Весь ромовый пунш на свете не мог бы сейчас заставить его забыть ее. И так было все последние годы, хотя эти воспоминания тонули в кларете и бренди. Временами он целые дни, недели и даже месяцы не вспоминал о ней, и она уходила в сон, в мечту, переставая казаться реальностью. И вот она возникла в его жизни — разъяренная, готовая отомстить ему за все грехи, подлинные и воображаемые. Пожалуй, он даже по-своему понимал ее. Ненавидеть одного человека проще, чем ненавидеть правительство, кровожадную толпу или самодовольного старика-отца, который так долго старался собрать и увезти с собой свой капитал, что опоздал.

Николас понимал, что если бы он был более благородным человеком, то снял бы с ее плеч груз вины, дал ей возненавидеть, презирать и обвинять его, если бы ей от этого стало легче. Он мог бы подняться наверх и лечь с ней в постель: раньше он никогда не сомневался в том, что является вершиной его чувственных удовольствий.

Но, с другой стороны, он никогда не брал женщину силой. А Жаклин, без сомнения, можно было овладеть только так. «Во всяком случае, не сегодня», — холодно сказал он самому себе.

Ну и служанку он тоже почему-то не хотел, хотя не сомневался, что она будет стараться изо всех сил. Но просто не хотел — и все.

Николас встал, на удивление крепко держась на ногах, и прихватил с собой полупустую бутылку бренди.

— Пора идти к жене, — заявил он.

Служанка скорчила недовольную гримасу.

— Да она уж, наверное, спит, — уговаривала она. — А потом, разве не ты сказал, что у нее месячные?

Он что, действительно так сказал? Может быть. Николас пьяно ухмыльнулся.

— Ерунда. Мы не обращаем на это внимания. Она ведь француженка, ты знаешь.

Этого оказалось достаточно. Служанка, надувшись, удалилась на кухню.

Ступеньки лестницы были крутыми, но Николас умудрился подняться по ней, не пролив ни капли драгоценного бренди. Дрова в камине почти все прогорели, и Жаклин нигде не было видно. «Наверно, она в спальне, — подумал он. — Может быть, ждет в постели обнаженная? Или стоит за дверью с ножом, готовясь лишить меня жизни?»

Он осторожно приоткрыл дверь, и свет от камина слабо осветил лицо Жаклин. Она, несомненно, крепко спала. В этой большой кровати, с одеялом, натянутым до самого подбородка, она выглядела лет на пятнадцать, не больше. Николас показался себе сатиром, самцом на охоте. Он отступил, вернулся в первую комнату, оставив дверь открытой, и сел у огня. Он убеждал себя, что сидит так потому, что не должен спускать с нее глаз. Она может проснуться, подкрасться к нему сзади и вонзить в спину нож или учинить что-нибудь в этом роде.

Николас сделал еще один глоток. В желудке стало горячо. Он знал, что обманывает себя. Ему просто хочется смотреть на нее, спящую, и притворяться перед самим собой, что не было этих тринадцати лет и мир еще не сошел с ума.

А он еще не потерял свою душу…

8.

Сэру Энтони Уилтон-Гринингу не спалось, хотя постоялый двор «Корона и кабан» оказался довольно приличным заведением: постельное белье чистое, еда вкусная, винный погреб вполне сносный. Обычно Тони спал очень крепко, просыпаясь в одно и то же время — в одиннадцать часов дня. Но сейчас он понимал, что не может позволить себе подобную роскошь. Ему нужно уехать на рассвете, если он хочет отправиться в погоню один, без Эллен.

На самом деле ее присутствие, конечно, не помешало бы. Во-первых, нет никакой уверенности в том, что таинственная Жаклин предпочтет его покровительство покровительству Николаса Блэкторна. Даже если ее и увезли насильно — а он теперь в этом не сомневался, — она могла уже поддаться его чарам. Кроме всего прочего, Блэкторн может дать ей хорошее содержание, а к хорошему привыкают быстро. Самого же Тони ее сомнительные чары совершенно не интересовали. Французскому чертополоху он предпочитал английскую розу.

И все-таки он не мог позволить себе взять Эллен с собой. Он совершенно искренне убеждал ее в том, что если она поедет с ним, то об этом никто не узнает, но в глубине души сам в это не верил. В свете наверняка поползли бы слухи, а тогда он бы не выдержал и постарался, чтобы это стало известно всем. И срочно вступил бы в брак. Это бы многое упростило. Эллен при всем ее практицизме была, по сути, девушкой романтичной. Если он хочет на ней жениться — а он совершенно определенно этого хочет, — ему придется пройти через весь этот нелепый ритуал ухаживания, а это выше его сил. Он хочет жить хорошо и удобно с любящей нетребовательной женой. Такой, как Эллен. Быть уверенным в том, что она отлично ведет дом, в котором копошатся наследники. Тони очень надеялся, что его супружеские обязанности не будут чрезмерными. Он бы не хотел перенапрягаться.

