– Уилл! – шепотом воспротивилась я.

У него было мгновение, чтобы отодвинуться и взглянуть на меня. Лицо у него было озорным.

– Глупая ты корова, – с любовью сказал он.

Потом уткнулся мне лицом в голую шею и стал толкать бедрами.

– Оп-па! – заорал кто-то за его спиной.

Капитан Томас резко остановился, а его громилы вытянули шеи из-за его плеча. Уилл не поднял голову, я отважилась взглянуть поверх его плеча. Они на меня пялились, на мои раскинутые голые ноги.

Я опустила голову, уткнувшись в теплое плечо Уилла, и про себя прокляла их, и всех чертовых мужчин на этой сучьей земле!

Я ненавидела Уилла, капитана Томаса и Широкий Дол каждым дюймом своего ледяного злого тела.

– Вы тут не видели двух джентльменов, пробегали мимо? – выкрикнул Томас.

Уилл заревел – то ли от ярости, то ли от похоти, которой помешали.

– Какого черта, я вам тут что, в дозоре? – заорал он. – Не видел, конечно. Вы как думаете, я тут чем занят? Проваливайте к черту. Я заплатил за двадцать минут, и я свои двадцать минут получу!

Они заколебались, двое отступили.

– Они туда побежали… – сказала я.

Голос у меня был шелковистый и невнятный.

Я выбросила руку и указала направление, и они увидели в бледном свете мое голое плечо и очертания шеи.

Капитан Томас насмешливо мне поклонился.

– Весьма признателен вам, мэм, – сказал он. – И прошу прощения, что побеспокоил, сэр.

Мы услышали, как он сделал пару шагов.

– А леди-то не так увлечена, как мужчина, – сказал он, и его люди засмеялись.

Потом его голос переменился.

– Это они? Садятся в экипаж? Черт! За ними!

Мы услышали, как они с шумом ломятся через подлесок и кричат кучеру. Уилл и я застыли, тихо, как зайчата в вереске, слушая, как отъезжает экипаж, как они бегут следом, крича, чтобы привлечь внимание стражника.

Потом наступила тишина.

Они ушли.

Уилл Тайяк лежал на мне, уткнувшись лицом в мою шею, вдыхая запах моего пота, терся лицом о мою кожу и настойчиво упирался сквозь мою задранную рубашку в мою глубокую, укромную сердцевину, где я намокала. Я была насквозь мокрой, как влюбленная потаскушка за стогом сена.

– Все хорошо, Уилл, – сказала я теплым от смеха голосом. – Можешь перестать притворяться. Они ушли.

Он, вздрогнув, остановился и поднял лицо, чтобы взглянуть на меня – оно было исполнено любви.

– Господи, как я тебя люблю, – просто сказал он. – Я бы дал себя повесить за шулерство, чтобы разодрать на тебе рубашку и полежать у тебя между ног – вот за это мгновение.

Я потянулась, плавно и чувственно, как кошка.

Мне казалось, в моих венах прежде никогда не струилась кровь, никогда до этой минуты.

Я вся была теплой, вся была живой.

Кожа, внутренняя сторона запястий, подошвы ног, теплые ладони, трепещущий кончик языка, каждая крупица меня сияла, как золото. И глубоко-глубоко между ног я ощутила стук крови, словно я никогда раньше не была там живой, словно Уилл был плугом, который должен был взрыть землю и сделать ее плодородной, и тело мое вдруг перестало быть пустошью, оно стало богатой пахотной землей, жаждущей сева.

– Не сейчас, – неохотно сказала я. – Они вернутся, когда остановят экипаж. Они же не глупые.

Уилл вскочил.

– Нет! – сказал он. – Вот! Твоя одежда!

Он полез в ежевичный куст, топая ногами и шепотом ругаясь, когда обдирался о колючки. Потом он из нелепого рыцарства отвернулся, пока я одевалась. Я нахлобучила шляпу и завернулась в плащ.

– Домой в Широкий Дол, – решительно сказал Уилл.

– Мне нужно забрать Море, – ответила я.

Уилл остановился и посмотрел на меня, словно я пошутила.

– Нельзя! – воскликнул он. – Мы не можем так рисковать, вдруг нас выследят, если пойдем туда, откуда пришли? Надо нам уходить через парк, на запад, а потом вернуться по своим следам.

– Мне нужен Море, – упрямо сказала я. – Море доставит нас домой. А тебе нужна твоя лошадь.

– Они их потом пригонят… – начал Уилл.

– Они – нет, – твердо оборвала его я. – Я покончила с Хейверингами навсегда. Они мне и носового платка не пришлют. Я заберу своего коня из их конюшни, прежде чем они поймут, что птичка вылетела из клетки.

Уилл помялся, посмотрел в мое решительное лицо, потом на городские улицы, на которых с рассветом начинались шум и толчея.

