Эми Хармон - Меняя лица

Мистер Шин улыбнулся сквозь слезы.

— Еще тренер сказал, мол, Бейли мечтал о том, чтобы я произнес речь на его похоронах. — Эмброуз скорчил рожу, и публика засмеялась. Он подождал, пока все утихнут, и продолжил: — Вы знаете, я очень люблю борьбу. Благодаря ей я стал трудолюбивее, сдержаннее, научился по-мужски отвечать за свои поступки и по-мужски побеждать. Борьба сделала из меня хорошего солдата. Но, как и тренер, я стал понимать: есть вещи важнее. Героизм в спортзале куда менее важен, чем героизм вне его, а Бейли Шин был героем для многих. Он был героем как для меня, так и для всей команды. Шекспир говорил: «Ограбленный, смеясь своей потере, у вора отнимает кое-что».[67] — Эмброуз взглянул на Ферн и мягко ей улыбнулся, вспомнив их обмен цитатами из Шекспира. — Бейли тому доказательство. Он всегда улыбался, жизнь била в нем ключом. Мы не всегда можем управлять своей судьбой — иногда она дает нам тело калеки, лицо в шрамах, порой забирает у нас людей, которых мы любим и без которых не хотим жить. — Эмброуз вздохнул. — Нас ограбили. У нас украли внутренний свет Бейли, кротость Пола, прямоту Гранта, страсть Джесси и жизнелюбие Бинса. Но, несмотря на это, я решил улыбаться, как Бейли, назло вору. — Он окинул взглядом всех, кто его слушал, многих из кого знал всю жизнь, и заплакал. Но голос его уже не дрожал, когда он завершал свою речь.

— Я горжусь службой в Ираке. Но тем, как я ушел из дома и как вернулся, не горжусь. Во многом я подвел друзей. Не знаю, смогу ли простить себе их смерть. Я кое-чем обязан им и вам, поэтому сделаю все возможное, буду бороться и за вас, и за них — за сборную Пенн-Стейт. — Изумленные возгласы раздались в церкви, но Эмброуз продолжал, не обращая на это внимания: — Бейли верил, что я на это способен. И я докажу, что он был прав.

1995

— Сколько швов тебе наложили? — Ферн хотела, чтобы Бейли снял повязку с подбородка. Она прибежала сразу, как только услышала новость.

— Двадцать. Рана довольно глубокая. Я даже кость видел.

Казалось, Бейли был восхищен своей травмой, но его лицо тут же вытянулось. На коленях, как обычно, лежала книга, но читать ему не хотелось. Он полулежал в кровати. Временно покинутая коляска стояла в стороне. Несколько месяцев назад его родители купили специальную кровать: с продольными поручнями и кнопками, позволявшими поднимать верхнюю часть, чтобы Бейли без особых усилий мог сидеть, или нижнюю, и тогда можно было притвориться, что ты летишь в ракете, запущенной в космос. Ферн и Бейли успели несколько раз так «полетать», пока тетя Энджи их не отругала и не запретила превращать кровать в космический корабль.

— Болит? — спросила Ферн. Наверное, поэтому, подумала она, Бейли был таким угрюмым.

— Нет. Мне сделали укол. — Он даже ткнул пальцем в то место.

— Что же тогда случилось, приятель? — Ферн забралась на кровать, пристраиваясь рядом с ним и отодвигая в сторону книгу, чтобы освободить себе место.

— Я больше не смогу ходить, — сказал Бейли, и у него задрожал подбородок, марлевая повязка вместе с ним.

— Но ты же можешь чуть-чуть ходить?

— Нет. Больше не могу. Я попробовал сегодня и упал. Сильно разбил подбородок.

Какое-то время он пользовался коляской только дома — берег силы, чтобы обходиться без нее в школе. Но потом расписание уроков стало слишком плотным, поэтому Энджи и Майк поменяли тактику: они отправляли его в школу в коляске и позволяли подниматься из нее по вечерам, когда хватало сил. Происходило это реже и реже, все чаще он и дома перемещался в коляске. Теперь без нее никуда.

— Ты помнишь свой последний шаг? — осторожно спросила Ферн, не особенно соображая в свои одиннадцать, что нужно избегать вопросов, на которые людям больно отвечать.

— Нет. Я бы отметил это в дневнике, если бы помнил.

— Могу поспорить, твоя мама хотела бы написать об этом в твоем детском альбоме. Она ведь наверняка отметила, когда ты начал ходить.

— Она, наверное, думала, что этих шагов будет больше. — Бейли сглотнул, и Ферн поняла, что он изо всех сил старается не расплакаться. — И я думал, что их будет больше. Но, наверное, я их все прошел.

— Я бы поделилась с тобой своими шагами, если бы было можно, — произнесла Ферн, и ее подбородок тоже задрожал.

