По какой-то причине я подумала о векселях из банка и решила еще раз на них взглянуть. Ключ от ящика лежал в среднем ящике столика, где я его всегда держала. Ящик легко открылся и выехал вперед. Двигался он легко, будто был совсем легким.

Он и был легким. Я утром отдала Перри большую часть своего золота, а одиннадцать свернутых векселей на три тысячи каждый исчезли.

Я очень тихо сказала: «Ой», – и немного постояла на месте, потом подтащила к столику хорошенький белый с золотом стульчик, села и уставилась в пустой ящик.

Я подумала про горничную – но она служила Хейверингам много лет, и драгоценности леди Клары стоили куда больше. Подумала про служанку из кухни, которая помогала мне довести Перри до кровати, но ей не было позволено подниматься на второй этаж. Подумала про лакеев, но они редко заходили наверх и уж точно никогда в мою спальню.

Никто не входил в мою комнату, кроме леди Клары, горничной, меня самой и Перри.

Я поняла, что это Перри, как только увидела, что ящик пуст. Я старалась уйти от осознания того, что это он.

Какое-то время я сидела очень тихо и спокойно.

Он был игроком. Я и прежде видела игроков. Не таких, как мой па, который занимался этим, чтобы добыть пропитание, и не таких, которые играют для развлечения. Для некоторых это становится пороком пострашнее пьянства. Они не могут остановиться. Думают, что им везет, и делают новые и новые ставки. Им все равно, что за игра – кости, карты, скачки, петушиные бои, собаки, барсучья травля. Их лица покрываются потом и краснеют, глаза расширяются, когда они играют. Они похожи на мужчин, которые вот-вот овладеют женщиной. На голодающих, которым показали еду. Они были истинным благословением для па, который снова и снова их одурачивал, когда они до смерти хотели выиграть.

Я боялась, что Перри из таких.

Я даже не сердилась.

Я думала, что понимаю – он не может ничего с собой поделать. Думала, что внутри я все еще нищенка, и деньги на толстых кусках бумаги никогда не казались мне по-настоящему моими. Еще я подумала, что сердце мое не влечет ни к этому браку, ни к жизни, которую я вела.

Богата я или бедна, замужняя или одинока – ее больше не было. Я не могла себя убедить, что все это имеет значение. И я очень немногого ждала от Перри.

Я знала, что он пьет. Догадывалась, что он может оказаться игроком. Если бы меня спросили, я бы предсказала, что он обворует меня, или свою матушку, или любого, кто окажется рядом и будет ему доверять.

Но что-то нужно было делать. Мне нужно было увидеться с Перри, сообщить мистеру Фортескью, сказать леди Кларе.

Я вздохнула. Горло у меня не стало болеть меньше, голова раскалывалась от усталости. Я подошла к кровати и подумала, что прилягу ненадолго, отдохну, подожду, когда вернется Перри, и поговорю с ним.

Наверное, я задремала, потому что очнулась я, когда часы пробили три, и некоторое время спустя услышала спотыкающиеся шаги и шум падения на покрытой ковром лестнице. Я подняла голову, но не шевельнулась. Потом я увидела в свете камина, как очень медленно повернулась дверная ручка.

В комнату, шатаясь, вошел Перегрин.

Я лежала тихо и не произнесла ни слова. Из-под ресниц я наблюдала за ним. Он шагнул в комнату и закрыл за собой дверь.

– Тс-с-с, – сказал он самому себе и захихикал.

Я лежала молча, ожидая, что за этим последует: пьяное раскаяние, бурные объяснения, слезы, обещание исправиться?

Он тихонько подошел к моему туалетному столику, потом раздался скрежет – Перри воткнулся в стул.

– Осторожно! – громко пожурил себя он. – Не шуми! Не надо ее будить! Утром ее ждет сюрприз!

Я приоткрыла глаза пошире. Я как-то не ожидала, что Перри будет весел. Думала, он пришел за последними десятью гинеями, а может быть, за моими драгоценностями.

В мерцающем свете догорающего огня я увидела, как он вытащил что-то из кармана, какие-то бумаги, а потом услышала звон монет.

– Перри, бога ради, что ты там делаешь? – спросила я, сев в постели.

Он отпрыгнул, как олень.

– Черт, Сара! Не кричи на меня так, я пытаюсь сделать тебе сюрприз! – сказал он.

– Один уже сделал, – сдавленно сказала я. – Ты меня ограбил, Перри. Векселя на тридцать три тысячи, выписанные мне, исчезли из ящика, и я знаю, кто их взял.

– Ты про эти? – радостно спросил Перри.

Я потянулась за свечой и зажгла ее. Он махал мне пучком бумаг. От внезапного света я прищурилась. Это были те же векселя.