– Я не поеду без Моря, – сказала я.

– Ох, ну ладно, – набычившись, отозвался он, и мы вышли из рощицы плечом к плечу.

Между нами не было ни искорки страсти, даже нежности не было.

Мы шипели друг на друга, как злые кошки.

39

Мы заметили наемный экипаж, проезжавший по Парк-лейн, закричали, чтобы его остановить, и ввалились внутрь. Уилл в бледном свете, лившемся в окно, пересчитал серебро, решая, хватит ли нам монет заплатить за проезд, чтобы не светить золотые гинеи. Уилл Тайяк, неизменно предусмотрительный, как йомен.

Я откинулась на грязные подушки сиденья и вздохнула.

– Сколько у тебя? – спросила я.

Уилл тщательно сосчитал золотые монеты, вынимая по одной.

– Девяносто восемь гиней, – сказал он. – А ты все спустила, да?

– Да, – улыбаясь, ответила я и поглядела на него из-под ресниц. – Люблю играть по-джентльменски.

– По-шулерски ты любишь играть, – тут же отозвался он.

Потом настороженно поднял голову.

– Что это было?

Я опустила окно, и мы прислушались.

Позади нас слышались крики, я разобрала голос, оравший:

– Эй, кучер! Стой!

Лицо Уилла побелело.

– Вернулись, – сказал он. – Что теперь?

– Обгоним их! – ответила я.

Прежде чем он что-то возразил, я схватила горсть его гиней и запихала себе в карман. Потом высунулась из окна экипажа, вцепившись в раму, вылезла и забралась на козлы, рядом с кучером, как уличный мальчишка.

– Что такое? – вскинулся он.

Он уже натягивал вожжи, услышав, что кричали сзади.

– Гони! – взвизгнула я.

Он разинул рот.

Я набрала полный кулак гиней и сунула их ему в руки.

– Шулера! – крикнула я, перекрывая шум. – Не любят проигрывать. А мы их разорили. Гони свою клячу, и получишь двадцать гиней, когда будем на месте!

Он быстро оглянулся. Только капитан и еще двое-трое продолжали нас преследовать. Они не догнали бы нас, если бы чертова кляча в оглоблях была способна на что-то, кроме заплетающегося шага.

– Быстрее! – сказала я.

Кучер улыбнулся во весь щербатый рот.

– За двадцать гиней? – спросил он.

– За тридцать! – ответила я.

Он хлестнул лошадь кнутом по спине, и скотинка, вздрогнув, пустилась прихрамывающим галопом. Уилл высунул голову из окна и увидел, что мы отдаляемся от преследователей.

– Ура! – завопил он.

Я расхохоталась.

Потом взглянула вперед.

Какая-то телега, груженная чертовым сеном, преграждала нам путь. Она опрокинулась набок, и вокруг суетилось полдесятка человек, пытавшихся ее поднять, да остановились поглазеть пара молочниц и четыре-пять мальчишек-посыльных.

Кэб мог бы объехать телегу, если бы люди расступились, но они занимали всю дорогу.

Я оглянулась. Лицо у капитана Томаса было багровым, но он заметил, что мы застряли. Я увидела, как он улыбнулся.

– Держи вора! – заорал он.

Я сунула руку в карман.

– Дорогу, парни! – закричала я. – Держите!

Широко замахнувшись, я швырнула монеты – гинеи, серебро, медяки – прямо в небо. Мальчишки и молочницы ринулись на землю, прочь с нашего пути. Мужчины, пытавшиеся выправить телегу, растерянно посмотрели на меня, а потом тоже бросились ловить катящиеся монеты.

– Вперед! – приказала я.

Когда мы объехали телегу, я бросила еще горсть монет, и, откуда ни возьмись, набежали нищие и гулящие девки, мальчишки и воры, выскочившие из своих домов, и, толкаясь, спешно кинулись подбирать деньги.

– Сара! – с мукой воскликнул Уилл.

Я рассмеялась.

– Гляди! – сказала я, указывая назад.

Капитан Томас оттолкнул кого-то, торопясь прорваться сквозь толпу, и тот человек толкнул его в ответ. То, что начиналось как стычка, переросло в многообещающую уличную потасовку. Капитана Томаса грубо двинули в плечо и сгребли за воротник, не пуская дальше. Я отплясывала на козлах, махала нашим преследователям и вопила во все горло.

– Прощай, ловец голубей! – торжествующе орала я. – Прощай, куцый! Прощай, недоумок! Жалкий ты плут! Боров в доспехах!

Кэб круто повернул за угол, и я потеряла равновесие. Я упала на сиденье и ухмыльнулась кучеру.

– Высади нас возле конюшен на Дэвид-стрит, – сказала я, и он кивнул, направляясь, куда я велела.

