Он снова замолчал, как будто преодолевая внутреннее сопротивление, потом пожал плечами и продолжил рассказ:

— Право, я должен быть откровенным до конца. Ни один из нас двоих не будет чувствовать себя свободно, если не выскажет всего. Слушайте дальше. Я никогда не забуду, как однажды, придя в «Уайтс», я услышал, что Дэмиан неожиданно отбыл на континент. Я подумал, что, вероятно, он устал от капризов Элизабет. Файли, казалось, был очень доволен таким результатом, или, как он выразился, поражением капитана Ролланда. Он стал вышучивать меня, объявляя себя победителем пари. Хотя, как я уже сказал вам, к этому времени я в значительной степени утратил интерес к леди, все же я не думал, что он может добиться успеха и снискать ее расположение. После всех этих разговоров я взял и послал его к дьяволу. Но вскоре я понял, что ошибался, так как Элизабет стала появляться в обществе вместе с Файли чаще, чем с кем бы то ни было.

Можете представить мое изумление, когда несколько недель спустя около полуночи Элизабет, в капюшоне и маске, появилась в моем городском доме. Я не хочу расписывать вам подробности той ночи. Хотя… почему бы и нет? Вы возили мою непутевую любовницу по всему Лондону. И вряд ли есть что-то такое, чего вы сейчас не знаете, после того как пробыли в роли джентльмена пять месяцев. Вы знаете об этом подлом мире во сто крат больше любой молодой леди. Итак, Элизабет оставалась у меня почти до утра. Я переспал с ней несколько раз. Я не стану утверждать, что в полной мере отвечал за свои действия той ночью. Потом я нещадно бранил себя за глупость. Достаточно сказать, что я проглядел ее низкие уловки. Элизабет притворилась невинной и решила соблазнить меня, опытного мужчину. Но прежде она убедилась в том, что я выпил полбутылки бренди. Три недели спустя она устроила мне скандал. Она со слезами сообщила мне, что беременна. И я опять оказался в дураках. Я принял ее слова за чистую монету и без всяких колебаний предложил ей выйти за меня замуж. Через три дня я получил специальное разрешение, и мы поженились. Я сразу же увез ее в одно из моих поместий вблизи Биллингсгейта.

Хэтти не выдержала и прервала его:

— Боже! Долго вы собираетесь пичкать меня вашими россказнями? Меня уже тошнит от них. Вы позволили себе наглость обвинять меня в том, что я приукрашиваю эту долгую историю, а сами навязываете мне самую что ни на есть отвратительную ложь. Довольно. Вы единственный, кто мог выслать Дэмиана из Англии. Больше некому. Вы устроили его назначение. Может быть, сейчас вы отвлекаете меня своими выдумками, чтобы я снова не попыталась убить вас. Или вы просто хотите таким образом смягчить свою виновность в гибели Дэмиана.

Она ожидала, что за ее словами последует вспышка ярости, а не просто сдерживаемый гнев, как было до этой минуты. Ничего подобного. Он спокойно возразил ей:

— Знаете, Хэтти, я бы отдал вашему брату половину своего состояния, если бы он тогда забрал у меня Элизабет.

— Боже, опять гнусная ложь! Она же ждала ребенка Дэмиана. Они любили друг друга, и он бы с радостью женился на ней. Он никогда не хотел уезжать на континент. Он не хотел умирать.

— У вас неверный взгляд на вещи. Элизабет была беременна не от вашего брата. В ее утробе был ребенок Файли.

— Нет! Нет! Это ложь! Перестаньте лгать. Я больше не могу слушать все это.

— У меня нет никаких оснований лгать вам, Хэтти, — сказал он с усталым видом, и голос его потускнел.

— Нет. Элизабет не могла сделать этого. Письмо. Я читала ее письмо Дэмиану. Она любила его, а не этого гадкого и пошлого мерзавца Уильяма Файли.

— К несчастью, Хэтти, она не любила вашего брата. Она любила только себя. И если бы ваш брат остался в Англии, ему пришлось бы идти к алтарю с беременной Элизабет — беременной от Файли. Погодите, не перебивайте меня. У меня нет желания дурно говорить о ней и лишний раз вспоминать подробности этой личной человеческой трагедии, но я вынужден сделать это, потому что вижу, что вы не верите мне. И если я не расскажу вам всего, вы так и не поверите мне.

Он умолк на минуту, чувствуя, как ненависть вскипает в нем при воспоминаниях о пережитых отвратительных минутах. Он даже заколебался, не оставить ли ее при своем мнении и не послать ли все к чертям. Но он видел в ее синих глазах, глазах Дэмиана и глазах Джека, столько растерянности и боли, что не мог оставить все как есть. Он один владел ключом от этого запутанного лабиринта.

