Эми Хармон - Меняя лица

Бейли кивнул, но и в его глазах стояли слезы.

— Иногда нужно просто признать, что ты в дерьме. Понимаешь, Ферн?

Ферн кивнула, крепче сжимая его руку.

— Да. И это нормально.

— Нужно просто признать. Встретиться с дерьмом лицом к лицу, — голос Бейли становился жестче. — Смириться с ним, покрутиться в нем, слиться с ним воедино, — Бейли вздохнул.

Ему становилось лучше, когда он ругался. Порой крепкое словечко может стать отличным лекарством.

Ферн слабо улыбнулась.

— Слиться с дерьмом воедино?

— Да! Если так нужно.

— У меня дома есть мороженое «Рокки Роуд». Оно немного похоже на дерьмо. Как насчет того, чтобы слиться с ним воедино?

— Оно и правда похоже на какашку. С этими кусочками орехов… Я за.

— Фу, Бейли!

Бейли крякнул, а Ферн забралась назад, расстегнула ремни, удерживавшие коляску, и открыла раздвижную дверь.

— Бейли.

— Да?

— Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, Ферн.

* * *

Той ночью, сняв сияющее платье, распустив замысловатую прическу и смыв макияж, Ферн перед зеркалом в своей спальне стала разглядывать себя нагую. Она немного вытянулась — почти метр шестьдесят, совсем неплохо. По-прежнему худая, но, по крайней мере, больше не выглядит на двенадцать.

Она улыбнулась, любуясь ровными белыми зубами, ради которых столько страдала. Волосы наконец оправились от летнего кошмара. Решив, что с короткой прической будет меньше проблем, она тогда попросила своего парикмахера Конни подстричь ее под мальчика. Но даже после стрижки волосы остались длинноватыми, и весь выпускной класс она ходила с прической, как у Энни из бродвейского шоу[16] — с кудряшками, торчащими в разные стороны, точно в парике из семидесятых. Теперь же они отросли до плеч, и Ферн собирала их в хвост. Она пообещала себе больше не стричься. Хотела отрастить волосы до самой талии, надеясь, что тогда кудри под тяжестью немного выпрямятся. Как у Николь Кидман в «Днях грома». Николь Кидман шли рыжие волосы, но она была высокой. Ферн вздохнула и натянула пижаму. Элмо таращился на нее с груди топа.

— Элмо любит тебя! — сказала она себе, изображая, как могла, писклявый голос игрушки.

Может, пришло время купить новую одежду, сменить стиль? Она явно казалась бы старше, если бы перестала носить пижамы с Элмо и купила бы джинсы по размеру и пару футболок, подчеркивающих грудь.

Неужели она по-прежнему некрасива? Или все настолько привыкли видеть в ней дурнушку, что их мнение уже не изменить? Под всеми она подразумевала парней из школы. И в первую очередь Эмброуза.

Ферн села за свой маленький стол и включила компьютер. Она писала новый роман, но с прежним сюжетом. Во всех ее историях принц влюблялся в простолюдинку, рок-звезда отдавал сердце фанатке, президента очаровывала простая школьная учительница, а миллиардер терял голову от продавщицы. Во всех прослеживалась общая тема, закономерность, и Ферн не задумывалась, почему так происходит. Обычно она всегда писала от первого лица, легко могла представить себя на месте главной героини, наделяла ее длинными ногами, шелковистыми волосами, пышной грудью и голубыми глазами. Сегодня ее взгляд невольно возвращался к зеркалу, к собственному бледному лицу, усыпанному веснушками…

Она долго таращилась на монитор. Думала о выпускном, о том, что Эмброуз не обратил на нее внимания. Об их с Бейли разговоре в машине — о том, что иногда нужно сдаться окружающему нас дерьму, пусть это и временная капитуляция. О вещах, которые она не понимала, и о том, что чувствовала по отношению к себе. И вдруг сами собой полились слова, рифмы, чувства, которыми она заполнила пустую страницу.

Если мы — создания Божьих рук,

Он смеялся, нас всех творя?

Над ушами, которым неведом звук,

Над глазами, что смотрят зря?

Над ногами, что сделать не могут шаг

И не смогут уже вовек?

Завиток кудрей — это чей-то знак?

Где тут Бог, а где человек?

Если он придумал меня такой,

Он обязан держать ответ.

Для чего был вылеплен облик мой —

Или смысла в нем вовсе нет?

Я — досадный сбой, череда помех;

На беду, зеркала не врут.

Если это кара да прежний грех,

Почему я не помню суд?

Неужели скульптор наш близорук,

Или эти догадки зря?

