– В самом деле? – леди Клара бросила взгляд на Эмили.

Та сделала книксен, ноги у нее подгибались.

– Да, мэм, – прошелестела она.

– Сколько капель? – настаивала леди Клара.

Эмили страдальчески посмотрела на Риммингс, и та ловко подхватила нить разговора.

– Я рассудила, что три, ваша милость, потому что мисс Сара утром потеряла голос, но не горела так.

Леди Клара кивнула.

– Тем не менее сейчас она серьезно больна, – твердо произнесла она. – Риммингс, отнесите эту записку лакею и скажите, чтобы сейчас же бежал к доктору Плейеру.

Риммингс с радостью отошла от моей постели и выскользнула из комнаты.

– Ты, – обратилась леди Клара к Эмили. – Приберись тут, поняла?

Эмили сделала книксен.

Леди Клара подошла и встала в ногах моей кровати.

– Сара, ты меня понимаешь? – спросила она.

У меня получилось едва заметно кивнуть.

– Я послала за врачом, он скоро будет, – сказала леди Клара. – Он поможет тебе поправиться.

Я так ослабела от страха и так надеялась, что снова смогу дышать, что готова была заплакать. К тому же я помнила, в каком тихом отчаянии умирала моя ма, одна, борясь за каждый вдох. Я не хотела остаться одна, как она, я хотела, чтобы кто-то гладил меня по лбу и говорил, что я поправлюсь.

– Сара, ты составила завещание? – осведомилась леди Клара.

От потрясения я задохнулась.

– Ты составила завещание? – снова спросила она, подумав, что я не расслышала.

Я покачала головой.

– Тогда я пошлю и за твоими поверенными, – безжалостно произнесла леди Клара. – Не тревожься, дорогая, но если у тебя гнилая горячка, нужно обо всем позаботиться. Я пошлю лакея в их контору, как только он вернется.

Она помолчала.

– Ты чего-нибудь хочешь?

Я заставила себя заговорить, протолкнуть одно слово сквозь наждачную глотку.

– Пить, – сказала я.

Леди Клара не подошла ближе, но кивнула Эмили.

– Налей мисс Саре попить, – резко сказала она. – Да не столько. До краев. Теперь посади ее. Да, обними за плечи и подними. Теперь возьми стакан и напои ее.

Холодный стакан коснулся моих губ, и в рот мне потекла сладкая чистая жидкость. Поперхнувшись первым глотком, я едва не захлебнулась по вине Эмили, но леди Клара одернула ее и велела дать мне отдышаться. Но после сладкая, ясная легкость разжала мне горло, и я выпила три стакана, прежде чем Эмили снова опустила меня на подушку, прошептав:

– Простите, мэм.

Леди Клара приказала ей сесть у моей постели и подавать мне лимонад, когда я попрошу. Эмили замешкалась, но потом опустилась в кресло, когда ее милость нахмурилась.

– Прошу прощения, мэм, – сказала она.

Леди Клара внимательно осмотрела комнату, потом взглянула на меня. Мне дышалось чуть легче, поскольку меня положили повыше, но пугающий скрежещущий звук все так же слышался всякий раз, как я делала вдох. Я заметила, как по лицу леди Клары пробежала тень, и поняла: она думает, что я умру, и ей придется искать в жены сыну другую покорную наследницу, и побыстрее, прежде чем он разорит семью карточными долгами.

– Я скоро вернусь, – коротко сказала она и вышла из комнаты.

Мы с Эмили остались в тишине, слушать отвратительный хрип моего дыхания. Я вскоре снова задремала – я слишком устала для чего-то другого.

То были последние мгновения, которые я через несколько дней смогла вспомнить ясно.

Я то горела, то тряслась от холода. Время от времени приходил человек, бережно прикасавшийся ко мне – я приняла его за Роберта Гауера и решила, что я снова в гостиной, отлеживаюсь после падения с трапеции. Была еще женщина, наверное, сиделка, от которой пахло спиртным. Она перекатывала меня с боку на бок, когда перестилала простыни. От прикосновений ее грязных рук у меня дергалась кожа, и она смеялась громким пивным смехом, когда я вздрагивала.

Иногда появлялась леди Клара, постоянно спрашивавшая меня, чувствую ли я себя достаточно хорошо, чтобы что-то подписать. Однажды она даже вложила мне в руку перо и поднесла лист бумаги. Я помню, мне показалось, что она хочет отнять у меня Море – давний мой лихорадочный бред, – и я уронила перо на белые простыни и закрыла глаза, чтобы не видеть леди Клару.

Помню, волосы у меня потускнели от пота и свалялись, и сиделка насильно их остригла. После этого я слегка повредилась в уме; с короткими клочковатыми волосами я снова казалась себе Меридон.

