Тяжесть его тела рождала в ней какие-то странные ощущения. Она почувствовала, как возбуждены его чресла, и вдруг поняла, что больше не выдержит.

— Ради бога, Николас, — прошептала она. — Оставь меня, отпусти, ради всего святого!

Какое-то мгновение он не двигался, и у нее мелькнула надежда, что ей в последний момент удалось найти нужные слова, чтобы уговорить его. Но надежда эта исчезла так же быстро, как и появилась. Он медленно покачал головой:

— Разве ты до сих пор не поняла? Во мне нет жалости ни к кому. Любовь к богу и порядочность не для меня. Я отпетый негодяй, Жаклин. И сейчас я тебе это докажу.

Он опустил голову, загородив остатки света, и прижал свои губы к ее губам. Она изо всех сил старалась оттолкнуть его, но он не обращал на это внимания. Его поцелуи становились все более горячими, язык проник в ее рот, его руки крепко держали ее голову.

Жаклин проигрывала и понимала это. И не потому, что Блэкторн был так силен, не потому, что превосходил ее весом и ростом. Наверное, если бы она продолжала сопротивляться, он бы в конце концов остановился. Несмотря на его заверения в собственной испорченности, она все-таки не верила, что он изнасилует ее.

Жаклин проигрывала битву, потому что понимала: она не в силах сопротивляться ему. Его губы были слишком сладкими, и чем больше она пыталась уклониться от его поцелуев, тем больше жаждала их.

Ее руки каким-то образом обвились вокруг его шеи, губы сами собой начали возвращать поцелуи, тело стало мягким и податливым. Его руки ласкали ее маленькую грудь, и Жаклин, не выдержав, застонала от удовольствия. Она услышала свой стон как бы со стороны и пришла в ужас. Господи, что же она делает?!

Жаклин заставила себя опустить руки вдоль тела, дышать ровнее и не шевелиться. Блэкторн поднял голову и посмотрел на нее; глаза его сверкали от ярости и недоумения. Но Жаклин сумела встретить его взгляд с холодным равнодушием.

— Это твоя последняя попытка защитить себя? — спросил он хрипло. — Лежать как бревно, пока я тут стараюсь? Это у тебя не пройдет.

Господи, он видит ее насквозь.

— Делай что хочешь, — сдавленно сказала она. — Я все равно не могу тебе помешать.

— И одурачить тоже не можешь, — усмехнулся Блэкторн. — Ты сама с собой не справляешься. — Он прижался губами к ее груди.

Комкая обеими руками простыни, Жаклин старалась лежать спокойно, но на нее накатывали волны желания. В отчаянии она старалась отыскать в себе то местечко, где обычно укрывалась ее душа, но напрасно. Спрятаться было некуда. Не существовало ничего на свете, кроме Николаса — его сильного тела, прижимающихся к ее груди губ, длинных пальцев, ласкающих ее. Наконец его рука скользнула ей между ног, и она вся выгнулась на кровати.

Блэкторн поднял голову, и ее груди сразу ощутили холод и влажность ночного воздуха.

— Твое тело не может лгать, — прошептал он, касаясь языком ее губ.

Жаклин хотела попросить, чтобы он на этом остановился, — и не могла. Николас делал с ней то, чего не делал ни один из мужчин. Его ласки удивляли и в то же время пугали ее; когда его пальцы проникли в ее горячее влажное лоно, она снова мучительно застонала.

Жаклин не видела в темноте его лица, когда он взял реванш — взял ее…

Она закрыла глаза, вновь пытаясь спрятаться в коконе, который давал ей иллюзию безопасности. Но этот кокон исчез, растворился, как туман, когда он начал проникать в ее тело сильными, уверенными толчками.

Жаклин вся дрожала. Это было совсем не то, что она помнила. Это вторжение опустошало, подавляло. Его движения ускорялись, спасаться было негде, да и не нужно, и тело ее, повинуясь вековому инстинкту, выгнулось под ним.

Она говорила себе, что нужно притвориться, будто это Порше пыхтит и потеет над ней; твердила, что это старый граф, от которого воняет чесноком. Но убедить себя не могла. Не могла, потому что его руки ласкали ее грудь, губы страстно искали ее губ. Потому что в ней самой пылало желание, какого она никогда прежде не испытывала. Жаклин убеждала себя, что должна сопротивляться, но это приводило лишь к тому, что его плоть проникала все глубже в ее тело, которое отвечало на это с безрассудным пылом и радостью. Она хотела его! Ей нужны были его тело, его губы, его руки — нужно то, чего она не могла бы определить словами.