Если мы — создания Божьих рук,

Он смеялся, меня творя?..[17]

Ферн вздохнула и отправила документ на печать. Когда ее дешевенький принтер выплюнул листок со стихотворением, она повесила его на стену, закрепив канцелярской кнопкой. Потом забралась в кровать и попыталась выбросить из головы слова, которые продолжали настойчиво в ней вертеться. «Если мы — создания Божьих рук, если мы — создания Божьих рук…»

Эмброуз не любил алкоголь. Ему не нравилось ощущение тумана в голове, не нравилось совершать глупые поступки, позорить себя, отца и свой город. Мистер Шин запрещал команде пить во время сезона и не принимал никаких оправданий, если это все-таки случалось. Застав борца с бутылкой, он выгонял его из команды навсегда. Никто из ребят не стал бы рисковать своими спортивными достижениями ради выпивки. Для Эмброуза же такой вот «сезон» длился весь год. Он никогда не пил, постоянно тренировался, не забрасывал борьбу даже во время соревнований по футболу и легкой атлетике.

Но теперь тренировки закончились, закончилась и борьба. Для него все завершилось, и город забеспокоился: пятеро мальчиков уходили на войну. Новость быстро разлетелась, и, хотя ими гордились, хлопали по плечам, выражали признание за самоотверженность и желание служить родине, ужас все равно читался на лицах горожан.

Эллиот сник, когда Эмброуз рассказал ему об этом.

— Ты правда этого хочешь, сынок? — тихо спросил он. Когда Эмброуз кивнул, Эллиот потрепал его за щеку и сказал: — Я люблю тебя, Броузи, и поддержу во всем.

После этого разговора Эмброуз несколько раз видел, как отец стоит на коленях и молится в слезах. Он подозревал, что Эллиот заключил не одну сделку с Богом.

Тренер Сандерс в Пенн-Стейт тоже поддержал Эмброуза. «Бог, страна, семья, борьба», — сказал он, добавив: если Эмброуз почувствовал, что его призвание — служить родине, этим он и должен заняться.

После вручения аттестатов мистер Хилди, учитель математики, позвал его поговорить наедине. Он сам прошел войну во Вьетнаме, Эмброуз его уважал. Еще его восхищало, как он преподносил себя и как он вел уроки.

— Слышал, ты записался добровольцем в армию. Ты ведь понимаешь, что тебя призовут? А потом отправят в горячую точку быстрее, чем ты успеешь сказать «Саддам Хусейн».[18] Ты это понимаешь? — спросил мистер Хилди, скрестив руки на груди и вопросительно приподняв густые седые брови.

— Понимаю.

— Зачем тебе это?

— А вам было зачем?

— Меня призвали, — не колеблясь ответил мистер Хилди.

— Значит, будь у вас выбор, вы бы отказались?

— Нет. Но и сам не пошел бы. Я согласен сразиться вновь за то, за что сражался тогда. Я бы снова пошел в бой за семью, за чертову свободу слова, за парней, которые воевали со мной бок о бок. За них — в первую очередь. Ты воюешь за тех, кто воюет рядом с тобой. В пылу битвы ты думаешь только о них.

Эмброуз кивнул так, словно все понял.

— Но вот что я тебе скажу: истинные счастливцы — те, кто не возвращается. Слышишь?

Эмброуз снова кивнул, на этот раз пораженный до глубины души. Не сказав больше ни слова, мистер Хилди оставил его. Эмброуз впервые за долгое время засомневался. Возможно, сейчас он совершал огромную ошибку. Но, злясь на самого себя и беспокоясь, он все же принял решение. И не отступится.

США вели войну в Афганистане.[19] Потом они пойдут в Ирак, все это знали. Полевые тренировки назначили на сентябрь, а Эмброузу хотелось, чтобы они начались уже завтра. Но придется подождать.

Лето превратилось в ад. Бинс, похоже, решил спиться, а Джесси проводил с друзьями не больше времени, чем женатый человек. Грант работал на ферме, Поли постоянно писал песни об уходе из дома, доводя ими себя до слез. Эмброуз проводил все свободное время в пекарне или качалке.

Когда до отправления в Кэмп-Силл в Оклахоме осталось два дня, вся молодежь округа собралась на озере, чтобы отметить это событие. Берег был украшен воздушными шарами, повсюду стояли пикапы с открытыми кузовами, рядом с ними ящики с пивом, содовой. Кто-то плавал, кто-то танцевал у воды, но большинство ребят просто разговаривали и смеялись, собравшись вокруг большого костра. Они делились воспоминаниями и старались провести свой последний школьный летний вечер так, чтобы запомнить его на долгие годы.