Часто, очень часто заходил Перри. То пьяный, то трезвый. Всегда ласковый и заботливый. Он приносил мне букетики цветов и однажды заплатил певцу баллад, чтобы тот спел у меня под окном. Он приносил мне виноград и ананасы из оранжереи и резал их меленькими кусочками, чтобы я могла проглотить. Даже в лихорадочном бреду я всегда узнавала Перри, его ладонь на моей щеке всегда была прохладной, я отчетливо чуяла запах джина и любимого мыла Перри. Однажды, когда сиделка вышла из комнаты, Перри склонился ко мне и спросил, можно ли ему взять пару гиней из моего кошелька.

– Я отчаянно нищ, Сара, – сказал он.

Я знала, что не должна разрешать. Знала, что он мне поклялся – казалось, в другой жизни, сотни лет назад, – что больше не будет играть. Но у меня не было воли противиться умоляющему взгляду его голубых глаз.

– Пожалуйста, Сара, – сказал он.

Я опустила веки, он принял это как согласие, и я услышала сперва звон золотых монет, а потом мягкий щелчок двери, когда Перри вышел прочь, оставив меня.

Врач приходил снова и снова.

Однажды, когда я была так измучена и так плоха, что хотела, чтобы все оставили меня, ушли и дали мне умереть спокойно, я увидела, как он кивнул леди Кларе и сказал, что ничего не может сделать. Что нужно ждать, а там будет видно.

Я смутно поняла, что они говорят о моей смерти.

– Ее мать умерла в родовой горячке, – сказала леди Клара.

Врач кивнул.

– Но она сильной породы, – ответил он. – Сквайры, хребет страны.

Леди Клара кивнула. Я знала, что она думает о том, что меня растили не как ребенка сквайров, который ест и пьет только лучшее.

– Она очень сильная, – с надеждой произнесла леди Клара. – Жилистая.

Доктор вопросительно поднял бровь:

– Что будет с поместьем, если ее не станет?

Леди Клара помрачнела:

– Отойдет обратно Лейси. Все контракты требуют брака между ней и Перри. Помолвки недостаточно.

Врач кивнул:

– Вам есть о чем волноваться.

Леди Клара издала тихий стон и отвернулась к окну, за которым серело в сумерках зимнее небо.

– Перри разорится, если не получит вскорости ее состояние, – сказала она. – А я рассчитывала на доходы от поместья Широкий Дол. Это золотая жила. Мое содержание зависит от благополучия поместья Хейверингов. А если Перри вовсе не женится…

Она умолкла, но ее безутешный голос эхом отдался у меня в голове. Она думала о разоренном вдовьем доме и о родне Хейверингов, которая займет ее место.

Доктор Плейер взглянул в сторону кровати, и его глаза блеснули. Я лежала, опустив веки, – и врач, и леди Клара считали, что я сплю. Я и в самом деле была в сознании лишь наполовину. Я то и дело уплывала, пока они говорили. То слышала все, то вовсе ничего.

– Особое разрешение… брак, – услышала я слова доктора Плейера.

Леди Клара затаила дыхание.

– Это будет законно? – спросила она.

– Ее опекун уже дал согласие, – рассудил доктор Плейер. – Если она сама этого желала…

Леди Клара поспешно подошла к кровати и, забыв о страхе перед горячкой, положила руку на мой горячий лоб.

– Она согласится? Она способна дать согласие? – спросила она. – Она едва говорит.

В городском голосе доктора Плейера искрилось веселье.

– Я с радостью засвидетельствую, что она была в состоянии, если возникнут какие-то сомнения, – тихо сказал он. – Из уважения к вам, леди Хейверинг. Я всегда был о вас столь высокого мнения… и всегда любил ту часть мира, где вы живете. Как я мечтал быть вашим соседом! Возможно, завести небольшой домик…

– В поместье Широкий Дол есть прелестный вдовий дом, – сказала леди Клара. – Если вы окажете мне честь… без всякой арендной платы, разумеется… снять его, скажем, на тридцать лет?

Я услышала, как хрустнули суставы доктора, когда он поклонился, и услышал улыбку в голосе леди Клары. Особую улыбку – так она улыбалась, когда получала желаемое.

– Доктор Плейер, вы так нам помогли, – сказала она. – Могу я предложить вам рюмку ратафии? В гостиной?

Он вынул из саквояжа пузырек с лекарством, и я услышала, как щелкнул медный замок.

– Я оставлю это для нее, пусть примет, когда проснется, – сказал он. – Скажу сиделке, когда буду уходить. А что до ее брака с вашим сыном – я не стал бы рисковать, откладывая его, леди Клара. Она и в самом деле очень больна.

Они вышли вместе, я слышала, как они тихо разговаривают, спускаясь по лестнице, а потом я осталась одна в тишине, лишь тикали тихонько часы и глухо потрескивал огонь в камине.

