— Хочешь меня убить? — Он распахнул на груди свою белоснежную рубашку. — Давай!

Жаклин в ужасе уставилась на нож, затем подняла глаза на него.

— Давай же! — прогремел он, схватив ее за запястье и направив нож себе в грудь.

Она закричала, вырываясь, и нож скользнул по плечу. Он почти не почувствовал боли, только рубашка сразу намокла. Он отпустил запястье Жаклин, и она в страхе прижалась к стене, все еще держа в руке окровавленный нож.

— Не можешь? — Николас надвигался на нее. — Ведь не можешь? Тебе остается одно из двух, Жаклин. Либо убить меня — либо полюбить. Решай!

Он видел, как ее рука еще сильнее сжала рукоятку ножа. Не исключено, что на сей раз она сделает это. Он стоял и ждал.

— О бог мой! — простонала Жаклин, выронив нож, и бросилась в его объятия.

Николас подхватил ее на руки, торжествуя. Шелк ее платья треснул под его нетерпеливыми пальцами. Он бросил ее на кровать и сам упал сверху, срывая с себя одежды. Он так давно не прикасался к ней! Когда он прижал свои губы к ее губам, Жаклин вернула ему поцелуй, и он почувствовал, что щеки ее мокры от слез. Ему хотелось незамедлительно погрузиться в ее тело, в эту горячую, влажную от желания плоть. Ее маленькие груди были мягки под его губами; она перебирала его волосы, притягивая его голову к себе. А он все целовал, целовал ее губы, грудь, живот, ноги…

Николасу казалось, что весь опыт близости с бесчисленным количеством безликих, не запомнившихся ему женщин все как будто бы копился в нем лишь для этой женщины, которую он хотел вознести на вершину блаженства. Его кровь стекала на ее бледное плечо, и это доставляло ему какое-то странно первобытное удовольствие. Она словно бы связывала их воедино, связывала навсегда. Почувствовав, что не может больше ждать, он прижал руки Жаклин к матрасу и заполнил ее собой, медленно и глубоко.

Николас хотел действовать осторожно, не спеша, но, как только он проник в нее и все ее тело напряглось, принимая его, он перестал контролировать себя. Он забыл обо всем в этой бешеной гонке к блаженству, и ее крик последнего удовлетворения слился с его криком.

Николас отпустил руки Жаклин и прижался щекой к ее щеке, сглатывая ее слезы, пока она билась под ним в рыданиях. Он чувствовал, что эта женщина завладела тем, чего, как он думал, у него уже нет, — его сердцем. И знал, что в последний час своей жизни будет помнить об этом. Если это называется слабостью, то пусть, ему это уже все равно.

Как только Жаклин овладела собой, она попыталась отвернуться от него, хотя тела их по-прежнему были слиты воедино.

— Оставь меня, Николас! — взмолилась она. — Не мучай меня больше, не оскорбляй. Отпусти меня.

— Мне кажется, что я уже объяснил тебе, — терпеливо сказал он, целуя ее веки. — Я тебя не отпущу теперь уже никогда.

— Не надо! — воскликнула она. — Не будь со мной добрым и ласковым. Особенно сейчас. Ведь теперь ты знаешь, кто я такая, кем мне пришлось стать…

— Знаю, — согласился он. — Ты очень опасная женщина. Храбрая, свирепая, ужасная. Если бы я мог, моя дорогая, я бы давно тебя отпустил. Но я не могу.

— Николас…

— Шшш! — Он повернулся на бок и заключил ее в свои объятия. — Не стоит тратить время на слезы и сожаления. Ты не можешь изменить свое прошлое, и никакая месть тут не поможет.

— Не надо! Не будь так добр, — прошептала она. — Ради бога, Николас!

— Я никогда не бываю добрым, — усмехнулся он. — Тебе бы уж пора это понять. Я эгоист, мне неведомы чувства чести, благородства и милосердия. — Он осторожно отодвинул ее влажные волосы с залитого слезами лица. — Кому, как не тебе, знать это!

