Море стоял в деннике, отвернувшись от двери, на нем был лишь недоуздок. Возле насоса лежала веревка – а мне больше ничего не было нужно, чтобы сесть на Море верхом. Я подошла к воротам и свистнула ему (леди никогда не свистят), он поднял голову, навострил уши и беспечно пошел ко мне, словно был рад видеть меня в старой, привычной одежде. Словно я собиралась вернуть его в прежнюю жизнь.

Я прикрепила веревку к его недоуздку и вывела его из маленькой белой калитки. Я и забыла, какой он высокий. Меня несколько месяцев подсаживали в седло, как ребенка или старую даму.

Я почти забыла, как заскакивать.

Я сказала: «Стой», – и обнаружила, что не растеряла мастерства.

Одним точным прыжком я оказалась у него на спине, и он выставил уши, почуяв, что я сижу по-мужски, как всегда сидела, пока мы не приехали сюда. Я легонько тронула его теплые бока обеими ногами, и он мягко пошел по аллее к старой дороге, ведущей через лес в Широкий Дол.

Где-то запел дрозд, голос его звучал удивленно, словно он не понимал, с чего бы проснулся в такую рань, но все другие птицы молчали. Солнце еще не встало, утро было прохладным и серым.

Я и Море, похожие на собственные призраки, уходили на рассвете – так же, как пришли под луной.

Я сунула руку в карман и нащупала золотые гинеи, они все еще были на месте. Мы могли уйти тем же путем, что пришли, раствориться в мире простых людей. Мире фургонов, кочевий и балаганов, где нас никто бы больше не нашел. Широкий Дол мог остаться таким, как был – честным, плодоносным, щедрым. Ничего не надо было менять, если меня там не будет и я не стану требовать вступления в свои права, как поздно вылупившийся жадный кукушонок. Перри мог пить и играть, раздражать матушку и вымаливать у нее прощение без меня. В конце концов, он получит свое состояние. Леди Кларе было все равно.

Я могла пропасть с глаз всех, кого знала в этой новой жизни, и никто бы обо мне не пожалел. За три месяца все снова меня забудут.

Копыта Моря зазвенели – мы выехали из леса на каменистую дорогу, ведшую к деревне, и я развернула коня на восток, к своим землям. Мне смутно хотелось взглянуть на них еще раз, а потом уехать, покинуть их навсегда.

Мне не было места ни на этой земле, ни в старой жизни, без нее. Мне не было места нигде, мне некуда было идти, и я не знала, что мне делать. Я ехала, как ехала в ту ночь, без цели, и Море остановился у ручья, как в ту ночь, нагнул голову и стал пить, пока я принюхивалась к холодному туману над водой.

– Сара, – послышался голос, и я подняла взгляд.

Глаза мои были затуманены, они слезились, пока я ехала, и мне пришлось проморгаться.

Под деревьями на другом берегу ручья стоял Уилл Тайяк.

– Ты, – сказала я.

Море выставил уши, перешел через ручей к Уиллу и склонил большую голову, чтобы его погладили. Уилл ему нравился; единственный мужчина, который ему нравился.

– Сара, и в своей старой одежде, – сказал Уилл.

– Мою амазонку чинят, – ответила я. – Захотелось прокатиться пораньше.

– Не спится? – спросил Уилл.

Я кивнула, и он улыбнулся.

– Слишком мягко у Хейверингов? – спросил он.

Месяцы нашей ссоры были забыты.

– Слишком мягко, слишком просторно, слишком роскошно, – тихо сказала я. – Не мое это место.

– А где твое место? – спросил он.

Он похлопал Море по шее и подошел поближе, чтобы взглянуть мне в лицо.

– Нигде, насколько я знаю, – ответила я. – Я слишком поздно пришла к этой жизни, и мне все равно, вернусь ли я к прежней. Я никогда не научусь быть леди, как леди Клара. Наверное, теперь я не смогу счастливо вернуться и к тому, что раньше делала. Я посередине и на полпути. Не знаю, где мне нужно быть.

Он дотронулся до моей ноги. Я не дернулась – я не была против того, чтобы он ко мне прикасался.

– А здесь ты можешь быть? – очень тихо спросил он. – С нами, в деревне? Не в Холле, как сквайр, а в деревне, с простыми людьми? Жить с нами, работать с нами, обрабатывать землю и кормить людей, торговать на рынке, трудиться и строить планы?

Я взглянула ему в лицо и увидела, что его карие глаза полны любви. Он хотел, чтобы я сказала «да». Он хотел, чтобы я сказала «да», сильнее, чем когда-либо хотел чего-то еще.