— Отец Элизабет, полковник Натан Спрингвилл, — продолжал маркиз, — был хуже самого строгого надсмотрщика. Этот безжалостный человек, педант до мозга костей, во всем придерживался военной дисциплины, и его слово всегда было законом в доме. Я говорю вам это для того, чтобы вы поняли, почему Элизабет действовала так, как вам известно. Она ненавидела отца и хотела убежать из дома. Но для этого ей нужно было вступить в законный брак, иначе бы он предал ее анафеме. Я не могу доказать, что Файли соблазнил ее и затем, вместо того чтобы жениться на ней, предложил ей жалкую интрижку. Это только мое предположение. Если бы я знал наверняка, я бы убил его на месте. К этому времени Дэмиан уже уехал, и у нее не было иного выхода, как обратиться ко мне, чтобы спасти себя от позора. У Файли, несомненно, не было в отношении нее никаких серьезных намерений. Это было для него очередной забавой. Возможно, вы правы в том, что Элизабет и Дэмиан были любовниками. И я допускаю, что она предпочла бы выйти замуж за него, а не за меня. Я не исключаю, что до того злополучного вечера у нее оставались какие-то чувства к вашему брату и ее письмо к нему было мольбой о прощении. Но я могу только предполагать это, так же как и вы.

— Да, ваша светлость. Конечно, у меня тоже есть предположения. Вы нарисовали портрет тщеславной, ничтожной женщины, заботившейся только о себе и ни о ком другом. Но есть письмо, ваша светлость, письмо, в котором она проклинает вас. Более того, есть Потсон. Он рассказал мне о том, как мучился Дэмиан. Нет, не подумайте, что Дэмиан посвятил его в эту историю. Разумеется, он скрывал истинные причины своего несчастья от денщика. Но совершенно очевидно, что Дэмиан был уязвлен, ваша светлость. Он был глубоко поражен.

Огонь в камине угасал, и резче обозначились ночные тени, отделявшие их друг от друга. Маркиз ничего не ответил ей. Отвернувшись, он зажег несколько тонких свечей и придвинул подсвечник к кровати. Потом так же молча подошел к камину и подбросил несколько свежих поленьев. Он подтолкнул сапогом — тлеющие угли и подождал, пока пламя начнет лизать дрова.

Когда он медленно направился к ней, она увидела нескрываемую боль в его глазах. В первую минуту ей не хотелось замечать это проявление его слабости, человечности и честности. Она не была готова принять его страдания, ей хотелось разглядеть в его лице только чувство вины. Но не успела она толком осознать этого чувства, как его лицо снова приняло бесстрастное выражение. Но Хэтти была уверена, что не ошиблась. Она видела боль в его глазах. Она чувствовала, как в ее душу закрадывается сомнение. И это сомнение постепенно росло. Она попыталась побороть это ненавистное, мягкосердечное сострадание, истребить его на корню, но не могла. Между тем он снова заговорил, и так спокойно, как будто это его совсем не касалось:

— Как я уже говорил, после женитьбы мы с Элизабет тут же отправились в Биллингсгейт. За всю дорогу мы почти ничего не сказали друг другу. В Бланшли-Манор я не трогал ее. Через месяц ее живот заметно округлился. Однажды я не вытерпел и потребовал он нее правды. Но она только смеялась надо мной и говорила непристойные вещи, которых я не мог сносить. Мне было противно смотреть на нее. В то же время я не хотел возвращаться в Лондон. Поэтому я решил уехать в Шотландию, к своим кузенам, и остаться у них, пока не придет ее час. Когда я вернулся в Бланшли-Манор, ее ненависть ко мне была так же велика, как ее живот. Я не могу без ужаса вспоминать о той ночи, когда родился ребенок. Перед этим за обедом она выпила неимоверное количество вина. Ее ангельское лицо стало холодным и суровым. Оно как зеркало отражало ее суть. Как она насмехалась надо мной! Она знала, что я не оставлю ее и приму ребенка как своего собственного.

При этих словах маркиз живо представил себе лицо покойной жены и услышал ее низкий смеющийся голос: «А-а, так-то вы беспокоитесь о своей любимой жене, ваша светлость?» Он вспомнил, как она перегнулась через стол и обнажила свою набухшую грудь. «Посмотрите, сколько у меня молока! Какого прекрасного крепкого ребенка я рожу вам, ваша светлость!» Он вздохнул поглубже и усилием воли заставил себя говорить дальше. Хэтти видела это.