— Николас…

— И чтобы еще раз доказать тебе это, я сейчас опять займусь с тобой любовью. Несмотря на твое справедливое негодование, несмотря на то что ты, может быть, этого и не хочешь, я намерен начать все сначала и познать, чему ты научилась у сотен и тысяч мужчин на улицах Парижа.

— Не шути над этим! — Жаклин спрятала лицо на его плече, что ему весьма понравилось. — Их было три, — чуть слышно сказала она.

— Три сотни? — спросил он, гладя ее по спине и чувствуя, как теплеет и оживает ее кожа.

— Трое мужчин, точнее — два с половиной.

Он с трудом удержался от смеха.

— Как это — два с половиной? Я тебе уже говорил, что для меня число не имеет значения. Но просто интересно.

— Первым был граф, — пробормотала она. — Потом Порше, мясник. А потом, когда Мальвивр захотел, чтобы я… — голос ее прервался, она приподняла голову и взглянула на Николаса. — Я убила его.

— Ты всегда была кровожадной девицей, — ласково сказал он, погладив ее по голове. — Почему же ты убила этого… Мальвивра, кажется?

— Это он продал меня мадам Клод, — ответила Жаклин.

— Ну, в таком случае совершенно очевидно, что он заслужил это больше, чем я. — Николас прижал ее к себе еще крепче. — И чем же ты воспользовалась в тот раз, дорогая? Неужели ядом?

— Я тебя не понимаю! — закричала Жаклин, схватив его за плечи. — Как может это тебя развлекать?!

— А разве ты еще не поняла, мой ангел, что в жизни нужно либо смеяться, либо плакать? — Он погладил ее по все еще влажной щеке. — По-моему, на сегодня ты наплакалась уже достаточно.

Внезапно он резко повернулся на спину, посадил Жаклин на себя и вновь погрузился в нее.

Жаклин была явно шокирована и тщетно пыталась освободиться. Ему стало ясно, что она совсем неопытна, и он быстро перебрал в уме, чему должен ее научить.

— Николас! — возмущенно воскликнула она.

Он улыбнулся:

— Вранье все это. Ты действительно провела последние десять лет в монастыре. Храбрись, моя маленькая девочка. Тебе это может понравиться. — Он крепко держал ее бедра, а она все еще пыталась вырваться. — Ну, пожалуйста!

Жаклин знала, что он ни разу в жизни не сказал женщине «пожалуйста». Закрыв глаза, она плотнее обхватила его плечи, но больше не вырывалась.

Она оказалась хорошей ученицей: быстро поймала ритм и, забыв о своей застенчивости, дрожащая от страсти, делала все, чтобы доставить удовольствие и себе, и ему. Наконец ее крик, эхом оттолкнувшись от вод канала, слился с его собственным криком.

Жаклин упала на него, абсолютно обессиленная. Прижав ее с улыбкой к себе, Николас вдруг почувствовал, что и сам вот-вот провалится в сон. Царапина на его плече все еще саднила, но он и не пошевелился, чтобы как-то уменьшить боль. Если это плата за Жаклин, то она ничтожна. За то, что они оба сейчас испытали, он бы, если нужно, дал отрезать свою руку.

«Она такая маленькая, такая решительная, такая сильная, такая ранимая», — думал Николас, чувствуя, что эта женщина ему нужна — ему, который никогда ни в ком не нуждался. Он теперь никому не позволит причинить ей боль. Он и сам причинил ей слишком много боли, и минимум, что он теперь для нее может сделать, — это никому не дать ее в обиду.

Николас подождал, пока не убедился, что ее теперь ничто не разбудит. Ему тоже ужасно хотелось спать — заснуть в ее объятиях, впитывая в себе ее аромат, аромат их любви, заполняющий комнату… Но перед ним сейчас стояла более важная задача. Задача, которую, черт побери, нельзя откладывать.

Николас знал, что Венеция — международный город; казино и игорные дома открыты круглосуточно, балы и вечеринки длятся до утра. Он заглянул в три места, прежде чем в одном из лучших игорных домов нашел графа Рексхэма, увлеченного игрой в фараон.