Несмотря на нашу ссору, несмотря на то что я отвернулась от него, чтобы пойти в гостиную леди Клары, он хотел, чтобы я сказала «да» и отправилась с ним в деревню, как равная.

– Нет, – сказала я. – Не трать на меня попусту надежды, Уилл Тайяк. Я внутри мертвая. Я нигде не могу быть счастливой: ни в Холле, ни в деревне, ни у Хейверингов, ни в Широком Доле. Не смотри на меня так и не говори так. Ты впустую тратишь время: у меня для тебя ничего нет, и для деревни тоже.

Он опустил руку и отвернулся.

Я подумала, что он уйдет от меня в гневе, но он прошел только несколько шагов, потом повернулся к ручью, сел и стал смотреть на течение. Море возмутил со дна ил, и теперь, пока мы смотрели, ручей становился все чище, пока не очистился совсем.

– Я только что пришел из деревни Хейверингов, – сказал Уилл. – Кто-то перебрался в деревню, их приютили жители. Одна девушка хотела, чтобы я нашел кое-что, что она забыла, но там все сожгли.

Я промолчала.

– Даже камни увезли, – с удивлением сказал Уилл. – Через несколько месяцев уже и не скажешь, что там когда-то была деревня. Стерли с лица земли память о людях, которые там веками жили.

– Ты там был с телегой? – спросила я.

Уилл быстро поднял на меня глаза.

– Да, – сказал он. – Я тебя не видел.

– Я была на выгоне, ездила верхом, – сказала я.

Я внезапно вспомнила, что мы были с Перри и смеялись над женщиной, вцепившейся в столб на крыльце.

– Мне не позволили приблизиться, – сказала я.

Оправдание было никудышное.

– Там ведь гнилая горячка.

Уилл покачал головой.

– Нет, – сказал он.

Он был зол, но голос у него был тихий и мягкий, никто, кроме меня, не догадался бы.

– Была женщина, у которой начался бред и лихорадка от голода. У нее не было гнилой горячки, она умирала от лихорадки. Она кормила грудью свою малышку, иначе бы та не выжила, так что когда еды было уже не купить и не выпросить, по ней это ударило сильнее всего.

– Она цеплялась за столб? – спросила я.

– Ты это видела, да? – спросил Уилл.

В голосе его гудело осуждение тех, кто видел неприкрытую нужду этой женщины и оставил ее на милость наемных разрушителей.

– Да, она цеплялась за столб. Ей было некуда идти. Она боялась попасть в работный дом, потому что у нее отняли бы детей. Я взял ее с тремя детьми к себе. Какое-то время буду их кормить.

– Ты будешь нянчить троих малышей? – со смехом спросила я.

Я хотела его уязвить, хотела, чтобы он сорвался на меня, раз уж он считал, что я настолько не права. Я злилась на него за то, что он приютил женщину с детьми. Мне не нравилось, что его будут считать мужем больной жены и отцом троих детей.

– Лучше я буду жить с тремя малышами, чем в Холле с одним большим ребенком и его мамой, – нахмурившись, сказал Уилл.

– Ты имеешь в виду лорда Перегрина? – спросила я, изо всех сил подражая презрительному тону леди Клары.

Уилл поднялся на ноги и твердо взглянул мне в глаза.

– Не говори со мной так, глупая потаскуха, – сказал он. – Я слышал, ты учишься так говорить, и будь я проклят, если знаю, зачем ты пытаешься превратиться в кого-то, кто не ты. Я слышал, что Тед Тайяк говорил о твоей маме, о леди Лейси, которая как-то каталась в грязи, дерясь с одной из девочек Денч. Ее лучшей подругой была деревенская девчонка, и она любила Джеймса Фортескью. Она бы никогда так говорить не стала! Твоя бабушка Беатрис ругалась, как пахарь, и надавала бы тебе по заднице за то, что ты так говоришь с рабочим человеком.

Я сжала пятками бока Моря и развернула его так резко, что он едва не встал на дыбы. Он прыгнул с берега на середину ручья, и оттуда я развернулась и крикнула:

– Ты уволен, Уилл Тайяк! – прокричала я. – Уволен, и можешь убираться с моей земли в ад! Сегодня же соберешь вещи, и ты, и все шлюхи в твоем доме! Убирайся с моей земли и не смей возвращаться!

Он уперся кулаками в пояс и крикнул в ответ:

– Тебе эта земля не принадлежит, и ты ею не управляешь, Сара Лейси. Ты еще не доросла, ты ничего не можешь подписать, никого не можешь назначить, никого уволить. Я получаю приказы от Джеймса Фортескью и только – ближайшие пять лет. Так и передай лорду Перри с наилучшими пожеланиями от соседа.

– Я тебя выгоню с этой земли в течение года! – закричала я.

