– Чтоб меня черти взяли, – сказала она.

Потом метнулась к старухе, лениво сидевшей у огня, и потянула ее за руку.

– Проснись! Проснись! Старая ты кадушка! – крикнула она. – Проснись и погляди на мисс Сару. У нее вышло, вот как! Она больше не потеет, она не горячая! Лихорадка переломилась, и она поправится, ведь так?

Сиделка поднялась и нетвердой походкой направилась ко мне. Ее уродливое, похожее на землянику, лицо даже не дрогнуло.

– Слышите меня, милочка? – спросила она.

– Да, – ответила я.

Голос у меня был тонкий, но наконец-то ясный.

Она кивнула.

– Миновало, – сказала она Эмили. – Иди-ка ты принеси ей чего подкрепиться из кухни. Да и мне съестное не помешает.

Эмили помчалась к двери, и я услышала, как стучат по лестнице ее башмаки. Толстая старуха взглянула на меня, что-то прикидывая.

– Вы хоть помните, что вас оженили? – грубо спросила она.

Я утвердительно прикрыла веки.

– Он спал, открыв дверь к вам в комнату, и все дела, – сказала она. – Все чин чином. Вы так и хотели?

Я снова прикрыла глаза.

Будь она проклята за свое любопытство.

Мне не хотелось думать ни о Перри, ни о леди Кларе, ни о докторе, которому пообещали дом на моей земле, ни о священнике, который обвенчал меня, когда я не могла говорить.

Я хотела лишь слушать, как поет малиновка, смотреть на бегущие по белому зимнему небу облака, и радоваться руке, которая больше не сжималась в кулак и не была липкой от пота, и дыханию, ровному, как легкие волны на спокойном море.

Я выжила в гнилой лихорадке. Я выздоровела. Хотя и была очень слаба.

Неделями я чувствовала себя младенцем, который учится ходить. Прошло несколько дней, прежде чем я смогла сделать что-то, кроме как сесть в постели, и у меня не заболело от усталости все тело. Потом я однажды добралась до кресла возле камина – сама. Чуть позже я велела Эмили помочь мне надеть свободный капот и заставила себя пройтись по коридору до лестницы. Потом мне пришлось позвать ее и сказать, что я слишком слаба и мне нужно помочь вернуться в комнату. Но на следующий день я спустилась по лестнице, а потом осталась внизу и выпила чаю.

Лихорадку одолела не маленькая мисс Сара. Не бледная тень госпожи из знатных поборола болезнь. Не маленькая мисс Сара приказывала сквозь зубы Эмили, чтобы та, черт ее побери, подала ей руку и помогла идти, когда ее ноги превращались в студень.

То была прежняя сила Меридон – драчливой, бранящейся, крепкой девчонки-роми.

Знатная дама умерла бы!

Нужно было быть крепкой, как плетеный кнут, чтобы пережить такую лихорадку и такую сиделку. Знатная дама на всю жизнь осталась бы инвалидом, выживи она. Но я не хотела отдыхать, я не хотела прилечь днем, когда мне стелили в гостиной. Каждый день я шла дальше, каждый день оставалась на ногах чуть дольше. И однажды, всего через неделю после того, как я впервые прошлась по комнате, я настояла на том, чтобы к парадной двери привели из конюшен Море, и сошла с крыльца, опираясь на руку лакея, и прижалась бледным лицом к его серому носу, вдыхая его славный, честный лошадиный запах.

Этот запах и то, что я увидела его на лондонской улице, помогли мне вернуться в гостиную, чтобы снова отдохнуть и подготовиться к разговору с Перегрином.

Я почти не видела его и леди Клару с тех пор, как поправилась. Леди Клара не бывала дома. Сперва я не могла понять – почему, но потом Эмили позволила себе поделиться сплетнями, ходившими среди слуг. Леди Клара металась по городу, пытаясь удержать крышку над скандалом со своей дочерью, Марией. Пробыв замужем всего несколько месяцев, Мария спуталась с учителем музыки, и если бы леди Кларе не удалось откупиться от него и унять жалобы Марии, а также быстро пресечь слухи, они дошли бы до ушей незадачливого мужа. А Бейзил и так уже подустал от счетов за платья Марии, от ее норова и обид.

Я достаточно хорошо знала леди Клару, чтобы понять, что она спасала Марию не из любви к дочери и не из почтения к священному брачному союзу. Она смертельно боялась, что Бейзил вышвырнет Марию и она вернется домой с учителем музыки в поводу, с погубленной репутацией – дорогостоящий позор семьи.

Леди Клара сама сказала мне об этом, когда мы как-то днем встретились с ней на лестнице.

