Леди Клара протянула мне руку, и я пошла проводить ее до кареты.

– Молодец, – сказала она, когда мы вышли в холл. – Ты быстро учишься. Я пришлю Перри с экипажем, он тебя покатает вечером, а завтра приезжай верхом в Холл, я пошлю за портным из Чичестера, пусть с тебя снимут мерки. Перри за тобой заедет.

Она помолчала.

– Думаю, вы с Перри подружитесь, – заключила она.

Потом она села в карету, раскрыла голубой зонтик и уехала.

24

Она была права. Нас с Перри вскоре связала легкая, нетребовательная дружба. Мгновенное расположение, которое я ощутила к нему, когда он заплетающимися ногами подошел ко мне на дороге, ведя за собой хромую лошадь, усилилось, а я этого почти не заметила. Из всех мужчин или мальчишек, каких я знала, с ним было проще всех. Он никогда не дулся, не терял терпения. Я видела его исключительно улыбающимся и счастливым.

Его мать поощряла нашу дружбу. Когда она хотела видеть меня в Хейверинг-Холле, она присылала за мной Перри, а не лакея. Если было поздно и мне пора было ехать домой, она позволяла мне отправиться верхом, если Перри меня сопровождал, не заставляя меня ехать в экипаже. Когда она учила меня делать реверанс в ответ на поклон мужчины, напротив меня, прижав руку к сердцу, стоял Перри.

Он редко напивался до такого состояния, в котором я увидела его впервые. На ногах он чаще держался твердо, и если выпивал слишком много портвейна, когда мы оставляли его после обеда, то ловко скрывал, как ходит под его ногами пол при каждом шаге. Когда его мать была в комнате, он небрежно прислонялся к ее креслу, или садился на табуреточку у моих ног. Только если ему нужно было подняться и куда-то пойти, его выдавала туповатая сосредоточенность на лице.

Я не знала, замечала ли это леди Клара. Она представляла собой непостижимое сочетание манер и неискренности. Иногда Перри говорил что-то, забавлявшее ее, и она со смехом откидывала голову. Бывало и так, что ее глаза, такие же голубые, как у него, но никогда не смотревшие с таким теплом, затуманивались, и она смотрела из-под ресниц, словно оценивала меня. Я не думаю, что она что-то пропускала, но она редко останавливала Перри, и я ни разу не слышала, чтобы она корила его за пьянство.

Они были господами – знатной семьей, каких я прежде не видела. Они жили по совершенно другим правилам, в другом мире. Леди Клара до слез смеялась над письмами из Лондона и зачитывала из них куски о скандалах с разными герцогами и светскими дамами. Господа вели себя так, как мы бы никогда не посмели, даже на арене. И не было никого, кто бы их упрекнул. Уличил их, призвал к порядку. Не было приходских властей, судей, викария и пристава, чтобы их приструнить. Неудивительно, что они были милы, беспечны и порочны.

Весь мир принадлежал им.

Но леди Клара была не глупа. Я не могла ее понять, она вела такую жизнь, какой я и вообразить себе не могла. Родилась она в семье ирландского пэра, молодой и красивой вышла замуж за лорда Хейверинга, богатого, подагрического и сурового. Я кое-что поняла об этом браке по рассказам Перри, говорившего о долгих одиноких годах, проведенных его матушкой в деревне, пока его милость пил и играл в городе. Она знала, что ее купили, и с каменным лицом исполняла свой долг. Пока он был жив, она родила ему необходимых сыновей. Когда он позволял ей выезжать в город, она тратила столько, сколько могла. Думаю, она ждала его смерти, ждала и мечтала о ней. Чтобы быть еще молодой, красивой, богатой и свободной. Но когда его не стало, все оказалось не так, как она предполагала. Деньги были, но меньше, чем она надеялась. Для нее это должно было быть горько, ведь она столько лет ждала, чтобы в итоге выяснить, что старый лорд ее все-таки обманул.

Но леди Клару было не так-то просто сломить. Она наняла бейлифа и сказала ему, что земля должна приносить доход. Она обложила арендаторов данью: платить надо было за продление договора и за заключение брака.

Даже за смерть надо было платить.

Она всюду сажала пшеницу, а работников держала на ячменном хлебе. Покупала труд бедняков – и платила им даже меньше, чем требовалось. Она была хватким, суровым хозяином и заставила землю приносить прибыль, пока не получила тех денег, которые ей были нужны. Этого было недостаточно – леди Кларе не хватило бы королевского выкупа, ей нужно было возместить обиду, длиной в жизнь, – но у нее был полностью обставленный дом в деревне, прекрасный дом в Лондоне, гардеробная, полная платьев, и конюшня, полная лошадей.

