Виктория Холт - Месть королевы

Старый король умирал. Здесь, в деревушке Бург-он-Сэндс, откуда открывался вид на Солвей Фирт и на земли, которые он собирался завоевать, подходила к концу его долгая жизнь, полная деяний и свершений. Он вырвал свою страну из пучины несчастий, куда та погрузилась во времена гибельного правления его демонического деда, а после – немощного отца, и вернул Англии былую гордость. Его предки, и главный среди них великий Вильгельм Завоеватель, могли бы гордиться им.

Но Бог посчитал нужным забрать его к себе, прежде чем он закончил свое дело. Да, он сделал много, но недостаточно. Ему было предопределено сделать многое и стать легендой в потомках. Враги трепетали перед ним, и, когда бы король Эдуард ни бросался в бой, над ним сиял ореол победителя.

– Когда я умру, – сказал он, обращаясь к сыну, – пускай мои останки положат на походный плащ и пронесут перед войском. Чтобы противник знал: дух короля остается с его солдатами, на поле битвы.

Молодой Эдуард, которому исполнилось двадцать три года, не обратил особого внимания на слова умирающего отца. Мысли его были заняты другим.

«Перро! – беззвучно восклицал он. – Мой дорогой, мой самый любимый, несравненный Перро! Как только старик отойдет в мир иной, моим первым королевским указом будет указ о твоем возвращении».

Принц едва различал бормотание отца, в котором тот высказывал желание, чтобы его сердце отправили в Святую Землю с сотней тех рыцарей, кого посылают туда на годичную службу; принц же думал о том, когда он сможет отправить гонца к своему другу. Ведь Перро ждет его с таким нетерпением.

Уже давно врачи полагали, что король Эдуард I вот-вот умрет. Он прожил очень долго – целых шестьдесят восемь лет, но, поскольку так мало был похож на прочих людей, многие подданные считали его бессмертным. Он и сам порою считал себя таковым… до этой, до последней минуты.

В старом короле было и в самом деле нечто сверхъестественное. Он всегда знал, например, о чем думают те, кто находится возле него. Даже сейчас, на смертном одре, когда нужно думать лишь о том, как предстанет он пред очи Всевышнего, старик бросил вдруг острый взгляд на сына и произнес:

– Не смей призывать ко двору Пирса Гавестона без согласия людей.

Ну не чудеса ли! Как будто он точно знал, что этот высокий красивый юноша возле его постели, так похожий на него, каким он был в молодые годы – но, увы, только внешностью, – думает сейчас не о своем умирающем отце, но о любимом дружке Пирсе Гавестоне, о своем Перро!

– Хорошо, отец, – кротко проговорил принц, не видя никакого смысла спорить сейчас о том, что уже твердо решено и явится самым первым его волеизъявлением после восшествия на престол. Ведь старик все равно не сможет ничему воспрепятствовать, поскольку будет мертв.

Стоя здесь, у смертного ложа отца, он знал, что тот с отчаянием и безнадежностью думает сейчас о нем и о судьбе страны, но ничего не мог с собой поделать – его собственные мысли были только об одном: скоро, скоро уже мой дорогой Перро вернется ко мне!..

Конец был близок. Старый король лежал неподвижно, шевелились лишь губы, шепчущие о безграничной вере в Бога. Вскоре король умер.

И вот уже все окружающие взирали на молодого властелина с тем опасливым почтением, с каким вообще относились к королевской власти. Он был сыном своего отца, и, значит, они обязаны засвидетельствовать ему свою преданность.

Великое событие свершилось. Началось царствование нового короля. Его, Эдуарда II, царствование.

* * *

– Милорд, – прозвучало почтительно, и придворные преклонили пред ним колени.

Они целовали ему руку, эти грозные бароны, которые не раз проявляли упрямый нрав в прошлом. Он должен быть с ними начеку, не сразу показывать, какие перемены их ждут. Прежде всего надо покончить с этой навязчивой идеей насчет Шотландии. О, как ему ненавистны эти холодные северные места! Он истосковался по Виндзору, Вестминстеру, он хочет туда, на юг страны! Да, он уже решил, что оставит здесь армию, а сам вернется в Лондон. Но сделать это нужно с осторожностью. Он прекрасно понимает, что не следует лезть на рожон. Линкольн, Уорвик и его дядя Ланкастер… все они слишком высокого о себе мнения, считают Эдуарда юнцом и, несомненно, захотят руководить его поступками. Он должен позволить им думать, что так оно и есть, что они добились своего… До поры до времени.

