подняв с пола упавшую юбку, подал ей.

Она не взяла ее, молча смотрела на него, и ее лицо выражало обиду и досаду.

— Ты не хочешь меня? — вдруг спросила она.

— Ты сошла с ума?

— Почему? Если женщине нравится мужчина, значит, она сумасшедшая?

— Ты не женщина.

— Да? А кто же я, по-твоему? — ее атласные брови недоуменно и сердито сдвинулись на переносице. — Мужик, что ли?

— Ты девчонка, капризная, избалованная, взбалмошная девчонка. Которой очень хочется казаться взрослой и опытной соблазнительницей. Вот и все. Но в душе ты еще ребенок. Одевай свою юбку!

Он отвернулся и сел в кресло спиной к ней, но слышал сзади ее обиженное сопение. Мэр заворочался в своем кресле. Вот будет пассаж, если он сейчас проснется и увидит свою милую дочку в одних трусиках. Что он подумает, интересно? Как отреагирует? Может, он был несколько резок с ней, но это для ее же пользы. Девчонка слишком отбилась от рук и воображает о себе бог весть что. Он уже давно заметил, что она кокетничает и заигрывает с ним, но не подозревал, что это зайдет так далеко. Самонадеянная глупышка!

— Я что, совсем тебе не нравлюсь? Я некрасивая? — наконец подала она голос.

— Не в этом дело, — отозвался он.

— А в чем, в чем дело? В твоей жене? В разнице в возрасте? В моем папочке? — она обошла кресло и встала перед ним.

Она так и не сочла нужным надеть юбку. Стояла, отставив стройную ножку в сторону, и смотрела на него в упор, с вызовом.

— И в этом тоже, — спокойно ответил он, глядя в ее блестящие глаза.

— Почему ты не смотришь на мои ноги, почему ты смотришь мне в лицо? Боишься возбудиться, боишься не выдержать? — ее голос звенел от напряжения и сдерживаемой ярости.

— Я уже давно ничего и никого не боюсь, девочка, — он снисходительно усмехнулся.

Это замечание окончательно вывело ее из себя.

— Не смей называть меня девочкой, слышишь?! — Она сжала смуглые кулачки. — Господи, да ты слепой, что ли?! Перед тобой стоит молодая, красивая, наполовину раздетая девушка, готовая раздеться окончательно, а ты строишь из себя благородного отца семейства и непроницаемого стоика. Мужчина ты, в конце концов, или нет? — Последнее слово она почти прокричала срывающимся от злости голосом.

— Я мужчина, именно поэтому я и не набрасываюсь на тебя. Я мужчина, а не самец. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — она яростно замотала головой так, что ее густые волосы, собранные на затылке в импровизированный пучок и заколотые модной заколкой в виде бабочки, растрепались и рассыпались по хрупким плечам. — Я ни черта не понимаю! Я сама предлагаю тебе свое тело, а ты ведешь себя как последний дурак. Ты мне нравишься, я хочу тебя, я схожу с ума, когда вижу тебя, а ты делаешь вид, что ни черта не понимаешь и продолжаешь относиться ко мне, как к маленькой глупой девочке. Но я не девочка, слышишь? Я уже взрослая, я женщина, и я не хочу, чтобы ко мне относились как к милой глупышке. Как это делает отец и все остальные! — она сердито покосилась на мирно храпящего в кресле отца.




— Ты не могла бы говорить потише? — попросил Александр. — Отца разбудишь. И давай вообще выйдем отсюда и поговорим в другом месте.