Жаклин застонала, ненавидя себя за это. Николас вновь накрыл ее губы своими, и она, идиотка, поцеловала его в ответ! Положив ей руки на бедра, он поднял ее повыше, тело его вдруг напряглось, и она почувствовала, как на нее извергается поток тепла.

Жаклин захотелось плакать. Вот теперь-то она по-настоящему потеряла невинность! Она лежала под ним и ненавидела его, ненавидела себя, тщетно пытаясь унять свое бешено стучащее сердце.

Внезапно Блэкторн резко отстранился и встал с кровати. Он молча смотрел на нее, а она не могла на него смотреть — не могла простить себе, что предала саму себя. Жаклин свернулась клубочком, до боли закусив губу, чтобы не застонать, и закрыла глаза.

Николас накинул на нее мягкую льняную простыню. Минутой позже она услышала, как щелкнул дверной замок и он, захлопнув за собой дверь, повернул ключ с другой стороны.

Ну слава богу, он хотя бы оставил ее одну. Она, по крайней мере, может переживать свое поражение в одиночестве. Он победил. Отомстил ей. И эта месть была более болезненной, чем она ожидала. Он лишил ее иллюзии, что ее плоть неуязвима. Больше того, он лишил ее иллюзии, что сердце ее подобно камню.

Боже, как же она ненавидит его! Его наглость, его холодное презрение, его разрушительную власть над ее телом. Но больше всего — выражение, которое промелькнуло на его лице и тут же исчезло. Выражение раскаяния. В этот короткий миг он сломал и разрушил все ее планы мести. Она ненавидела его всей душой, всем сердцем — но из-за него она поняла, что у нее еще есть и душа и сердце. И что они принадлежат ему…

Жаклин знала, что Блэкторн больше не придет сегодня ночью. Он может вообще уехать в Венецию, бросив ее здесь. И это будет лучше для них обоих. Она лежала в постели, тело ее все еще было влажным и трепетало от воспоминаний. Может, бог все-таки сжалится над ней и ее навсегда оставит человек, которого она все еще так глупо любит?..

Когда Николас спустился в бар, там уже никого не было. Тавернер, по-видимому, развлекался с одной из служанок, а хозяин спал. Он тяжело опустился на стул у потухшего камина. «Голландцы — аккуратный народ, — подумал он устало. — Нигде ни пятнышка, все убрано на ночь, в том числе и моя бутылка бренди». Но все равно — никакое бренди не заставило бы его забыть Жаклин, несчастную, свернувшуюся в клубочек на кровати. Никакое бренди не помешало бы ему проклинать себя.

Она, бесспорно, победила. Он впервые в жизни не сумел заставить женщину кончить, не удержался, позволив своим эмоциям перехлестнуть через край. И, что самое удивительное, — она не поняла, что победила!

Если в нем осталась хоть капля благородства, он должен завтра же покинуть ее. Договориться с хозяином, оставить ему столько, сколько мог позволить его истощившийся кошелек, и никогда больше не видеть Жаклин.

Но он знал, что порядочности в нем давно уже нет. Он намерен и дальше держать ее при себе, в своей кровати. Он намерен заниматься с ней любовью в любое время, когда ему этого захочется, пока не сумеет вырвать ее из себя. А он должен это сделать, потому что иначе они могут уничтожить друг друга. Он никогда до конца не верил, что Жаклин погибла во время революционного Террора. И он не допустит, чтобы она погибла сейчас. Тем более — от его руки.

19.

— Но, Тони! — воскликнула Эллен жалобным голосом, стараясь не отставать от него в элегантном холле лучшего отеля Вены. — Почему ты сказал им, что мы женаты?

Тони остановился, и Эллен с разбегу налетела на него.

— Потому, моя дорогая, — сказал он терпеливо, — что в Вене мы можем встретить знакомых из Лондона. Мы должны сделать все возможное, чтобы сберечь твою репутацию.

— Мне казалось, что это давно перестало нас тревожить, — сказала она искренне. — Я путешествую с тобой без компаньонки уже больше двух недель. Мы проехали через всю Шотландию, а потом добрались до Австрии. Я думаю, — весело закончила она, — что моя репутация уже давно рухнула.

— Я буду тебе очень обязан, если ты не станешь оповещать об этом весь мир, — сказал Тони, понизив голос, и, взяв ее за руку, повел мимо любопытных постояльцев. — Может, нам еще удастся обхитрить всех, если мы будем очень осторожны.