– Ты принес их обратно? – удивленно спросила я. – Ты не играл?

– Я выиграл! – объявил Перри.

Он нетвердыми ногами подошел к кровати и ухватился за один из столбиков балдахина. Глубоко засунул руки в карманы и выгреб кучу бумаг и монет.

– Я выигрывал, выигрывал и выигрывал! – сказал он.

Радостно захихикал и рассыпал по моей постели расписки и монеты.

– У меня есть безотказная система, – сказал он. – Несокрушимая система. Безокрушимая, несотказная, несказанная, сказочная система!

– Сколько? – спросила я, вновь чувствуя себя дочерью игрока.

Перри отложил мои векселя и вывернул остальные карманы, свалив на покрывало кучей монеты, расписки и банкноты.

В общей сложности вышло двадцать две тысячи.

– Перри… – потрясенно произнесла я.

Он кивнул, сияя улыбкой.

– Безосказочно! – удовлетворенно сказал он.

Мы помолчали.

– Ты не должен был брать мои деньги, – сказала я.

Он поморгал.

– Мне пришлось, Сара, – сказал он. – Я бы тебя спросил, но тебя не было. Мне пришлось. Мама говорила, что наденет бриллианты, когда тебя будут представлять ко двору – мне нужны были деньги.

Я нахмурилась.

– Какое отношение бриллианты твоей мамы имеют… – я остановилась. – Ты что, проиграл их? – спросила я.

– Заложил, – мрачно ответил Перри. – Мне нужно их вернуть, Сара, не то я пропал. Она дает мне так мало денег, что у меня не получается не наделать долгов. А недавно я подобрал ключ к ее сейфу. Это было до начала сезона, я знал, что он ей несколько месяцев не понадобится. Так что я их утащил и заложил.

Он мрачно помолчал пару мгновений, но потом его лицо озарилось.

– А теперь я смогу их вернуть! – радостно сказал он.

Он взглянул мне в лицо.

– Ты ведь не против, нет? – спросил он.

– Ты вор, – сказала я. – Вор, пьяница и игрок.

Вид у Перри был покаянный.

– Но я же все-таки выиграл, – заметил он.

– И я не лучше, – сказала я. – Я была воровкой, шулером и лошадиным барышником. Ты – то, чем ты должен быть, Перри. Но больше у меня никогда не воруй.

Он просиял.

– Я тебе пообещаю, – предложил он. – Я больше не буду у тебя воровать, и у мамы не буду воровать, и не буду ничего вашего закладывать. Все это было ужасно, Сара, я думал, что не смогу их вернуть и она узнает!

Я кивнула. Я могла себе представить, как страшно ему было.

– Хорошо, – сказала я. – Я возьму с тебя обещание. Ты больше не будешь воровать ни у меня, ни у мамы. И я никогда не буду у тебя воровать или обманывать тебя.

Он протянул мне мягкую ладонь с длинными пальцами, и мы крепко пожали друг другу руки.

– Договорились, – сказала я. – Теперь собери свой выигрыш с моей постели, мне надо поспать, у меня горло горит огнем.

Перегрин собрал бумаги и снова распихал их по карманам. Он тщательно пересчитал мои векселя и положил их на туалетный столик, потом прибавил к ним гинеи, которые брал у меня взаймы.

Затем он снова подошел к кровати и склонился надо мной. Я чувствовала на своем лице его теплое, сладкое от бренди дыхание.

– Доброй ночи, Сара, – тихо сказал он и поцеловал меня в щеку. – Доброй ночи, мой лучший друг.

Я неглубоко уснула, когда он ушел; в какой-то момент я повернулась, проснулась и обнаружила, что хихикаю, думая о Перри, о том, как он зашел ко мне в комнату с битком набитыми карманами, словно всю ночь передергивал карты. Потом я услышала, как часы пробили семь, встала, плеснула себе в лицо холодной воды и надела амазонку.

Только тут я вспомнила, что сегодня четверг и со мной приедет кататься Уилл.

Я наскоро причесалась, заколола волосы, надела шляпку и поспешила к двери. Сбежала по лестнице, натягивая перчатки, и у двери столкнулась со служанкой с кухни. Лицо у нее было грязное, руки черные от каминной сажи.

– Прошу прощения, мэм, – сказала она, сделав книксен.

Я кивнула ей, сама открыла дверь и выскользнула на улицу. Напротив, на другой стороне улицы стоял человек, державший в поводу двух лошадей. Но это был не грум Джерри, дожидающийся меня и держащий свою лошадь и Море.

Это был Уилл, стоявший с поводом своего гнедого в одной руке и поводом Моря в другой.

– Уилл! – воскликнула я, улыбаясь ему.