Я наблюдала за ней и училась у нее. Она мне не нравилась, а любить ее и вовсе было нельзя. Но я ее понимала. Я знала и эту жажду, и эту твердость. И мне нравилось, как она взяла поместье в свои руки и заставила его приносить доход.

Я не могла бы выбрать никого менее похожего на моего тихого исполнительного опекуна, Джеймса Фортескью, перерой я всю Англию. Мы оба это знали.

Думаю, его это задевало.

К концу второй недели, когда я почти каждый день проводила в Хейверинг-Холле, он попросил меня задержаться, прежде чем я поднимусь и лягу. Я зашла с ним в гостиную и, усевшись, расправила на коленях одно из новых шелковых платьев.

– Я готов вернуться в Бристоль, к своим делам, Сара, – осторожно начал Джеймс. – Я дал тебе время, чтобы познакомиться поближе с Хейверингами и составить о них мнение. Леди Хейверинг красивая женщина, а лорд Перегрин – привлекательный молодой человек; каковы бы ни были их недостатки, они – люди обаятельные. Я хотел, чтобы ты присмотрелась к ним, прежде чем попросить тебя принять решение, хочешь ты или нет, чтобы леди Хейверинг вывела тебя в свет.

– Она вам не нравится, – в лоб сказала я.

Он помялся, потом улыбнулся.

– Лучше будет, если я стану говорить откровенно, – сказал он. – Ты права, она мне не нравится. Репутация ее оставляет желать лучшего – и в качестве жены, и в качестве вдовы. Что важнее, мне не нравится, как она ведет хозяйство. Люди на ее земле обложены такими поборами, что живут в крайней нищете и тяготах. Она засевает новые и новые поля пшеницей, не оставляя им места для пастбищ и собственных посевов. Каждый раз, когда поднимается цена на хлеб, в этом поместье кто-то умирает от голода, гибнет от недоедания в канавах, идущих вдоль пшеничных полей. Некоторые винят в этом ее бейлифа, но она сама говорила мне, что он исполняет ее приказы. Она может очаровательно вести себя в гостиной, Сара, но если бы ты взглянула на нее глазами слуг или работников, она бы не показалась тебе такой милой.

Я кивнула.

– Как вы думаете, чего она хочет от меня? – спросила я.

Мистер Фортескью пожал плечами.

– Она обзавелась новыми платьями и шляпками, пока одевала тебя, – сказал он. – Ей нравится вращаться в лучшем обществе, и ей не составит никакого труда взять тебя с собой на следующий сезон. Я думал, ты ее развлекаешь – ей, должно быть, скучно в деревне.

Он помолчал.

– Возможно, ей доставляет удовольствие и то, что мне не нравится ее влияние.

– Но вы ничего не можете сделать, – резко подтвердила я.

Он кивнул.

– Я ничего не могу сделать, – сказал он. – Я всего лишь попечитель поместья; ты не моя воспитанница. Я могу управлять твоими финансами, пока ты не станешь совершеннолетней или не выйдешь замуж. Могу давать тебе советы, но не приказывать.

– Вы можете отказаться давать мне деньги, – заметила я.

Джеймс Фортескью улыбнулся.

– Я не стану тебя так принуждать, – мягко сказал он. – Возможно, по сравнению с Хейверингами я кажусь очень скучным, но я не торговец-самодур, Сара. Я очень любил твою мать, и ради нее я желаю тебе только счастья. Если светская дама, вроде леди Хейверинг, тебе по нраву, тогда я рад, что ты с нею дружишь. У нее уж точно получится ввести тебя в знатное общество лучше, чем у любого из тех, кого я знаю.

Я внезапно потеряла терпение.

– Я хочу самого лучшего! – воскликнула я. – Дама, о которой вы говорили, та, что должна была приехать и жить со мной, это второй сорт! Я поняла это, едва о ней услышала! Она бы учила меня тихо жить в деревне и радоваться, когда пригласят поиграть в карты в Чичестере! Я так не хочу! Какой смысл был проходить весь путь от цыганского фургона до этого дома, чтобы в итоге не получить лучшего, самого лучшего, что только есть!

Джеймс Фортескью пристально на меня посмотрел и очень устало улыбнулся.

– А ты полагаешь, что леди Клара – это лучшее? – спросил он. – И лорд Перегрин?

Я задумалась. Часть меня прекрасно понимала, что леди Клара – такая же прожженная авантюристка, как я сама. Что она тверда, умна и хитра, как старый лавочник, привыкший обвешивать покупателей. И что сын ее – милый ребенок, всего лишь слабый и милый ребенок, который ничем не может похвастаться, кроме светлых кудрей, голубых глаз и нрава, смягченного выпивкой.