– Рада видеть, что ты встала, дорогая, – сказала она. – И рада, что ты достаточно здорова, чтобы обедать внизу. Перри возвращается из Ньюмаркета завтра, не так ли?

– Да.

Я помешкала, опираясь на холодные чугунные перила.

– У вас усталый вид, леди Клара.

Она скорчила гримаску:

– Я устала. Но мне нужно немедленно ехать к Марии. Бейзил сегодня обедает дома, и я не посмею оставить их наедине. У Марии острый язык, она станет досаждать мужу, я знаю. Кругом полно тех, кто захочет рассказать ему, что творилось у него под носом, если он захочет это выслушать. Мне придется выступить миротворцем.

Я холодно на нее взглянула:

– Выгодные браки – ваш конек. Но сделать так, чтобы брак не распался, труднее, правда?

Она посмотрела мне в глаза, так же твердо, как я.

– Нет, если он устраивает обе стороны, – прямо заявила она. – Мария глупа, страсти застят ей весь мир. Ты не такая. У тебя есть доступ и к своему состоянию, и к состоянию Перри. Ты можешь жить в деревне, или в городе, или на луне – какая мне разница. Ты хотела выйти в свет, и я тебе это устроила. Я представлю тебя ко двору, твой ребенок станет крупнейшим землевладельцем в Сассексе. Ты согласилась на этот брак, Сара, и он сослужит тебе добрую службу. За мной нет никакой вины.

Я кивнула.

– Я научусь с этим жить, – сказала я твердо. – Но я не давала согласия.

Она пожала плечами. Она была слишком мудра и слишком умна, чтобы поддаться.

– Он сослужит тебе добрую службу, – повторила она. – И, как бы то ни было, теперь выбора у тебя нет.

Однако во мне все еще теплилась надежда, что я смогу освободиться. Одно дело – согласиться на брак с Перри, когда мне было его жаль, жаль себя, и когда я уважала – почти любила – леди Клару. Но совсем, к черту, другое дело получилось, когда я увидела, как Перри ворует деньги у меня из кошелька, пока я болею, и как леди Клара украла у меня землю, когда думала, что я умираю. Если бы у меня появилась возможность освободиться, я бы ею воспользовалась.

И если бы я могла освободиться, меня ждал бы Широкий Дол.

И Уилл мог быть еще там.

Я послала лакея с запиской к поверенному Джеймса Фортескью и, приняв его наедине в гостиной, открыто рассказала ему, что произошло. У него приоткрылся рот, и он стал ходить по комнате, как ходит кот, прежде чем улечься у камина.

– Я не знал! – сказал он. – Я слышал только, что было выдано особое разрешение, поскольку вы были больны. И мне было известно, что вы несколько месяцев жили в их доме как член семьи.

– Я вас не виню, – сказала я.

У меня было мало сил для разговора, я только хотела знать, действительно ли я крепко попалась.

– Я не виню вас, – повторила я. – Никто не виноват. Но скажите мне, брак действителен? Есть ли у меня теперь какая-то надежда?

Он повернулся к огню и стал рассматривать бревна.

– Он спал в вашей постели? – тактично спросил он.

– Да, – сказала я. – Они об этом позаботились. Но мы этим не занимались.

Он так и подпрыгнул, словно я по нескромности своей уколола его булавкой. Но я больше не была маленькой мисс Сарой.

– Понимаю, – медленно произнес он, чтобы скрыть волнение. – Тогда медицинский осмотр, если вы готовы вынести подобное, сможет установить, что вы…

Он замялся.

– Осмотр у врача? – спросила я.

Он кивнул.

– Чтобы подтвердить невступление брака с целью получения судебного решения о его недействительности, – сказал он, глядя себе под ноги на каминный коврик и краснея, как школьник.

Я вспомнила, на скольких лошадях ездила и со скольких падала. Вспомнила, как ездила без седла и лазала по деревьям. И состроила рожу отвернувшемуся поверенному.

– У меня не было мужчины, но я сомневаюсь, что смогу это доказать, – сказала я. – Там, откуда я родом, мало кто из девушек оставляет на простыне пятно в брачную ночь. Мы слишком сурово живем.

Он кивнул, словно понял. Но я-то знала, что нет.

– Тогда мы столкнемся с проблемой при получении развода, – осторожно сказал он. – И развод не возвратит вам ваши земли, даже будь он возможен.

Я откинулась на стеганую спинку кресла. Я очень устала.

– Будем говорить прямо, – сказала я. – Я не могу получить решение о признании брака недействительным.

Он кивнул.

– Возможно, я смогу развестись.

