Я колебалась, готовая сказать «нет». Но потом кивнула. Это была правда. Я ненавидела бормотание и смешки. Грязные руки, лезущие под завшивленную одежду. Кувыркания за изгородями и стогами, после которых выходят с пристыженным лицом. Телу моему словно недоставало покрова, моя кожа была слишком чувствительна к чужим прикосновениям.

– Мне это не нравится, – честно сказала я. – И я никогда не понимала, как Дэнди это выносит. Ненавижу стариков, которые хотят меня потрогать, ненавижу, как они на меня смотрят. Ты мне не то что не нравишься, Джек, но я тебя никогда не захочу – и никого, наверное.

Я замолчала, обдумывая то, что только что сказала.

– И я об этом не жалею, – сказала я. – У меня нет отца, чтобы обо мне заботился, и я не сумею вести дом для любовника. Лучше мне оставаться как есть.

– Холодная, – поддразнил он меня.

– Как лед, – подтвердила я, не дрогнув.

Потом надела тяжелую сетку с сеном на крюк, протиснулась мимо Джека и вошла в фургон.

Дэнди уже лежала на койке, расчесывая черные волосы и напевая себе под нос низким томным голосом. Я забралась на свое место и сразу уснула, даже не очнулась, когда фургон, раскачиваясь, тронулся через луг и дальше, по дороге. Я только открыла глаза и увидела распахнутую дверь, звезды над нами и услышала стук многих неподкованных копыт по утоптанной грязи, когда мы двинулись на зимовку в Уарминстер.

Как-то ночью мы остановились на дороге. Я слезла с койки, чтобы почистить Снега и Пролеску, отвести их к ручью и напоить, когда остынут, а потом заняться пони. Маленькие пони пугались темноты и дичились. Один ободрал мне ногу и наступил на пальцы, и я выругалась хриплым со сна голосом, но была слишком сонной, чтобы его шлепнуть.

Мы привязали их к кольям, потому что встали лагерем у обочины и не хотели, чтобы лошади разбрелись. Роберт сам проверил, надежно ли привязаны одеяла на Снеге и Пролеске, чтобы им было тепло. Потом мы отнесли ужин, состоявший из хлеба с молоком, к себе на койки, не обменявшись ни словом. Мы все устали и уже привыкли не разговаривать, когда трудились в пути. Так было проще и лучше всего. Мы ели в тишине, каждый думал о своем. Потом жестяная кружка Роберта звякнула, когда он уронил ее, пустую, с койки, и он сказал:

– Доброй ночи, – в темноту фургона.

Потом я услышала, как упала кружка Джека, и Дэнди.

– Сара? – шепнула Дэнди в темноте, вызвав мою детскую любовь тем, что назвала меня тайным именем.

– Да? – отозвалась я.

– Ты ведь не думаешь, что он нас бросит, правда? – спросила она.

Я помолчала пару мгновений, задумавшись. Той частью ума, что отвечала за слова и переговоры, я была совершенно уверена, что Роберт бросит Дэнди, меня, собственного своего сына Джека, если того потребует его яростное стремление уйти от бедности. Но была и та часть ума, что заставляла бегать по моей спине мурашки. Она подарила мне мечту о Доле, подсказала, что меня зовут Сара, и постоянно напоминала, что место мое – в Доле, с моей семьей. И эта часть моего ума была тяжела от какого-то предчувствия, похожего на дальний раскат летней грозы.

– Я не думаю, что он нас бросит, – медленно произнесла я.

В ушах у меня перекатился шум, вроде грома.

– Но кто его знает, что он сделает, – сказала я. Я боялась, но не могла сказать что.

– Кто его знает, Дэнди. Ты не серди его, ладно?

Дэнди вздохнула. Ее страх исчез, как только она мне его высказала.

– Я с ним справлюсь, – заносчиво сказала она. – Он такой же, как все мужчины.

Я услышала, как скрипнули перекладины ее койки, когда она повернулась и уснула. Я не спала, хотя очень устала. Я лежала, заложив руки за голову, глядя невидящими глазами в близкий потолок, по которому постукивал легкий дождь. Я лежала, слушала, как стучит по мешковине дождь, и что-то словно твердило мне сотней голосков, что Дэнди ошибалась. Она не могла справиться с Робертом, как с любым другим мужчиной. Она вообще не могла ими управлять, это точно: даже когда она шарила по их карманам, она все равно доставалась им по дешевке. Она думала, что справляется с ними; гордилась своим мастерством. Но они ее дурачили: наслаждались тем, что глазели на хорошенькую цыганку-девственницу или щупали ее – и все это задешево, очень задешево.