Горе, злость и разочарование бурлили во мне, как в кастрюле, слишком плотно накрытой крышкой.

– Я выхожу замуж за лорда Перегрина, как только уладят дела и закончится сезон! И нам с ним будет принадлежать земля от Мидхерста до Коукинга, и тогда посмотрим, кто отдает приказы, а кто их исполняет, и сможешь ли ты найти в Сассексе работу!

Он спрыгнул с берега, одним резким движением, быстрее, чем я могла представить. Он оказался в воде, возле меня, и Море отпрянул с испуганным фырканьем. Уилл схватил меня за колено и талию, а потом за руку – и стащил со спины Моря, так что я плюхнулась в ручей рядом с ним, и мои новые сапоги для верховой езды полностью ушли в воду. Уилл сгреб меня за плечи и так затряс, что голова моя заболталась на шее.

– Что? – крикнул он. – Что ты говоришь? Что ты сказала?

Я сверкнула на него глазами, злая, не испугавшаяся его ярости.

– Я выхожу замуж за лорда Перегрина, – сказала я. – Его мать уже знает. Об этом объявят. Это правда.

Еще секунду его карие горящие глаза смотрели на меня, потом он оттолкнул меня, так что я, споткнувшись, отлетела к боку Моря. Уилл побрел вниз по течению к мелководью и выбрался на берег, неловко ступая сапогами, полными воды. Я отвернулась и вспрыгнула на спину Моря так легко, словно была на арене, после чего развернула его, как торжествующий кавалерист.

Но взглянув на Уилла, я была так потрясена, что улыбка пропала с моего лица. У него был такой вид, словно я ударила его ножом в сердце. Я ахнула, когда мы встретились глазами.

– Ты выйдешь за него? – спросил Уилл.

– Да, – тихо ответила я.

Мой гнев прошел, не осталось ничего, кроме его карих глаз, темных и прищуренных, словно его мучила боль.

– Ты сказала Джеймсу Фортескью?

– Я напишу сегодня.

– Ты этого хочешь, Сара?

– Да, – ответила я.

Я так хотела сказать ему, что я хочу этого, потому что не знаю ни кто я, ни куда мне идти. Потому что мне нужна какая-то семья, какой-то дом, где мне будет место. Потому что мы с Перри похожи: оба потерянные, оба нелюбимые, обоих нельзя любить.

– Я уеду в день твоей свадьбы, – холодно произнес он. – И предупрежу жителей деревни, что все – все наши надежды и планы на будущее, все обещания Лейси – все для нас в прошлом.

Он отвернулся и пошел прочь от ручья.

Мы с Морем смотрели ему вслед. Его полные воды сапоги чавкали при каждом шаге. Плечи были опущены.

Я попыталась рассмеяться при виде того, какое жалкое он собой представляет зрелище, но не смогла. Я очень тихо сидела на спине Моря и смотрела, как Уилл уходит от меня. Я отпустила его. Потом развернула Море и поехала назад, в Хейверинг-Холл.

Я сделала, что сказала, и с этой минуты все развивалось само, почти без моего участия. Я написала мистеру Фортескью, сообщая ему о своем решении, и, дождавшись его ответа, прочла его без переживаний. Он был взволнован и несчастлив, но ничего не мог поделать. Его честное, встревоженное, запинающееся письмо заставило меня ощутить, что я очень быстро бегу в неверном направлении, но леди Клара настояла на том, чтобы я дала ей прочесть это письмо, она зачитала куски из него вслух и покатывалась со смеху.

Она сочинила от моего имени хладнокровный ответ, в котором благодарила его за совет, но сообщала, что я приняла решение. Письмо отсылало его к юристам Хейверингов, если у него были какие-либо вопросы.

– Тебе стоило напомнить ему, что он несколько опоздал со своим разбитым по поводу твоего счастья сердцем. Он не прилагал особых усилий, чтобы тебя отыскать все шестнадцать лет, что ты была потеряна, как бы то ни было. Был слишком занят, воссоздавая в Широком Доле эдемский сад, так я скажу.

Это разозлило меня и обидело – письмо, которое я отправила мистеру Фортескью, было холодным и мелочным.

Больше он мне не писал.

От Уилла я тоже больше ничего не слышала. Мне часто казалось, что я вижу его лицо, смотрящее на меня с особой острой злостью. Однажды мне приснилось, что он уходит от меня, тяжело ступая мокрыми сапогами. Во сне я позвала его и, когда он обернулся, увидела на его лице улыбку, какой прежде не видела никогда. Но когда я проснулась, я знала, что не окликнула его, что никогда бы его не позвала. Пропасть, разверзшаяся между нами, была слишком глубока, чтобы перекинуть через нее мост из одной приязни и расположения.