– Я замерз, – сердито ответил он. – Жду тебя уже полчаса, Сара, а твоя полоумная горничная не хочет тебя отыскать и сказать, что я здесь.

Я засмеялась, сбежала по ступеням и взяла у него повод.

– Ты слабак, – сказала я. – Всего-то свежо.

– Свежо! – вполголоса произнес Уилл.

Он подставил ладони и бережно подсадил меня в седло. Море прянул в сторону, и я похлопала его по шее.

– Да, – поддразнивая Уилла, сказала я. – Если бы ты жил в фургоне, как я, ты бы счел, что погода отличная. Но ты – изнеженный гаджо, Уилл Тайяк.

Уилл нахмурился и прыгнул в седло, потом его смуглое лицо сморщилось, и он расхохотался.

– Чего это ты, черт возьми, сегодня так щебечешь? Чему тебе так радоваться?

– Да так, – сказала я.

Лошади пошли в ногу бок о бок, я повернулась к Уиллу и улыбнулась ему.

– У меня были неприятности, я не спала всю ночь. Но теперь все наладилось, и я рада, что еду на этом коне, с тобой рядом. Я так рада тебя видеть.

Он тепло на меня взглянул:

– Я бы всю ночь ждал, в метель и мороз, чтобы тебя увидеть. И считал бы, что мне повезло. Я ехал в темноте прошлой ночью, чтобы успеть ко времени. Сара, ты первое, что стоило увидеть за эту неделю.

Я протянула к нему руку, быстрым неосознанным движением, и он не поцеловал ее, как любовник, но крепко и бережно сжал, словно мы заключали сделку. Потом его лошадь прянула в сторону, и мы отпустили друг друга.

– Что за неприятности? – спросил он.

– Сперва расскажи мне о Широком Доле, – отозвалась я. – Как прошло ваше собрание корпораций?

– В Широком Доле все хорошо, – сказал Уилл. – Овес и ячмень сжали, занялись изгородями и канавами. Корнеплоды созрели. Все в порядке. И мне велено передать тебе привет от всех и сказать, что все хотят, чтобы ты вернулась домой.

Он выпрямился в седле, когда мы выехали на дорогу к парку.

– Меня выбрали председателем национальной гильдии корпораций, – сказал он. – Я горд. Это честь для меня, и я рад, что меня попросили послужить.

– Молодец! – воскликнула я.

Потом замолчала.

– Что это значит? – спросила я.

Уилл улыбнулся.

– Да так, кое-что, – сказал он. – Будем встречаться каждые два месяца, или около того, обсуждать разное, решать, но пока у нас слишком много проблем со шпионами и правительством, чтобы заняться чем-то большим.

– Шпионами? – не понимая, спросила я.

Уилл кивнул:

– Народ думает, что кругом предатели и агенты Бони под каждым кустом. Так себя ведет это правительство – да и любое другое! Не могут вынести даже мысли о том, что ошибаются. Не могут и подумать, что другой англичанин с ними не согласится. Поэтому думают, что, если ты с ними не согласен, – ты или шпион на жалованье, или иностранец.

Он помолчал.

– Они считают, что это их мир, – просто сказал он. – Землевладельцы и те, кто у власти. Думают, что им принадлежит то, что называется англичанином. Если ты думаешь иначе, они тебя заставляют ощутить, что тебе не место в этой стране. Это не их страна, но они ни слова несогласия не хотят слышать.

Лицо его было мрачно.

– Докука, – сказал он. – Все мои письма вскрывают и читают, прежде чем я их увижу, и из-за этого они опаздывают. После прошлого собрания уже двое рыскали вокруг Широкого Дола и спрашивали деревенских, не поджигатель ли я!

Уилл фыркнул.

– Чертово дурачье, – добавил он.

– Я не знала, – сказала я.

Врагами моего детства были ловцы воров и егеря. Я не знала, что в мире идей тоже есть егеря.

– Они ничего не меняют, – сказал Уилл. – Сидят под дверью и записывают все, что скажешь, в свои книжечки, а потом бегут и переписывают это красивым почерком для своих хозяев. Все стараются говорить прилично, не дай бог проронить слово против правительства и короля. И я никогда не пишу писем, если могу передать что-то на словах.

– Вот как, – растерянно сказала я.

– Но собрание прошло хорошо, – заметил Уилл. – Приехали джентльмены с севера, которые затевают в тех краях опытную ферму. Один из них после повел меня обедать. Мы проговорили до ночи. Он хочет обустроить опытную ферму возле своей гончарной мастерской, для рабочих. Я ему рассказывал о школе Широкого Дола, о том, как мы обрабатываем землю. Он приедет сам посмотреть, когда в следующий раз будет на юге. Кажется, хороший человек.