Зато Уолтер Рейнолдс не такой, как они. Он был и остается его подлинным другом с того самого времени, как Эдуард начал жить собственным домом и умом. Именно тогда его полюбил Перро, а Рейнолдс зачастую принимал участие в их забавах и сам придумывал такое, что вызывало одобрение и восхищение друзей. Рейнолдс втайне посмеивался над старым королем, особенно над застарелыми традициями, которых тот так рьяно придерживался. Им троим доставляло огромное удовольствие перемывать всем косточки, и когда принц Эдуард выражал удивление, почему отец в свое время приблизил к себе Рейнолдса, тот лукаво объяснял своим дружкам, что и у самых благочестивых, почтенных и праведных людей бывает потребность в таких персонах, которые могут помочь им сохранить в целости и сохранности эти их качества в глазах других; умеют видеть и молчать, слышать и держать язык за зубами. Речь Рейнолдса была всегда полна намеков и полунамеков, отчего делалась еще интересней. Перро бывал в восторге от этих речей.

Но забавней всего то, что произносил все эти слова не кто иной, как священник. Ибо Рейнолдс был служителем веры. Он страшно любил театральные представления, знал, где отыскать лучших музыкантов, ему нравилось гримироваться, примерять разнообразную одежду и самому выступать в роли актера. Они славно проводили время, и, когда король упрекал сына в расточительстве и даже урезал денежное содержание, именно Уолтер Рейнолдс пришел на помощь – снабдил принца кое-какими вещами, а именно: целым набором литавр и тюками материи для театральных костюмов.

Да, Рейнолдс был истинным другом. Они вместе скорбили, когда Перро был удален от королевского двора. Именно Уолтер утешал Эдуарда, говоря, что, судя по всему, это ненадолго; при этом говоривший подмигивал, и кивал, и вышагивал так, словно следовал за похоронной процессией.

Уолтера можно было назвать вульгарным, даже пошлым. Но молодой Эдуард любил простых и вульгарных людей. Его сестры и родители никогда не понимали, отчего он предпочитает якшаться со слугами, а не со знатью. Хотя бывали исключения. И первый из них – Перро, человек вполне светский. Никто не умел танцевать так изящно, как он. Никто так не любил дорогие наряды и не выглядел в них так красиво. Однако он не был королевской крови, а всего-навсего сыном гасконского рыцаря, которого приветил в свое время король за какие-то услуги…

– Уолтер, – сказал молодой король, когда тот предстал перед ним, – подходит время действовать.

– Каковы ваши пожелания, милорд? – ответил Уолтер, улыбаясь, как всегда, таинственно и лукаво.

– Они все думают остаться здесь, где тело моего отца, еще надолго.

– Верно, милорд. И вам вроде бы следует быть тут, с вашей армией. Что печалит вас, не так ли?

– Я-то не задержусь. Покажу, что собираюсь выполнить волю отца, а потом…

Уолтер с пониманием молчал.

– А потом, – продолжал Эдуард, – как можно скорей вернусь в Вестминстер.

– Что вы хотите сказать, мой король? А войско? Останется здесь?

– Да. Этого, я думаю, вполне достаточно… Отец одержал в последнее время несколько побед, а чего добился? По-прежнему мы стоим лицом к лицу с шотландцами, как и год назад. Война безнадежна, Уолтер, и с меня хватит.

– Конечно, милорд, но ваш дядя Ланкастер…

– Он глупец! Вскоре я докажу ему это… Но я посылал за тобой, Уолтер, не для этих разговоров. Полагаю, ты знаешь почему.

Тот кивнул с улыбкой.

– Думаю, мне нужно, как можно быстрее отправиться в путь с посланием. Во Францию. Я угадал?

– Именно так. Передай моему любезному Гавестону, что он должен вернуться ко мне. Скажи, это приказ короля. Немедленно. Без отсрочки.

– Хорошо, милорд. Я скажу ему. Ручаюсь, он лишь ждет вашего сигнала. Считает минуты, когда сможет преклонить колени перед королем. Верьте моему слову.

– Король тоже не дождется мига, когда сумеет прикоснуться к его милому лицу! И телу…

– Я передам ему ваши слова, милорд. С той же интонацией, с какой вы произнесли их. А теперь, с вашего благословения, вперед, к Перро Гавестону! Ура!..