Они поплакали вместе с минуту — две несчастные маленькие фигурки на больничной койке, окруженные голубыми стенами и вещами Бейли.

— Может, я и не могу больше ходить, зато могу кататься. — Бейли утер нос и пожал плечами — вечный оптимист, презирающий жалость к себе.

Ферн кивнула и вдруг просияла, с благодарностью взглянув на его коляску:

— Ты не можешь ходить, но ты все еще можешь отрываться под рок-н-ролл,[68] — воскликнула она и, спрыгнув с кровати, включила музыку.

— Еще как могу, — рассмеялся Бейли. И он запел так громко, на сколько хватало легких, пока Ферн ходила, каталась, танцевала и прыгала за них обоих.

Могила Бейли была слева от могилы их с Ферн деда. Джессика Шин, которая умерла от рака, когда ее сыну Майку было всего девять, тоже лежала рядом. Рейчел, маме Ферн, исполнилось девятнадцать, когда ее мама умерла. Она помогала отцу воспитывать брата, пока тот не закончил школу и не уехал в колледж. И так вышло, что Рейчел относилась к Майку больше как мать, чем как сестра.

Дедушке Джеймсу Шину было около семидесяти, когда родились Ферн и Бейли, а умер он пять лет спустя. Ферн помнила его смутно — только седые космы и ярко-голубые глаза, цвет которых унаследовали и Майк с Рейчел, и Бейли. А вот кареглазая Ферн пошла в отца.

Когда пастор Тейлор начал трогательную прощальную речь, Ферн чувствовала, как вздрагивал Эмброуз: эти слова находили отклик в его сердце.

— Не думаю, что мы получим ответы на все вопросы. Нам не дано разгадать все «почему». Но я уверен, что все мы однажды, в конце жизни, обернемся и поймем: все то, что мы так умоляли Бога забрать у нас, за что мы его проклинали и из-за чего отрекались от него, было величайшим даром. — Пастор помолчал, собираясь с мыслями. Затем он взглянул на дочь. — Бейли был благословением, и я верю, что мы его еще увидим. Он ушел не навсегда.

Но сейчас Бейли с нами не было, и это «сейчас» тянулось бесконечно долго. Его отсутствие походило на огромную зияющую яму, вырытую для него же, — яму, которую нельзя не заметить. Пустоту, оставшуюся в сердце после ухода Бейли, предстояло заполнять гораздо дольше, чем могилу.

Ферн вцепилась в руку Эмброуза, и, когда ее отец произнес «Аминь», а люди начали расходиться, она осталась стоять как вкопанная. Ей было трудно двигаться, дышать, повернуться спиной к могиле брата. Один за другим к ней подходили люди, хлопали по руке, обнимали. Наконец остались только она, Эмброуз, Энджи и Майк. Солнечные лучи играли на земле, пробиваясь сквозь листву, плетя на траве витиеватое кружево и рассеиваясь над их головами. Энджи и Ферн обнялись, обеим было слишком больно.

— Я люблю тебя, Ферн. — Энджи приложила ладони к лицу племянницы и поцеловала ее в щеки. — Спасибо за твою любовь к моему мальчику. Спасибо, что не бросала его и заботилась о нем. Какое счастье, что ты есть у нас.

Энджи посмотрела на Эмброуза, на его спокойное лицо, и сказала:

— Меня всегда поражало, как вовремя порой мы встречаем людей. Наверное, так Бог заботится о нас, своих детях. Когда-то он дал моему сыну Ферн, а сейчас ей самой нужен ангел-хранитель. — Она положила руки на широкие плечи Эмброуза и посмотрела в глаза, не стесняясь эмоций. — Ты и есть этот ангел-хранитель, мальчик.

Ферн покраснела до самых корней своих рыжих волос, Эмброуз же улыбнулся, но Энджи не закончила говорить и одной рукой притянула к себе Ферн. Эмброуз посмотрел поверх светлой головы Энджи и встретился взглядом со своим старым тренером. Глаза Майка Шина были красными от слез, влажные щеки блестели. Он кивнул, соглашаясь со словами жены.

— Бейли был готов к смерти больше, чем кто-либо другой. Он не хотел умирать, но и не боялся этого, — убежденно сказала Энджи, и Эмброуз снова посмотрел на нее. — Он был вполне готов к этому, и мы должны отпустить его. — Она снова поцеловала племянницу, глаза заблестели от слез. — Так надо, Ферн.

Энджи глубоко вздохнула и отпустила ребят. Затем привычно взяла под руку мужа, и вместе они покинули тихое местечко, где стоял гроб, где пели птицы, пророча вечную жизнь.

Ферн подошла к яме и, присев на корточки, достала из кармана своего черного платья пригоршню камней. Аккуратно она выложила буквы ПШ у изножья могилы.