Я провалилась в горячечный сон, но через пару мгновений проснулась, похолодев до костей. Будь я способна издать хоть какой-то звук, кроме хрипящего дыхания, я бы засмеялась. Я подумала, что отец мой был изрядным негодяем, но и он бы не решился женить своего ребенка на умирающей девушке. Он был мошенником, но отдал мне нитку с золотой застежкой, потому что его попросила об этом умиравшая жена. В нашем мире к желаниям умирающих относились серьезно. В мире господ, где все выглядели так мило и говорили так тихо, приказы отдавали те, у кого была земля, те, кто мог вертеть миром, как пожелает.

Для них ничто не было свято, кроме состояния.

Леди Клара не то чтобы не любила меня, я достаточно хорошо ее знала и знала, что стань я ее невесткой, я нравилась бы ей, как ее собственная дочь Мария, а то и больше. Она ни к кому не питала ни особой неприязни, ни особой привязанности, заботясь прежде всего о себе самой. С ее точки зрения, ее прямым долгом было поддержание своего благосостояния, семейного богатства и репутации, и – при первой возможности – его преумножение. Каждая значительная семья в стране разбогатела за счет сотен незаметных.

Это я знала.

Но я никогда так ясно не понимала этого, как в тот вечер, когда потолок надо мной, казалось, колыхался, как муслин – зрение обманывало меня в горячке, но я знала, что вверена попечению женщины, которой моя подпись была дороже меня самой.

То, что случилось потом, походило на кошмар в бреду. Я проснулась от того, что Эмили протирала мне лицо какой-то ароматной прохладной водой. Я отпрянула от ее прикосновения. Кожа моя так болела и горела, что каждое касание жалило.

– Прошу прощения, мэм, – прошептала она и снова попробовала промокнуть мне лицо.

Я по-прежнему потела – горела в лихорадке.

Дверь спальни за спиной Эмили отворилась, белая роспись словно замерцала, когда я на нее взглянула, и в комнату вошла леди Клара. Что-то в ее лице поразило меня, даже сквозь горячечный бред. Она была решительна, губы крепко сжаты, глаза, когда она взглянула в сторону постели, казались твердыми, словно камни. Кажется, я сжалась и посмотрела на Перри.

Ему было нехорошо после вчерашнего загула: бледный, с мокрыми кудрями – его окунали в холодную воду, пытаясь побыстрее отрезвить. Но больше всего мне бросилось в глаза то, как он был одет. Обычно по утрам Перри ходил в костюме для верховой езды или в одном из своих шелковых халатов, наброшенном поверх белой рубашки и бриджей. Но тем утром он был облачен в безукоризненный светло-серый наряд, на нем красовался новый лавандовый жилет и светло-серый фрак. В руке он держал светло-серые перчатки.

По-моему, именно перчатки заставили что-то в моей голове щелкнуть, словно сработала пружина. Я услышала свой прежний голос, голос многое повидавшей цыганской девчонки: «Черт, да они меня замуж выдадут, пока я тут помираю!» – и меня охватила такое негодование, что с меня градом полил пот, а глаза выкатились и засверкали.

Перри подошел к кровати и взглянул на меня.

– Не так близко, Перри, – сказала его мать.

– Мне жаль, что так вышло, Сара, – произнес Перри. – Я не хотел, чтобы у нас все так было. Я правда хотел, чтобы мы поженились и сделали друг друга счастливыми.

Его взволнованное лицо дергалось. Приступ гнева меня утомил.

– Ты умираешь, – просто сказал Перри. – Если я на тебе не женюсь, я разорен, Сара. Мне нужно состояние, пожалуйста, помоги мне. В конце концов, когда ты умрешь, тебе это будет неважно.

Я отвернулась и закрыла глаза. От злости я была чернее ночи. Ничего я не хотела для него делать, ничего – ни для кого из них, ничего.

– Нужно дать ей лауданум, пусть успокоится, – раздался голос доктора.

Все собрались. Эмили беспокойно потянула меня за плечи, приподняла – и я открыла рот, чтобы проглотить настойку. Внутри меня тут же разлилось золотое сияние. Лекарство было крепче обычного. Достаточно крепкое, чтобы меня одурманить. Умный доктор Плейер отрабатывал свою награду – вдовий дом в Широком Доле, принадлежавший мне. Ярость и отчаянное стремление уцепиться за жизнь отпустили меня. Скрежещущее дыхание стало тише и ровнее. Я вдыхала меньше воздуха, но и волновало меня это куда меньше. Я бы не стала возражать ни против чего, пока на меня действовали чары лекарства. Все казалось таким далеким, таким чудесно неважным. Мне было легко; Перри мне достаточно нравился, я не хотела, чтобы у него был такой испуганный и несчастный вид. Пусть получит свое состояние, это справедливо.