Я передернулась и подтянула одеяло к подбородку. Дождь тихо шелестел, шептал, как священник на исповеди у папистов, что для нас с Дэнди был лишь один безопасный путь – вовсе оставить эту жизнь. Покинуть балаганы и ярмарки. Уйти от деревенских зевак и уличных прохиндеев. Я хотела для нас безопасности, хотела жить как господа: чистые простыни, хорошая еда на столе, красивые платья и дни, полные отдыха. Верховые лошади, охотничьи собаки, канарейки в клетках, и целый день ничего не делаешь, только беседуешь, шьешь, читаешь и поешь.

Я хотела, чтобы мы с Дэнди жили так, хотела спасти ее от мира балагана и жизни шлюхи. И сама я тоже хотела такой жизни, потому что не знала, кем стану. Нельзя же всю жизнь носить мужские штаны и ходить за лошадями. Джек был для меня предостережением и угрозой. Он мог желать меня слегка, из пустого тщеславия. Но другие мужчины могли захотеть меня всерьез. Я могла стричься и вечно опускать глаза, но меня бы это не спасло. Никто не стал бы за меня драться, но никто и не отказался бы меня продать, если бы дали хорошую цену.

Только в одном месте я могла быть в безопасности. Только в одно место могла отвезти Дэнди и дать ей то, что ее радовало, но не было опасно. В Дол.

Я знала, что там мой дом.

Знала – там мое убежище.

Я только не знала, где оно.

Я вздохнула, как старуха, дошедшая до конца своих размышлений и обнаружившая, что они ее никуда не привели.

Однажды я найду Дол, в этом я была уверена. Однажды я окажусь в безопасности. Однажды я спасу Дэнди!

Я повернулась на бок с этой мыслью – и уснула.

5

Не знаю, что я ожидала увидеть в Уарминстере, но короткая главная улица с домами из серого камня, тремя-четырьмя лавками и двумя хорошими харчевнями меня обрадовала. Похоже было, что здесь ничего особенного никогда не случалось – и никогда не случится. Я осмотрелась на широкой улице и представила еженедельный рынок, который именно здесь и должен проходить: прилавки, где продают муку, хлеб и сыр, шум и голоса животных в овечьих и скотных рядах. Я была рада, что мы проведем тут зиму. Здесь Дэнди едва ли могла упражняться в своих талантах по вытягиванию серебра у престарелых джентльменов – и этому я была рада.

Я вытянула шею, чтобы осмотреться, и Роберт Гауер, улыбнувшись моему нетерпению, гордо сказал:

– Почти приехали, – и круто повернул налево, с мощеной главной улицы на земляную дорожку.

Я думала увидеть дом с комнатой наверху и двумя внизу, с низкой крышей и окнами, закрытыми бумагой и тряпьем, крохотный огородик перед ним и лужайку для лошадей позади.

– Господи! – воскликнула Дэнди, когда фургон свернул с дороги и мы оказались на широком конюшенном дворе.

Роберт Гауер улыбнулся.

– Удивлена, маленькая мисс Дэнди? – удовлетворенно спросил он. – Я так и думал! Эти твои расспросы: сколько я зарабатываю да сколько плачу… А ты так и не вызнала, что у меня собственность в базарном городе! Вот так! И голосовать могу, и прочее! – с торжеством сказал он.

Он остановил фургон, и мы с Дэнди вышли. Я, недолго думая, пошла к пони, отвязала их и привела с собой. Роберт кивнул мне.

– Стойла есть для всех! – сказал он. – Стойла, если захочу загнать их на зиму под крышу, чтобы отъедались и толстели. Они, конечно, отправятся на луг, но если бы я решил держать их в конюшне, то мог бы. Всех до единого. У меня тут десять денников! Неплохо, а?

– Неплохо, – отозвалась я.

И это было правдой. Только чудо упорного труда и тщательного расчета могло привести человека из бедности к этому тайному богатству. И я тем более исполнилась к нему уважения, что он мог оставлять этот удобный дом и работать каждый день весь длинный тяжелый сезон.

Дверь в стене, окружавшей двор, открылась, и вышла седая женщина в нарядном фартуке и белом чепце ему под стать. Она присела перед Робертом, словно он был из господ.

– С возвращением, сэр! – сказала она. – В гостиной разведен огонь, и в вашей спальне тоже, когда захотите подняться. Послать мальчика за вашими вещами?

– Да, – ответил Роберт. – И принесите в гостиную чай для двоих, миссис Гривз. Эти две девушки, Меридон и Дэнди, будут пить чай с вами, в кухне.

Она приветливо улыбнулась мне, а я откровенно уставилась на нее. Проехав несколько миль по дороге, Роберт Гауер превратился в господина. Он и Джек преобразились.