– Ночь у вас, судя по всему, удалась, – заметил он.

Я с наслаждением потянулась, думая, что документы спасены, и Уилл спасен, и я сама спасена от Хейверингов и всей это господской жизни.

– Отличная ночь, – согласилась я.

Экипаж остановился на углу, и Уилл выбрался наружу. Покачал головой, глядя на меня.

– Боже правый, Сара! – воскликнул он. – Это же были почти все мои деньги!

– Я пообещала кучеру тридцать гиней, если он нас вывезет, – сказала я. – Выворачивай карманы, Уилл.

Кучер спустился с козел, а мы с Уиллом обшарили каждый карман своих сюртуков и бриджей. Собрали семнадцать гиней и несколько медяков.

– Я вас на слове ловить не стану, – сказал кучер. – Семнадцать – это по-честному, столько я с вас и возьму.

Он забрал монеты с неохотно протянутой ладони Уилла и поехал прочь, улыбаясь до ушей.

С лица Уилла можно было резать гравюру «Крестьянин, обобранный в большом городе».

– Сара, то были наши последние деньги! – произнес он. – Как мы, по-твоему, доберемся домой?

– Поедем верхом, – весело отозвалась я.

– Голодные? – спросил Уилл. – Денег на еду не хватит.

Я улыбнулась ему.

– Украду, – ответила я. – Или можешь созвать толпу, буду показывать конные трюки на площадях.

Сердитое лицо Уилла треснуло от смеха.

– Ну ты и мошенница! – сказал он. – По-хорошему, нельзя мне везти тебя в Широкий Дол, там живут честные люди, а ты – бандитка!

Я расхохоталась в ответ, мы повернулись и пошли по мощеной улице в конюшню.

Было еще рано, на боковых улицах стояла тишина.

Вдали слышались крики молочниц и водоносов; в конце улицы мимо нас проехала повозка ночного золотаря, за которой тянулось зловоние. Город еще не проснулся. Только рабочие люди, трудившиеся тяжелее всех, вставали в такую рань.

Грум ждал нас, он вытаращил глаза, увидев, в каком я состоянии и в каком состоянии его лучший костюм, и Уилл, чья рубашка висела сзади поверх брюк.

– Миледи… – беспомощно начал он.

– Придется мне оставить твой костюм себе, – радостно сказала я. – Но я пришлю тебе денег на новый, когда доберусь домой, и заплачу за услугу, которую ты оказал мне нынче ночью.

– Домой – это вон в тот дом? – с надеждой спросил он.

– В Сассекс, – ответила я.

Лицо у него вытянулось.

– Миледи, но вы же не сбежите, – сказал он. – Я места лишусь, если узнают, что я вас отпустил, и вам конец. Вернитесь домой, миледи, я скажу, что велите.

Он повернулся к Уиллу.

– Ты же знаешь, она не для тебя, – яростно прошипел он. – Я видел, как ты на нее смотришь, но ты же знаешь, она теперь леди Хейверинг. Ты ее погубишь, если увезешь!

Уилл коротко рассмеялся.

– Я ее увезу! Да на что она мне. Может ехать домой, если пожелает, я ей ничего велеть не могу, это все равно что ветру велеть, чтобы дул. Я получил то, за чем приезжал. Больше мне ничего не надо.

Я уже взялась за ручку на двери конюшни, но на эти слова обернулась и улыбнулась Уиллу, не скрывая своих чувств. То была улыбка женщины, знавшей, что ее всем сердцем верно любят. Для Уилла в целом мире никого не было и быть не могло, кроме меня, мы оба это знали. И для меня в целом мире никого, кроме него, быть не могло.

– Мне нужен Море, – сказала я. – А мистеру Тайяку – его лошадь. Положите на Море мужское седло, я поеду по-мужски.

Тут Джерри вслух застонал, но отправился в темную конюшню, и я слышала, как он заругался на Море, когда затягивал подпругу, а конь фыркнул.

Потом он вывел обеих лошадей на улицу. Копыта громко стучали по брусчатке, и грум тревожно заозирался.

– Что мне им говорить? – спросил он. – Когда спросят, где Море? Что мне сказать?

– Скажи, что ее милость приказала его подать, – коротко ответил Уилл. – Как ты мог с ней спорить?

– Они спросят, в чем она была! И седло это – лорда Перри… – в отчаянии произнес грум.

– Ох, черт, ну поехали с нами, – внезапно сказала я, устав от этого вздора. – Бери лошадь, и поехали с нами. Мы едем в Широкий Дол. Там для тебя найдется работа. А лошадь потом отошлем назад, так будет лучше, некому тут будет сплетничать.

Уилл взглянул на меня.

– Мы возьмем с собой грума? – недоверчиво спросил он.