— Я могу быть и осторожной, — сказала Эллен обиженно.

— Дорогая моя, да ты самая открытая и искренняя женщина из всех, кого я когда-либо знал! Хитрости и уловки — это не для тебя. Доверься лучше мне. Оставайся в своей комнате, пока я не разузнаю что-нибудь. Мне непонятно, зачем Николасу понадобилось везти Жаклин в Вену, но в таверне кто-то слышал, как они это обсуждали. А так как у нас с тобой это единственная ниточка, то мне ничего не оставалось делать, как за нее уцепиться. Если бы ты согласилась вернуться домой…

— Но я не могу, Тони, правда, не могу! — Эллен ждала, пока Тони открывал позолоченную дверь в роскошный номер. — Мы с тобой уже так много проехали… Но ты возвращайся, если хочешь. Я могу продолжить это одна…

— Знаю, что можешь, — сказал он голосом страдальца, закрывая дверь. — Именно поэтому я здесь, с тобой. Хватит того, что я погубил твою репутацию. Не хватало еще, чтобы я оставил тебя тут одну.

— Дорогой Тони, не надо к этому относиться так серьезно. — Она оглядела элегантную гостиную. — Чудесно! Ты знаешь, я никогда раньше не жила в гостинице.

— А как же Париж? — спросил он, снимая перчатки и шляпу. — Ты ведь жила там вскоре после того…

— После того, как от меня отказались?

Эллен произнесла это на удивление хладнокровно. Застарелая боль больше не мучила ее, исчезла, растворилась. Еще одно постыдное доказательство того, что была оскорблена ее гордость, но не сердце.

— В Париже я жила у одной из кузин Лиззи. Скажи мне, в гостинице очень шумно?

— Не более, чем в сельской таверне, Эллен.

— Знаешь, Тони, мне здесь нравится, — решительно заявила она. — Как ты думаешь, мы можем остановиться здесь на несколько дней после того, как вернем Жаклин? Она великолепно справится с ролью моей компаньонки, и не будет повода для сплетен.

— Давай решим это после того, как найдем парочку, — сдержанно сказал Тони, проходя мимо нее и заглядывая в спальню. Ему, видимо, там что-то не понравилось, потому что он повернулся к ней с каким-то странным выражением лица. — Ну, я пошел. Посмотрю, что мне удастся разузнать. Мне бы не хотелось, чтобы ты выходила из комнаты.

— Ты говоришь, как мой отец, — сказала Эллен, скорчив милую гримаску.

— Очень жаль, что ты никогда его не слушалась, — рассердился Тони.

— А вот тут ты совсем не прав. Почти всю мою жизнь я была очень смирной и послушной. Покорная дочь, заботливая сестра, преданный друг… И я закончу свою жизнь как добрая терпеливая тетушка шалунов-племянников и племянниц. Поэтому я могу позволить себе ненадолго побыть сумасшедшей.

Тони долго молча смотрел на нее.

— Ты так себе представляешь свою будущую жизнь? — мягко спросил он.

Эллен не решалась поднять на него глаза. На протяжении последних нескольких дней ее страсть к нему неизмеримо выросла. Она уже не могла обходиться без него — без его юмора, его мягкости. Впрочем, ей нужно было нечто гораздо большее — то, что она боялась даже назвать…

Эллен повернулась и подошла к большому окну, выходившему в ухоженный парк.

— Такова судьба большинства женщин, — сказала она. — Мы делаем лишь то, что нам велят, зависим от решений других людей, нами манипулируют, как хотят. Мы слушаемся отцов, братьев, мужей, а потом сыновей. Мы делаем то, чего от нас ждут.

— Но у тебя нет мужа.

Повернувшись, она взглянула на Тони, но лицо его было непроницаемым.

— Нет, — вздохнула она.

— Тебе повезло. Персер тебе не годился, ты сама это знаешь. Он — скучный зануда, упрямый, неумный и некрасивый. Он бы запер тебя с кучей ребятишек, а сам бы проматывал твое наследство. Ты можешь сделать лучшую партию.

— Мне этого никто не предлагает, — сказала она, не сумев скрыть в своем голосе грусть. — А потом, я люблю детей…

— Я тоже.

Эллен изумленно уставилась на него, но прежде, чем успела спросить, что он имеет в виду, Тони откланялся.

— Не знаю, когда я вернусь. Ты обещаешь не выходить из номера?

Эллен бросила взгляд на окно, за которым вовсю сияло солнце.

— Ну, если ты настаиваешь, — покорно ответила она.