Она подошла к столу, и он вдруг заметил, что она по-прежнему не сводит глаз с письма. Неприятное подозрение охватило его. Сэр Чарльз сунул письмо в стол и немедленно пожалел об этом. Опустив глаза, он раздраженно буркнул:

– Становится холодно.

– Я схожу за шалью… сейчас же, – сказала Уэнна.

Когда Уэнна появилась в саду, Мод пробормотала:

– А мне показалось, он забыл. Прошло уже столько времени…

– Мужчины! – с возмущением фыркнула Уэнна. – Думают только о себе! Господи, да вы промерзли до костей! Пойдемте-ка домой, я принесу вам выпить что-нибудь горячее.

– Что ты, Уэнна, а гости? Ты забываешь, что я уже не маленькая! Ведь я хозяйка дома!

– Вы простудитесь насмерть, – предрекла Уэнна, как делала это уже неоднократно. Только на сей раз ее мрачное пророчество оказалось правдой.

На следующее утро хозяйка горела в жару. Через два дня ее не стало.

В гостинице Лефевра поднялась суматоха.

– Да ведь это же мсье собственной персоной! – воскликнула мадам. – Ах, мсье, сколько же времени прошло с тех пор, как мы видели вас в последний раз?! Входите смелее! Ваша комната будет готова через минуту. Выпьете стакан вина? А я пока приготовлю что-нибудь повкуснее. Рагу… и немного свежей камбалы с хрустящей корочкой? Или ростбиф, как любят у вас на родине?

– Благодарю вас, – кивнул он.

– Надеюсь, вам будет у нас хорошо.

– Я пока не знаю, надолго ли здесь задержусь.

Но мадам уже выбежала из комнаты, на ходу окликая слуг, которые тащили кто грелку, кто горячую воду в комнату гостя, на тот случай, если ему будет угодно принять ванну.

Мадам собственноручно приготовила ужин, не решившись доверить это никому другому.

Англичанин тем временем выпил вина с Арманом.

«А он постарел», – подумал Арман. В густых волосах англичанина серебрилась седина.

Они немного поговорили, но местные сплетни сейчас мало занимали Армана. Он покачал головой:

– А вот послушайте, мсье, что говорят в больших городах. Даже до нас донеслось. Это ведь как буря, издалека слышно! Вы понимаете, о чем я, мсье? Этот самый Луи-Филипп и его Мария Амелия… Правда ли, что они последовали за Людовиком и Марией Антуанеттой? А у нас говорили, что они, дескать, ни рыба, ни мясо – ни за аристократов, ни за народ. Вечно совали нос в государственные дела, давали судьям взятки и указывали газетчикам, что писать. Французам это не по душе, мсье, мы не такие хладнокровные, как ваши соотечественники. К тому же у вас в стране царит покой. Люди счастливы, имея добрую королеву, хотя, говорят, этот ее муж-немец держит бедняжку в ежовых рукавицах.

Его собеседник мог бы возразить, что у англичан есть свои заботы: взять хотя бы восстание луддитов или вечные стычки из-за хлебных пошлин, концессии, которые передавались из рук в руки благодаря реформам, ужасающую пропасть между высшими классами и погрязшей в нищете беднотой – настоящий позор нации, но решил промолчать. Все это можно было найти и во Франции, только в куда больших размерах. Что толку было возражать? Поэтому он продолжал слушать да время от времени сокрушенно кивать и поддакивать.

Он не переставал думать о цели своей поездки.

Торопиться не было нужды. К тому же спешить вообще не в его характере. Он молча гадал, что скажет, оставшись наедине с этой девушкой, которую не видел с тех пор, когда она так ловко сбросила сабо прямо ему под ноги.

Потом он с аппетитом съел великолепную рыбу, которую специально для него приготовила мадам, почти не заметив ее вкуса, хотя и уверил хозяйку, что все было восхитительно. После этого поднялся к себе и лег. Завтра его ждет нелегкий день, подумал он.

Мелисанда стояла перед целой группой младших воспитанниц. За окном весело сияло солнце. О стекло билась бабочка – крохотное белоснежное создание с едва заметными зелеными пятнышками на крыльях. Мелисанду она занимала куда больше, чем малыши.

Бедная бабочка! Заперта в комнате точно так же, как сама Мелисанда – в монастыре! Она не имела ни малейшего понятия об окружавшем ее огромном мире, до сих пор знала только жизнь, размеренно текущую под монотонное гудение монастырских колоколов, – колокольный звон будил ее, звал на молитву, на завтрак, на первое занятие, на второе, на прогулку по городу, – и так день за днем и год за годом. И каждый последующий день был похож на предыдущий, словно две капли воды, кроме разве что праздников и воскресений. Однако каждый праздник был похож на другой, и каждое воскресенье ничем не отличалось от предыдущего.