* * *

Как хорошо скакать на коне к югу. Что же, он выполнил свой долг. Отдал приказ армии – его армии, подумал он с самодовольной улыбкой, – отправиться к Фолкирку и Гамноку, хотя это было, наверное, не совсем то, чего бы хотел отец. И он продолжает руководить ею отсюда, из тыла, что гораздо безопасней и разумней и больше подходит человеку, который вообще считает пребывание на войне делом странным и бессмысленным. К тому же он получил заверения и клятвы в вассальной верности от одного-двух шотландских лордов и только после этого посчитал возможным и достаточно безопасным удалиться из Шотландии, оставив там значительные гарнизоны, и направиться в Лондон.

Именно в Лондоне будет захоронено тело отца, а затем последует его собственная коронация, а там и женитьба… да, женитьба, ничего не поделаешь. Он уже довольно давно помолвлен с дочерью французского короля Изабеллой, которая считается чуть ли не самой красивой принцессой во всей Европе.

– Покажи мне хотя бы одну некрасивую принцессу, – говаривал Перро. – И разве не удивительно, что красота их растет вместе со славой и богатством родителей?

– Из чего следует, что Изабелла очень богата, – отвечал Эдуард, – потому что сведения о ее красоте поступают со всех уголков континента.

Перро только пожимал плечами, каковой жест получался у него во много раз грациозней, чем у всех остальных мужчин на свете.

– Она отнимет тебя у меня, – говорил он тихо и печально.

– Никогда! – горячо возразал Эдуард. – Никто на земле не сможет добиться этого!

Перро делал вид, что сомневается в сказанном, но на самом деле верил. Он знал… оба они знали: их привязанность друг к другу так велика, что никто не в силах отнять ее у них. Соперников быть не может…

Эдуард не сумел сдержать нежной улыбки, думая сейчас о Перро. Его двоюродный брат Томас, граф Ланкастерский, скакавший на коне рядом с ним, пробормотал, что надеется, шотландцы не окажутся вероломными и не нарушат данного слова.

– Ох, эти шотландцы, – проговорил Эдуард, зевая, – утомительный народ. Ты пробовал когда-нибудь их овсяную кашу, Том?

Спутник ответил, что приходилось, но он ненавидит ее.

– Ты прав, – сказал король. – Согласен с тобой. Так возблагодарим Бога, что мы оставили за нашими спинами эту негостеприимную туманную страну.

– Незваные гости, милорд, не очень-то должны рассчитывать на гостеприимство, – заметил Томас Ланкастер.

Эдуард рассмеялся.

– Ты опять прав. Потому мы и отправились туда, где нас хотят видеть и ждут. Интересно, какой прием окажут мне жители Лондона?

– Уверен, великолепный. Вы истинный сын своего отца, и, глядя на вас, никто не посмеет в этом усомниться.

– Да уж, моя святая мать никуда не отлучалась от брачного ложа, несмотря на то, что отец так часто оставлял ее одну, отправляясь на очередную битву.

– Она сопровождала его, милорд, и на поля сражения! Была всегда с ним!

– Ах, сражение, сражение… Его жизнь была сплошное сражение.

– Он был великим королем, милорд!

– Не говори больше в таком духе, Том. Я запрещаю.

– В каком духе?

– Будто Англии никогда не увидеть короля, подобного ему… Но вот что я скажу тебе… Его сын не имеет ни малейшего намерения становиться тенью своего отца, и, чем скорее ты и остальные поймете это, тем лучше для вас.

– Вряд ли это обрадует тех, кто находится в вашем окружении, – проговорил Том.

– Это их дело. А сейчас предстоит устроить достойные проводы усопшего. Я сам займусь. Помогать мне будет Гавестон.

– Гавестон, милорд?

Эдуард искоса взглянул на двоюродного брата.

– Да, Гавестон. По-моему, ты его неплохо знаешь.

– Но он…

– Ожидает моего прибытия в Вестминстер. Так я думаю.

– Но волей короля…

– Тот король умер, кузен.

– Однако ваш отец…

Том говорил серьезным и решительным тоном. Он позволял себе такое поведение, считая, что в нем течет та же королевская кровь, что в Эдуарде, и так оно и было на самом деле, хотя его род не являлся прямым по наследственной линии.

Он был старшим сыном Эдмунда, родного брата покойного короля, и, когда умер его отец, Томас сделался графом Ланкастерским, Лестерским и Дерби. Весомые титулы, а также королевское происхождение поддерживали высокое мнение Томаса о собственной персоне и позволяли чувствовать себя почти на равной ноге с королем.