Бейли Шин тоже был здесь. Джесси и Эмброуз отнесли его на коляске к озеру. Ферн стояла рядом. Но в этот раз на ней не было очков, а непослушные волосы она собрала в косу, оставив пару волнистых прядей у лица. Она все еще не могла сравниться по красоте с Ритой, но стала довольно милой — Эмброуз не мог этого не признать. Весь вечер, как он ни старался себя сдерживать, его взгляд то и дело возвращался к ее цветастому платью и шлепанцам. Он не понимал, что в ней так притягивало его. Эмброуз мог соблазнить любую из своих знакомых, и каждая была бы не против устроить ему «особые» проводы, но Янга никогда не прельщали такие отношения, даже сейчас. И он продолжил искоса поглядывать на Ферн.

В этот вечер Эмброуз выпил больше, чем следовало. Несколько парней из его команды затащили его в озеро, и, плескаясь в нем, он упустил момент, когда Ферн исчезла. Он в самый последний миг заметил, как старый темно-синий фургон Шинов, шурша гравием, выезжает с парковки, и внезапно почувствовал сожаление. Промокший, злой, немного пьяный, он был далек от того, чтобы наслаждаться вечеринкой, просто стоял у огня. Может, симпатия к Ферн проснулась в нем из-за того, что он просто цеплялся за старую жизнь, в то время как на него надвигалось пугающее будущее?

Он ждал, пока подсохнут майка и джинсы, не особо вникая в чужие разговоры. Пламя напоминало волосы Ферн. Он выругался вслух, так что Бинс даже прекратил объяснять правила новой игры. Эмброуз резко встал, опрокинув легкий садовый стул, и отошел от костра, зная, что он сам не свой и ему лучше уйти. Вот идиот. Он палец о палец не ударил за все лето. И вот теперь, в последнюю ночь, обнаружил, что ему, возможно, нравится девушка, которая полгода назад призналась в своих чувствах.

Эмброуз припарковался на вершине холма, машины, стоявшие рядом, были пусты. Отлично, можно тихо ускользнуть. Он чувствовал себя паршиво, да и джинсы все еще были мокрыми, майка липла к телу. Вечеринка забрала все силы. Он начал подниматься на холм, но тут же остановился: Ферн шла по тропинке в сторону озера. Она улыбнулась, поравнявшись с ним, и накрутила на палец прядку волос, вившуюся вдоль шеи.

— Бейли забыл бейсболку. Я вернулась за ней. Хотела попрощаться. Мне удалось поговорить с Поли и Грантом, а с тобой нет. Надеюсь, ты не против, если я буду иногда писать. Я бы хотела, чтобы мне писали, если бы я ушла в армию… чего, конечно же, никогда не произойдет, но ты, наверное, понял, что я имею в виду. — Она нервничала все сильнее, и Эмброуз вдруг осознал, что не сказал еще ни слова.

Он просто смотрел на нее не отрываясь.

— Да, конечно. Мне будет приятно, — поспешно ответил он, взъерошив свои длинные влажные волосы. Завтра отец их сбреет — незачем ждать понедельника. Он не носил короткие волосы с тех самых пор, как Бейли Шин сравнил его с Гераклом.

— Ты промок, — улыбнулась она. — Наверное, тебе лучше вернуться к костру.

— Хочешь — останемся, немного поболтаем? — спросил Эмброуз. Его улыбка была непринужденной, но сердце билось так сильно, словно Ферн была первой девчонкой, с которой он решился заговорить. Он пожалел, что не выпил еще пару бутылок пива, чтобы не чувствовать напряжения.

— Ты пьян? — Ферн прищурилась, пытаясь прочесть его мысли.

Эмброуза охватила досада: неужели она думает, что трезвым он бы ни за что с ней не заговорил?

— Эй, Эмброуз! Ферн! Идите сюда! Нам нужно еще пару человек для игры, — позвал их Бинс, стоявший у костра.

Ферн с радостью откликнулась на приглашение и пошла к ребятам. Бинс вел себя не очень приветливо по отношению к ней все эти годы. Обычно он вообще не обращал внимания на дурнушек. Эмброуз пошел следом, но чуть медленнее. Он не любил глупые игры, особенно если их затевал Бинс.

Игра оказалась вовсе не новой. Это была версия старой доброй бутылочки, которую парни лет с тринадцати использовали в качестве предлога поцеловать девчонку. Эмброуз догадался: Ферн не знала, как в нее играть. Она сидела с широко распахнутыми глазами, крепко сжав руки. Она не ходила на вечеринки — ее никто не звал. Будучи дочерью пастора, она, скорее всего, никогда не делала и половины тех вещей, которыми увлекались остальные вокруг нее. Эмброуз положил голову на руки, надеясь, что Бинс не выкинет чего-нибудь, что опозорит Ферн или вынудит его выбить из приятеля все дерьмо. Он не хотел усложнять отношения перед отправкой на базу.