Да и чем они могли отличаться?! Коликами, которые мучили малышку Жанну Мари? Или успехами в чтении крошки Иветты? Мелисанде было жалко Жанну Мари, и она искренне радовалась за Иветту. Но разве это была жизнь?!

Мелисанда проводила долгие часы, мечтая о тех чудесных вещах, которые могли случиться с ней: о том, например, как к монастырю подъедет незнакомый рыцарь и похитит ее. Представляя себе, как он увозит ее в свой замок в Париж, Лондон, Рим, а то и вовсе в Египет, – обо всех этих чудесных местах она слышала на уроках географии, – Мелисанда вспыхивала.

Разглядывая со старшими детьми географические карты, она представляла себя плывущей в лодке по реке или карабкающейся по крутым горным отвесам.

На рынке, куда ее посылали продавать выращенные в саду фрукты, девушка частенько бродила между прилавками и беседовала с торговцами. Каждый раз, когда ее видел Арман, в глазах старика вспыхивали огоньки, а его молодой внук удивленно смотрел на нее, как бы давая понять, что такой красивой девушке не место в монастыре. Она бы охотно посидела в auberge,[10] отведала бы кусочек приготовленного мадам жирного gateau[11] и, глядя в восхищенные глаза Армана, с радостью слушала бы его вопросы: «И как долго бы намерены оставаться в монастыре, мадемуазель Мелисанда? А ваши родственники так и не объявились?»

Девушка подошла к окну и распахнула его. Но и после этого бабочка не знала, куда ей лететь. Осторожно, кончиками пальцев, Мелисанда взяла насекомое и выпустила его на улицу.

– Полетела. Домой к своим деткам, – сказала маленькая Луиза.

– В свой крошечный домик, где живут ее малышки, – добавила Иветта.

Девушка взглянула на детей, и ее зеленые глаза стали печальными. Каждая из девочек постоянно думала о доме, пусть и убогом, о родителях, влачивших полунищенское существование. Дети тосковали по братьям и сестрам. Сама же Мелисанда уже давно привыкла к жизни в монастыре, и мысли о доме ее не мучили.

Едва бабочка исчезла в окне, как дверь отрылась, и в комнату вошла сестра Евгения.

Мелисанда, предчувствуя неприятности, тяжело вздохнула – дети еще гудели, обсуждая дальнейшую судьбу бабочки. За шум в классе ей непременно сделают замечание. «И почему при каждом моем проступке мне непременно вспоминается дом?» – подумала девушка.

Как ни странно, но на шум в классе сестра Евгения внимания не обратила. На щеках монашки играл легкий румянец, а глаза возбужденно горели. Такой Мелисанда ее еще не видела.

– Я приму класс, – сказала ей монахиня, – а ты сразу же иди к матушке.

Мелисанда была поражена. Она открыла было рот, чтобы расспросить сестру, но та отрезала:

– Иди сейчас же. Но сначала приведи в порядок волосы. Матушка ждет.

Мелисанда поспешила из классной комнаты, прошла по коридору и свернула в общую спальню. Над кроватью, чуть большей по размеру, чем остальные, висело зеркало. И кровать, и зеркало над ней были ее. Теперь, когда ей почти шестнадцать, девушка должна была спать вместе с младшими детьми.

Волосы ее, хоть и заплетенные в косы, как всегда, растрепались. Неудивительно, что сестра Евгения это заметила!

Девушка распустила волосы, причесалась и заново заплела их в косы. Интересно, зачем это матушка вызвала ее? Снова идти на рынок? Но она только вчера там была. Может быть, из-за того, что они так весело болтали с Анри, что даже собственный внук сделал ему замечание: «Дедушка, перестань заигрывать с молодой леди!»

Наверное, кто-то из монахинь оказался поблизости и теперь нажаловался на нее матушке. Боже, какой грех она совершила! Какое же ждет ее наказание?

По дороге к комнате, где настоятельница читала религиозные книги и занималась текущими делами монастыря, Мелисанда лихорадочно думала над тем, как оправдаться перед матушкой.

– Входи, – отозвалась матушка, когда девушка постучалась в дверь.

Мелисанда вошла и, увидев сидящего за столом мужчину, замерла. Кровь прихлынула к ее лицу. Ей был знаком этот человек. Она узнала бы его и в толпе, потому что он не был похож ни на кого из тех, с кем ей доводилось встречаться. Это был тот самый англичанин, который сидел возле гостиницы.

– Мелисанда, дитя мое, подойди ближе, – сказала настоятельница.