— В действительности все выглядело гораздо отвратительнее, но, повторяю, мне не хочется вам пересказывать эти подробности. Могу только сказать, что моя ярость достигла таких пределов, что в конце концов я схватил ее за плечи и встряхнул. Она вырвалась от меня и продолжала смеяться. Она была настолько пьяна, что не держалась на ногах. Неудивительно, что она споткнулась и буквально рухнула в кресло. От падения у нее начались схватки. Так что мне пришлось принимать у нее роды. Я должен был смотреть, как она рожает ребенка от другого мужчины. Это была крохотная девочка, которая прожила всего несколько минут. А ее мать в это время лежала в дурмане, не обращая на нее никакого внимания.

Я хочу, чтобы вы знали правду, — добавил он, помолчав, тем же бесстрастным голосом. — Элизабет умерла не в родах, как все считали и считают с моих слов. Она погибла в результате дорожного происшествия. Это произошло спустя две недели после смерти ребенка.

Он снова воспроизвел в уме, наверное, в сотый раз ту ужасную картину, которую составил по рассказу своего перепуганного конюха.

Элизабет без его ведома велела приготовить себе двухколесную коляску и впрячь в нее тогда еще не совсем объезженного гнедого жеребца. Она принялась так неистово стегать коня, что тот взбесился и поскакал во весь опор. Коляска опрокинулась, и Элизабет вместе с ней полетела под откос.

— Вот и все, Хэтти. Больше мне нечего сказать вам. Я не знаю, достаточно ли вам этого, чтобы вы поверили мне. Он отошел к камину.

Пока он рассказывал ей эту историю, она чувствовала себя так, как будто сама была рядом с ними, как будто была свидетельницей их взаимного раздражения и слышала, как они кричали друг на друга. Она не заметила, как в ее собственных глазах появилось горестное выражение. В какой-то момент она даже начала сочувствовать ему в его неспособности вытравить из памяти эти болезненные следы. Но существовало письмо. О нем она не могла забыть. Оставалось письмо, и вместе с ним несчастье Дэмиана, то горе, о котором он говорил Потсону.

Она рассматривала огромные тени на стенах, пытаясь извлечь истинный смысл из рассказа маркиза. Иногда ее мысли прерывались из-за неосознанного желания отказаться от размышления, но она заставляла себя вдумываться в его слова. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что он сказал правду. У нее почти не было сомнений в этом, хотя ей хотелось, чтобы они оставались. Она хотела бы отругать его за ложь, но его признание не было ложью. Теперь она знала это. Она не только знала это, она также поняла, что у нее появилось желание верить ему.

Она снова вернулась к тем дням, когда приняла решение превратиться в джентльмена. Пять месяцев ее жизнь была подчинена единственной цели. Неужели существование лорда Гарри было напрасным? От этой мысли у нее так щемило сердце, что она предпочла бы лучше мучиться от острой боли в боку. В голове образовалась пустота.

— Вы сказали, что Элизабет отказалась назвать вам отца ребенка, — проговорила она с усилием. — Однако вы полагаете, что это Файли.

Он повернул к ней лицо, и она увидела удивление в его темных глазах, видимо, оттого, что закончились обличения и допросы.

— Да, это правда. Я уже сказал вам, что если бы я был совершенно уверен в этом, то давно убил бы его. Но младенец унаследовал его черты. Это была хорошенькая девочка с густыми рыжеватыми волосиками. Я бы не сказал, что она была похожа на Дэмиана или на меня. Мне нечего добавить к этому, Хэтти.

Она лежала, откинувшись на подушки и прикрыв глаза.

— Да большего, наверное, и не могло быть. Я верю, что вы рассказали обо всем.

Она почувствовала такое облегчение, что ей захотелось закричать. Это чувство так быстро заполнило ее сердце, душу и разум, что она не сразу осознала, как жестоко поступала до сих пор. Она стремилась уничтожить человека, который был невиновен.

— Боже мой! Я была Дон Кихотом, сражавшимся с ветряными мельницами в поисках истины. Зачем? Мне ничего не надо было делать, только поговорить с вами. Показать вам письмо Элизабет и узнать у вас правду. Я использовала вас для того, чтобы избавиться от собственного горя. Я вообразила вас средоточием всего зла на земле. И все это на основании одного-единственного клочка бумаги. Чего стоила моя вендетта! Должно быть, со мной жестокую шутку сыграла Немезида[6]. Разве простил бы меня Бог, если бы я совершила убийство?