– Только при доказанном насилии и жестокости, – мягко заметил он.

Я бросила на него вопросительный взгляд.

– Заточение, пытки, избиение, такого рода вещи, – тихо сказал он.

Я поняла. Там, откуда я была родом, если ты уставала от мужа или муж от тебя уставал, можно было встать среди толпы и объявить, что вы больше не муж и жена. На этом все кончалось, и вы расходились своими путями. Но господам надо было думать о землях и наследниках.

– Этого не было, – сказала я. – Но если бы и было и я смогла получить развод, вы хотите сказать, что свою землю я не верну?

Поверенный отвернулся от огня и взглянул на меня. Выражение его лица было добрым, но отстраненным.

– Теперь это его земля. Он ваш муж и господин. Все, чем вы владели, при заключении брака отошло ему. Он может распоряжаться этим по своему усмотрению. Таков закон, леди Хейверинг.

Он помолчал.

– На вас выписано весьма щедрое содержание, – добавил он. – Я видел контракт, оно очень щедро. Но и религия, и закон, и наши обычаи настаивают на том, что лучше, если все принадлежит супругу.

– Все? – спросила я.

Я вспомнила о буковой роще по дороге к Гряде, где солнце сочится сквозь листья и тени качаются на ореховой подстилке из опавших листьев у корней деревьев.

– Все, – сказал он.

– Тогда я замужем, и все хорошо, – отозвалась я. – И лучше мне извлечь из этого все возможное.

Он взял шляпу и перчатки.

– Мне жаль, что во время вашей болезни случилось такое недоразумение, – светским тоном произнес он. – Но когда вы поставили свое имя под актом о браке, дело было сделано.

Я умудрилась улыбнуться, улыбкой нищенки с жестким взглядом.

– Понимаю, – ответила я. – Я должна была быть настороже. Я всю жизнь жила среди воров, мистер Пенкисс. Надо было понимать, что я по-прежнему среди них.

Он поспешно надел шляпу. Ему не слишком понравилось, что вдову пэра числят среди шайки воров, но платили ему из доходов поместья, которое когда-то было моим, и он не мог меня в чем-то укорить.

Он ушел, а я позвонила, чтобы пришла Эмили. Мне нужно было, чтобы меня поддержала ее сильная молодая рука, я хотела подняться по лестнице, отдохнуть. Я была слаба, как недотопленный котенок.

За долгие недели моего выздоровления я ни разу не видела Перри – его не было в городе, он уехал в Ньюмаркет на бега. Он вернулся домой на следующее утро после моего разговора с поверенным, в ясный морозный январский день, когда в воздухе витал запах снега, который не могли убить ни чад, ни смог лондонских улиц.

Я как раз попробовала прокатиться в ландо леди Клары и поднималась на крыльцо, устав от чрезмерных усилий на ухабистой дороге к выздоровлению. А Перри сиял, как новенькая гинея, – златовласый, голубоглазый, улыбавшийся, как солнышко.

И пьяный в стельку. Он выпал из двуколки и хихикнул, как дитя. Лакей, изящно спускавшийся с крыльца, чтобы взять его вещи, внезапно прибавил ходу и предотвратил его падение в канаву. Ноги Перри подкосились, пошли в разные стороны, и он расхохотался.

– Сара! – воскликнул он, заметив меня. – Ты встала и уже ходишь! Дивно выглядишь!

Я нахмурилась. Я знала, что бледна, как снег, а волосы у меня торчат копной медных кудрей и под шляпкой смотрятся нелепо, а в чепчике я кажусь почти лысой.

– Мне так повезло! – радостно сказал Перри. – Все выигрывал и выигрывал, я нагружен гинеями, Сара! Сегодня вечером поедем в театр, праздновать!

– Заведите его в дом, – коротко приказала я лакею и первой прошла в гостиную.

Зайдя в дом, Перри пошел тверже. Он рухнул в кресло и улыбнулся мне.

– У меня правда прекрасно шли дела, пойми, – начал он.

Я сухо улыбнулась:

– Я рада.

В дверь постучали, и горничная внесла чай. Я села у огня и взяла у нее свою чашку. Перри быстро выпил свой чай и несколько раз подливал свежего.

– Хорошо дома, – заметил он.

– Я виделась со своим поверенным, – внезапно сказала я. – Наш брак нерасторжим, и контракты приняты. Документы о праве собственности на Широкий Дол тебе скоро пришлют.

Перри кивнул, его лицо посерьезнело.

– Сара, я был на мели, – пояснил он. – Попал прямо под топор. Меня бы посадили в долговую тюрьму, если бы я не женился.

Я кивнула с каменным лицом.