Девушка подошла к столу, а матушка продолжила:

– Это мистер Чарльз Адам.

Мелисанда, глядя на англичанина, сделала реверанс.

– Детка, говори с ним по-английски, – сказала матушка. – Таково его желание. Мистер Адам хочет кое-что тебе сообщить, но предпочитает побеседовать наедине. Я вас оставлю, и вы сможете поговорить без помех.

– Да, la Mere.

– Мелисанда, мистер Адам – твой опекун. И не забудь… про английский. Он хочет знать, насколько ты в нем преуспела.

Настоятельница поднялась и, взяв девушку за плечо, легонько подтолкнула ее к мистеру Адаму. Тот тоже встал со стула и протянул Мелисанде руку.

– Ты удивлена? – спросил мистер Адам, когда матушка вышла из комнаты.

– Тем, что вы… мой опекун? – спросила она.

– Да… да.

– Но вы же мне ничего не сказали. Я имею в виду, там у… ну, когда у меня соскочил башмак. Могу представить, что бы со мной было тогда, узнай я, что вы мой опекун. Я же понятия ни о чем не имела…

Мелисанда замолчала. Она была настолько взволнованна, что никак не могла подобрать нужные слова. Даже сестра Евгения как-то указала ей, что, волнуясь, Мелисанда начинает говорить бессвязно. Как она, узнав такую ошеломляющую новость, сможет описать свои чувства, да еще по-английски?

– Прости, – сказал мистер Адам. – Тогда я не мог тебе всего объяснить. Да и сейчас это нелегко…

– Да, конечно, мсье, – ответила она, с восхищением разглядывая мужчину.

Мелисанда оглядела его элегантный костюм, слегка посеребренные сединой виски, суровый взгляд серых глаз, жесткую линию губ и решила, что он просто великолепен. Именно так, по ее мнению, и должен был выглядеть опекун. Ни у сестры Терезы, ни даже у ма тушки никогда бы не появилось сомнений в его порядочности. Как странно! Впервые в жизни она находилась в комнате наедине с мужчиной!

Подумав об этом, Мелисанда тотчас сурово сжала губы.

– Итак, мсье, вы мой опекун.

– Я… я знал твоего отца.

– Пожалуйста, расскажите мне о нем. Я часто представляла его себе. Как он выглядит? Где он сейчас? Почему меня отдали в монастырь? Он жив?

– Твой отец был настоящим джентльменом, – ответил он.

– А моя мама?

– Твоя мама умерла вскоре после твоего рождения.

– А папа тоже умер?

– Ты… ты лишилась и его. Он и попросил меня приглядеть за тобой.

– Так это вы отослали меня в монастырь?

– Образование, которое здесь дают, не хуже любого другого… Так меня уверяли.

Девушка засмеялась и, заметив его удивленный взгляд, извиняющимся тоном произнесла:

– Я рассмеялась от радости. Ведь вы первый, кто проявляет интерес к моей судьбе.

– А я полагал, что этот монастырь станет для тебя домом.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Мелисанды. Она почувствовала себя бабочкой, которой дали глотнуть свежего воздуха, указали путь к свободе, а потом снова закрыли окно.

– Хорошей монахини из меня все равно не получится, – мрачно ответила девушка. Блеск в ее глазах пропал, лицо стало печальным. – Ни молитвы, ни пост не вызывают у меня воодушевления. Вот маленькая Луиза говорит, что там, на алтаре, в костюме ангела она чувствует, как у нее за спиной вырастают крылья, и она начинает парить в небесах. А я, когда меня наряжали в костюм ангела, таких чувств не испытывала. Мне быстро это надоедало, и начинали болеть глаза. Видите ли… – начала она, но осеклась. «Конечно же, мистеру Адаму совсем не интерес но слушать о малышке Луизе, моих чувствах или слезящихся глазах», – подумала девушка.

Англичанин на ее слова не отреагировал, и она решила больше не говорить с ним о своих переживаниях и впредь только отвечать на его вопросы.

– Выходит, что жизнь в монастыре не для тебя, – констатировал опекун. – Если ты не желаешь в нем оставаться, мне придется тебя забрать.

У Мелисанды неожиданно задрожали руки, и она, чтобы скрыть волнение, сжала кулаки.

– У меня к тебе два предложения, – глядя на ее просветлевшее лицо, сказал опекун. – Говорят, у тебя способности к преподаванию. Так что ты могла бы пойти в гувернантки. Мне также известно, что ты хорошая рукодельница. Можно было бы подыскать тебе и такую работу.

«Он хочет, чтобы я из одной тюрьмы попала в другую», – решила девушка.