Но они меня смешили, они меня привечали и обещали помочь вернуть мое состояние, отобрать его у жителей деревни и тех, кто совместно со мной владел землей Широкого Дола.

– Да, полагаю, – упрямо сказала я.

Солгала прямо в расстроенное лицо Джеймса Фортескью.

– Я полагаю, что они – высшая знать, и хочу стать частью их мира.

– Что ж, хорошо, – сказал он. – Я написал вам с леди Кларой записку, о том, сколько вы можете тратить в квартал и в каком банке можете снимать деньги, а также где у меня контора в Лондоне и в Бристоле. Я хотел бы встречаться с тобой примерно раз в месяц, в Лондоне или здесь. Если ты изменишь мнение по поводу Хейверингов, напиши мне немедля, и я приеду и заберу тебя.

Я кивнула, отмахнувшись от ощущения, что совершаю серьезную ошибку.

– Хорошо, – напряженно сказала я.

– Если передумаешь, Сара, – ласково сказал Джеймс, – если передумаешь, пожив той жизнью, и захочешь вернуться в Широкий Дол, твой дом всегда тебя ждет, помни. Может быть, ты найдешь кого-нибудь, с кем тебе будет хорошо здесь. Тебе не обязательно ехать к Хейверингам.

Я покачала головой.

– Они мне нравятся, – дерзко ответила я. – Я не из таких, как вы, мистер Фортескью. Вам не понять. Их жизнь, их жизнь в свете – все это мне очень подойдет.

– Жаль это слышать, – мягко произнес Джеймс и поклонился.

Он не попытался поцеловать мне руку, как однажды было прежде, и вышел из комнаты.

Я какое-то время сидела в молчании. Наверное, я должна была торжествовать, что победила сильного человека, управлявшего моим состоянием, что мне удалось устроить все наилучшим образом и по-своему. Но я не ощущала победы. Мне казалось, будто мне предложили немного золота, но я предпочла фальшивую монету. Я ощутила на шее нитку с золотой застежкой, которую я все еще по привычке носила. И подумала, что бы сказала обо мне Селия, о своей бродяжке-внучке. И что бы моя давно умершая мама Джулия подумала, увидев, как я отвергла человека, которого она любила, и отвернулась от земли, которую она звала домом.

Я молчала и тосковала лишь в тот вечер. На следующий день в Дол-Холл нагрянула леди Клара, они с мистером Фортескью обменялись документами и адресами, она велела уложить мои вещи и увезла меня.

Я только раз еще увидела Джеймса Фортескью, когда он приехал попрощаться со мной накануне своего отъезда в Бристоль. Он даже не переступил порог, так и стоял на террасе, держа в поводу лошадь, пока я не вышла к нему.

– Уилл Тайяк заедет завтра и сопроводит тебя на прогулку, – сказал Джеймс, стоя на террасе. – Я бы хотел, чтобы ты, Сара, ездила с ним и узнавала о поместье как можно больше. Я знаю, что твое сердце стремится в Лондон, ты ждешь сезона, но и сама леди Клара скажет тебе, что можно вращаться в самом изысканном обществе и вместе с тем знать, что растет на твоих полях.

Я согласилась:

– Я хочу учиться.

Я не сказала: «Чтобы, достигнув совершеннолетия, все изменить», – но эта мысль повисла между нами в воздухе.

– Возможно, когда ты увидишь, как идут дела у соседей и как они идут в Широком Доле, ты станешь смотреть на все по-моему, – мягко произнес мистер Фортескью.

– Возможно, – сказала я.

Он протянул руку, и я подала ему свою, как меня учили.

Я уже умела не отшатываться. Леди Клара ругала меня за чувствительность к чужим прикосновениям и заставляла стоять смирно, а сама ходила кругами, похлопывая меня по щекам, по плечам, по рукам, ерошила мне волосы.

– Вот! – говорила она, совершив круг. – Я не жду, что ты станешь вешаться на своих друзей, но ты девушка, а девушки должны быть доступны ласке.

Так что для меня не составило бы труда подойти к мистеру Фортескью и дождаться, пока он поцелует меня в лоб или даже поцелует мне руку. Но он не сделал ни того ни другого. Он пожал мне руку, словно я – молодой джентльмен, и касание его было твердым и дружеским.

– У тебя есть мой адрес, – сказал он, поворачиваясь и садясь на лошадь. – И что бы ты ни думала о моем попечительстве, помни, что я твой друг, что я пытался сделать все возможное и для тебя, и для этой земли. Если тебе что-нибудь понадобится, пошли за мной, и я тут же приеду.