— Прекрасный Шин. Прекрасный Бейли Шин. Таким я всегда буду его помнить.

* * *

— Он хотел, чтобы эта книга была у тебя. — Майк Шин вручил Эмброузу увесистый том. — Бейли выбрал новых хозяев для каждой вещи в своей комнате. Видишь? Она подписана.

На обложке с обратной стороны значилось: «Для Эмброуза». Это были мифы, которые Бейли читал в секции, когда познакомил Эмброуза с Гераклом.

— Я оставлю вас на минутку. Вроде бы я в порядке, но когда захожу сюда, снова вспоминаю, что его больше нет, и мне становится плохо. — Отец Бейли попробовал улыбнуться, но губы его задрожали, и он вышел из комнаты.

Ферн подтянула ноги к груди, положила подбородок на колени и прикрыла глаза, пытаясь сдержать слезы. Энджи и Майк попросили их зайти, чтобы забрать вещи Бейли, которые он им оставил. Но это могло подождать.

— Ферн, мы можем уйти. Не обязательно прямо сейчас что-то уносить.

— Мне больно здесь находиться. Но и в другом месте не лучше. — Ферн пожала плечами. — Все в порядке. — Она вытерла щеки и показала на книгу, которую держал Эмброуз. — Почему он хотел, чтобы мифы остались у тебя?

Эмброуз листал страницы, глядя на могучего Зевса и пышногрудых нимф, пока не нашел картинку, о которой часто вспоминал даже много лет спустя. «Лицо героя». Как ясно теперь он это понимал! Печальное бронзовое лицо, рука лежит на разбитом сердце. Вина была тяжелым бременем даже для героя мифов.

— Геракл, — ответил Эмброуз, зная, что Ферн поймет.

Он протянул ей раскрытую книгу, плотные страницы колыхнулись, и на пол упал сложенный лист бумаги. Ферн подняла его и раскрыла.

— Это же его список, — удивленно прошептала она.

— Что за список?

— Датирован 22 июля 1994 года.

— Одиннадцать лет назад, — подсчитал Эмброуз.

— Нам было по десять. Для него то лето оказалось последним, — вспомнила Ферн.

— Последним?

— Перед тем, как он оказался в коляске. Все случилось тем летом. Болезнь обострилась.

— И что там? — Эмброуз уселся рядом, заглядывая в вырванный из тетради листок. Это был длинный список, написанный детским почерком: в одном столбце короткие предложения, в другом все расписано чуть подробнее.

— «Поцеловать Риту»? «Жениться»? — прочел Эмброуз. — Бейли, оказывается, любил ее уже в десять.

— Всегда. С первого дня знакомства, — усмехнулась Ферн. — «Есть оладьи каждый день». «Изобрести машину времени». «Укротить льва». «Подружиться с монстром». Разве скажешь, что ему десять?

Эмброуз тоже усмехнулся. Он пробежал глазами мечты маленького Бейли:

— «Надавать задире». «Стать супергероем или суперзвездой». «Прокатиться в полицейской тачке». «Сделать татуировку». Обычный мальчишка.

— «Жить». «Быть храбрым». «Быть хорошим другом». «Всегда быть благодарным». «Заботиться о Ферн», — прошептала она.

— А может, и не обычный, — отозвался Эмброуз, почувствовав ком в горле.

Пару минут они сидели в тишине, держась за руки. Буквы расплывались перед глазами.

— Он успел так много из этого, Эмброуз, — всхлипнула Ферн. — Может, не в прямом смысле, но он справился… или помог справиться кому-то. — Она передала Эмброузу список. — Держи. Номер четыре: «Познакомиться с Гераклом». Для него Гераклом был ты.

Эмброуз вложил драгоценный листок меж страниц главы о Геракле, напоследок его глаза выхватили из списка слово: «Бороться». Бейли не пояснил его, ничего к нему не добавил. Он просто написал его и перешел к следующему пункту. Эмброуз закрыл книгу на странице о давних мечтах и древних героях.

Геракл пытался искупить свою вину за смерть жены и троих детей, за четыре оборванные им жизни. Кто-то может сказать: он не виноват, это было временное помутнение рассудка, посланное завистливой богиней. Но Геракл винил во всем только себя.

Однако Эмброуз не был богом, он не обладал суперспособностями, и это была не античная мифология. Порой он с ужасом ловил себя на мысли, что похож скорее на монстра, чем на героя. Четыре жизни, за которые он нес ответственность, больше не вернешь, и никаким трудом или наказанием вины не искупишь. Но можно просто жить. И продолжать бороться. Если где-то и существует мир, в котором его друзья живы, а Бейли снова на ногах, — когда раздастся свисток и заскрипят маты, они улыбнутся, зная, что Эмброуз делает это в их честь.