А мы с Дэнди остались теми же, кем были всегда: цыганским отродьем.

Джек тоже заметил, что все переменилось. Он соскользнул со спины Снега и передал мне поводья, словно я была его грумом. Повод Пролески он тоже отдал мне, и получилось, что я держу цепочку пони и двух больших лошадей.

– Спасибо, Меридон, – благосклонно произнес он. – Мальчик тебе покажет, куда их поставить.

И прошел мимо меня в дом. Дэнди, все еще сидевшая на ступеньке фургона, поглядела на меня.

– Пф, – фыркнула она и соскочила со ступеньки, чтобы взять у меня повод пони. – Добро пожаловать на половину слуг, Мэрри!

– Да, – сказала я. – Неудивительно, что Роберт Гауер не хотел, чтобы Джеку кто-то из нас понравился. Он, поди, думает, что на полпути к господам.

По лицу Дэнди скользнуло странное хитрое выражение, но она нагнулась к уздечке, чтобы вести пони, и я его толком не рассмотрела.

– А то, – сказала она через плечо. – Наш красавчик Джек – завидная добыча для дамочек Уарминстера!

Прежде чем я успела ответить, из двери, ведшей в конюшни, вышел парнишка. Одет он был в добротные, хотя и дешевые, бриджи, грубую рубашку и бумазейный жилет. Он принял у меня повод Пролески и похлопал ее по шее в знак приветствия.

– Я Уильям, – представился он.

– Я Меридон Кокс, – ответила я. – А это моя сестра Дэнди.

Он внимательно меня осмотрел, приметив ушитые мужские бриджи для верховой езды и ушитую рубашку; путаницу медных кудрей и поджарую крепость; а потом вытаращил глаза, увидев Дэнди – ее красную юбку, небрежно подоткнутую так, что видны были лодыжки, и зеленую шаль, на которой выделялись густые, свободно заплетенные черные волосы.

– Вы работаете на Роберта Гауера? – недоверчиво спросил он.

– Я по части лошадей, а Дэнди на воротах, – сказала я.

– Вы и есть те девушки, что будут подниматься на этих качелях? – полюбопытствовал он.

При мысли об этом у меня подвело живот.

– Может быть, – сказала я. – Сестра будет, а я работаю с лошадьми. Мне нужно будет только попробовать. Я буду ездить без седла.

– Он велел очистить амбар, а вчера приехал этот, с трапецией, и развесил там веревки, блоки и помочи, – затараторил Уильям. – Так высоко! И там еще натянули сетку, вроде рыбацкой, внизу, чтобы поймать, если упадешь. Мы ее проверили, достаточно ли крепкая, сбросили под нее два тюка сена. В амбаре полно опилок с лесопилки – много мешков. Когда овладеете оснасткой, там можно лошадей дрессировать, если погода плохая.

Я кивнула. Роберт говорил всерьез, когда обещал, что зимой мы будем тяжело работать.

– А где мы будем спать? – спросила я. – И есть?

– Он велел приготовить для вас комнаты над конюшней, – сказал Уильям. – Мы положили два соломенных тюфяка и поставили сундук, сложите туда свои вещи. И у вас там свой кувшин и таз. Там даже камин есть, мы трубочиста звали, он его для вас вычистил. А есть будете в кухне, с миссис Гривз и со мной.

Он показал нам, как пройти в конюшни. На дверце каждого денника было написано имя лошади. Уильям взглянул на меня и заметил, что меня озадачили его слова и я не знаю, куда ставить Снега.

– Ты читать не умеешь? – удивленно спросил он.

И, взяв у меня повод, повел Снега в лучший денник, подальше от двери и от сквозняков. Пролеску устроили по соседству; потом пони – по два в просторный денник. Я заглянула поверх дверцы, убедиться, что у них есть сено и вода.

– Когда остынут, всех надо будет вывести, кроме Снега, – сказал Уильям. – Через те ворота, по дорожке через сад, там дальше луг. Отведешь их.

– А ты что делаешь? – спросила я, уязвленная таким распределением работы. – Ты за ними не смотришь?

Уильям, прищурившись, посмотрел на меня сквозь спутанную челку.

– Делаю, что велят, – сказал он, словно то была шутка, понятная только своим. – Роберт Гауер меня из работного дома взял. Если велит быть грумом, работаю грумом. Прошлой зимой им и был, и позапрошлой тоже. Но теперь это твоя работа, а я займусь тяжелой работой по дому и тем, чем он мне еще велит. Что бы он мне ни велел, я сделаю. Пока он мной доволен, я спокойно сплю в кровати и ем досыта. Я в работный дом не вернусь, нет.

Дэнди выразительно на меня посмотрела.

– Сколько он тебе платит? – спросила она.