Да, все-таки в скороспелом вынужденном браке много преимуществ. Не последнюю роль в этом будет играть чувство вины у Эллен и ее признательность. Она в этом случае не будет предъявлять к нему непомерных требований.

С другой стороны, Тони слишком хорошо к ней относится, чтобы нагружать ее чувством вины и благодарности. А потом, хотя этого и трудно ожидать, но вдруг непомерные требования придутся ему по вкусу?..

Нет, пусть уж лучше все идет своим путем. Он настигнет похитителей, привезет Жаклин обратно и по всем правилам попросит руки. А Эллен… Если уж ей будет позарез это нужно, он готов и поухаживать за ней слегка.

Слуга разбудил Тони в пять часов. Было хмурое утро. Кувшин теплого портера, ломоть ветчины и свежий хлеб несколько подняли его настроение. Он на редкость быстро справился со своим туалетом, завязав лишь то, что нельзя было не завязать, и со вздохом оглядел вычищенные ночью слугой ботфорты. Дождь прекратился, но в утренней предрассветной дымке уже были видны облака, готовые вновь пролиться на землю. Да, ничего не скажешь — прогулка в Шотландию не обещает быть приятной! К сожалению, Николас решил увезти свою добычу именно туда. Ну выбора в общем-то у него и не было. Даже если Блэкторн все еще надеется на то, что Джейсон Харгроув выкарабкается, он прекрасно знает, что все равно окажется персоной нон грата. Его обаянию обычно поддаются, но сейчас он зашел слишком уж далеко и у него хватило ума залечь на дно.

Тони было известно, что почти все поместья Блэкторна ушли на оплату карточных долгов. Последним продали Эмберфилдс, доставшийся ему по наследству от дяди Тиздейла. Оставались лишь небольшой дом в Лэйк-Дистрикт и охотничья хижина на границе Шотландии. Слуги уверяли, что именно туда он и отправился.

Тони тяжело вздохнул. Там, наверное, чертовски холодно в это время года и нет никакого общества. Он намеревался добраться туда как можно быстрее, забрать Жаклин, хочет она этого или нет, и вернуться в Эйнслей-Холл.

Конечно, не исключено, что Блэкторн вызовет его на дуэль: его предки так часто на них сражались, что привычка к дуэлям вошла ему в кровь. Тони оставалось лишь надеяться, что Николас не захочет за один месяц убить двоих.

Карета Кармайкла стояла перед таверной. Лошади были накормлены и хорошо отдохнули, слуга и кучер сидели на крыше кареты, ожидая его приказаний. Тони снова вздохнул: перспектива двухдневной поездки в карете, да еще в одиночестве, была малопривлекательна, но ничего не поделаешь. Если хорошую жену можно получить только таким способом, то он готов пройти через эти испытания.

Слуга Хастинг начал было слезать с крыши кареты, чтобы помочь ему, но Тони отмахнулся.

— Я сам, — сказал он, вскарабкался на подножку, плюхнулся на сиденье и закрыл за собой дверь.

В карете было темно. Рассвет с трудом просачивался в маленькое окошко, но было и так ясно, что он тут не один. На него невинно смотрели голубые глаза Эллен.

— Я решила избавить тебя от лишнего беспокойства и необходимости заезжать за мной, — сказала она.

Какое-то время Тони ошарашенно молчал. Мисс Биннерстон, сидя рядом с Эллен, как обычно, спала, да и его будущая невеста выглядела усталой.

— Очень благоразумно с твоей стороны, — наконец вымолвил Тони. — Как давно ты тут?

Эллен зевнула. Она слишком устала, чтобы притворяться.

— Давненько, — призналась она. — Боялась, что ты нарушишь свое обещание.

— Обещание?

— Ну да — взять меня с собой. Не сердись, Тони, мы тебе не помешаем. — Она наклонилась к нему, и он почувствовал аромат ее любимых цветочных духов, свежих, как весеннее утро. И как сама Эллен. — Пожалуйста, не отсылай нас!

Именно это он и собирался сделать. Но мольба в ее глазах и запах духов заставили его переменить решение.

— Я своих обещаний не нарушаю, — пробормотал он. — Но ты обещаешь меня слушаться, Эллен? Делать то, что я тебе скажу?

— Конечно, — с готовностью ответила она.

Интересно, что бы она сказала, если бы он приказал ей обнять и поцеловать его? Но это, разумеется, невозможно, поэтому он лишь взял ее за руку.

— Ловлю тебя на слове.

— Мы найдем ее, правда, Тони? — в голосе Эллен звучала тревога. — Николас ведь не обидит ее? Как ты думаешь?

— С чего бы ему это делать? Я вообще не понимаю, зачем он увез ее. Ты абсолютна уверена в том, что…

— Абсолютно, — твердо сказала Эллен. — Она бы ни за что не поехала с ним добровольно. Я верю в тебя, Тони! И надеюсь, что мы освободим ее до наступления ночи.

— Да, но они опередили нас на двое суток. Пожалуй, ты чересчур оптимистична, — проворчал Тони. — Ладно, в любом случае мы сделаем все, что в наших силах.

— Я уверена, что ты со всем справишься, Тони! Нас ждет прекрасное путешествие! — воскликнула она с горящими от возбуждения глазами.

Тони с тоской вспомнил свою удобную постель в Лондоне, свои сибаритские развлечения. А теперь вместо этого он должен тащиться в карете с двумя женщинами.

— Великолепно, — откликнулся он.

Вот если бы ему только удалось поскорее избавиться от присутствия компаньонки Эллен…


Она чувствовала запах пожара, видела, как огонь с треском пожирает старые деревянные балки, слышала крики слуг, оставшихся внутри дома, и рев разъяренной толпы.

Жаклин стояла на опушке леса, сжимая руку Луи, не в состоянии от ужаса сообразить, что их могут увидеть, и смотрела, как догорал Сан-Дуте — поместье, которым де Лорне владели вот уже триста лет.

Кругом раздавался свист, ругань. Ее мать куда-то волокли, отец с кровоточащей раной на голове еле-еле двигался следом за женой, не в силах защитить ее. Из дома продолжали раздаваться крики оставшихся в живых, пахло тленом, горящей плотью. Казалось, что ноги двух испуганных детей приросли к земле. Наконец она опомнилась и потащила брата в лес, подальше от жуткого зрелища.

Ее родители хотя бы пока еще живы. Их не разрубили на куски, не оставили в горящем доме умирать мучительной смертью. В толпе что-то кричали про Париж — если мать и отец дотянут до него, то их там будут судить. Сомневаться в их дальнейшей судьбе не приходилось: Мадам Гильотина уже начала выполнять свою страшную миссию. Но пока они живы, остается хоть какая-то надежда. А Жаклин тогда была достаточно молода, чтобы верить. Ради своего маленького брата и себя самой.

Их дорога в Париж была ужасной. Ее атласные вышитые туфли годились лишь для танцев на паркете и превратились в клочья уже на второй день. Луи все время плакал, не понимая, что случилось, звал няню Жанну-Мари и своего воспитателя.

Но месье Кото заперли в горящем доме — Жаклин видела в освещенном огнем окне, как он метался там. А милая добрая Жанна-Мари приняла сторону бунтовщиков; она шла следом за матерью и толкала ее лицом в грязь каждый раз, когда она спотыкалась…

На другой день Жаклин поменяла их шелковую одежду на грубую крестьянскую, кусок хлеба и сыр. Луи жаловался, что деревянные башмаки трут ноги, что он голоден. Жаклин пообещала ему, что если он будет вести себя тихо, то получит конфеты и мороженое, когда они доберутся до Парижа. А пока они вынуждены скрываться от банд разъяренных крестьян, и лучше забыть о новых нарядах.

Она, семнадцатилетняя, и он, двенадцатилетний, добрались до Парижа через неделю. Дойдя до дома дяди, они увидели, что их любимый добрый Антуан де Лорне повешен на фонарном столбе…

Эти ночные кошмары измучили ее. Почему ей не снятся счастливые дни, проведенные в Сан-Дуте, добрые лица родителей, маленький брат, беззаботный и любящий? Почему она помнит лишь смерть и отчаянье?..

— Снится что-то плохое, моя красавица? — раздался из соседней комнаты знакомый голос.

Какое-то время Жаклин не могла понять, где она, и обрадовалась, услышав этот голос. Но потом сразу все вспомнила и села на кровати, с облегчением убедившись, что она в ней одна. Было утро. Серый свет с трудом пробивался в окна, суля еще один мрачный, дождливый день.