Почувствовав, что над ним нависла чья-то тень, граф поднял голову. Николас понял, что он уже изрядно набрался. Но это было неважно. Пьяный или трезвый — Рексхэм умрет. Хотя общество наверняка больше устроило бы, если бы его светлость пребывал в трезвом состоянии.

— А, это вы, Блэкторн! — воскликнул он, злобно сверкнув глазами. — Прекрасно. Я надеялся, что еще увижу вас. Меня интересует ваша божья коровка. Мы ведь с ней не закончили. Ну что, сыграем за нее? За такую женщину я готов играть всю ночь, всю неделю!

— Я не собираюсь играть с вами, Рексхэм, — сказал Николас ласково. — Я намерен убить вас.

— Не глупите, старина! Люди не убивают друг друга из-за шлюх. Мне показалось, вам не понравилось, что я узнал ее… Ну что же делать?! У меня всегда была отличная память. Выпьем, старина! — Он протянул Николасу хрустальный бокал с вином, но в глазах его была легкая тревога.

Николас взял в руку бокал.

— Вы абсолютно правы. Джентльмены не сражаются из-за проституток. Но так как дама, о которой идет речь, моя невеста, мы можем считать, что вопрос стоит иначе.

Рексхэм и не пытался скрыть своего удивления.

— Ради бога, старина! Я, должно быть, обознался. Прошу принять мои извинения…

— Этого недостаточно, — сказал Николас и в следующую секунду выплеснул содержимое бокала в лицо Рексхэму.

В комнате стало тихо. Рексхэм вынул из рукава кружевной платок и вытер лицо. Он побледнел — и не без основания. Он не мог повторить свои извинения после оскорбления, свидетелями которого были знатные, равные ему по рангу люди. Он посмотрел Николасу в глаза и понял, что обречен.

— К вашим услугам, — сказал он, и голос его заметно дрогнул.


Николас надеялся разделаться с ним быстро и поскорее вернуться в объятия Жаклин, чтобы она и не узнала, что он уходил. Впрочем, он сделал все от него зависящее, чтобы вымотать ее, так что она, скорее всего, проснется лишь завтра во второй половине дня. Он уже и счет потерял дуэлям, на которых дрался. Иногда из-за сущего пустяка. То ему камзол у кого-то не понравился, то голос… Случалось ему и убивать. Отошедший в мир иной Джейсон Харгроув — одна из его жертв. Но никто из тех, с кем он дрался, никто из тех, кого он убил, не заслуживал смерти так, как лорд Рексхэм.

В Венеции на такие вещи смотрели просто. Коль скоро два английских джентльмена решили во имя чести сразиться на дуэли, то ради бога. Столы сдвинули в сторону, выбрали секундантов — и дело пошло.

Николаса ослепляла ненависть, ослаблял гнев, но тем не менее он не получил ни единой царапины. Сознание собственной правоты придавало ему сил, а его меч, и всегда-то искусный, казалось, обрел новое дыхание. С Рексхэмом все было иначе. Он умирал слишком долго. Его кровь была повсюду, и перед концом несчастный трус зарыдал, приведя в ужас окружающих.

— Проклятый негодяй! — пробормотал старый знакомый Блэкторна Хоптон, вызвавшийся быть его секундантом, когда все было кончено. — Мы все знали, что он чудовище. Но никогда бы не подумал, что благородным мстителем окажешься ты, Блэкторн.

— Забавно, не правда ли? — глухо отозвался Николас, глядя на кровь, испачкавшую его руки.

Хоптон, взглянув на тело Рексхэма, передернул плечами.

— Не очень-то, — сказал он. — Смерть — она и есть смерть, даже если ее заслужили. Вряд ли это забавно.

Николас проследил за его взглядом.

— Нет, конечно, нет, — сказал он и вышел в венецианский рассвет с испачканными кровью руками, с запятнанной кровью душой. Ничего, сейчас он увидит Жаклин и поймет, что этот грех ему не зачтется.

22.

Когда Жаклин проснулась, по потолку плыли зеленые и голубые тени. Она лежала в мягкой кровати. Ей было так хорошо и покойно. Правда, она лежала тут одна, но все равно испытывала ни с чем не сравнимое удовольствие.

Жаклин перекатилась на спину и стала рассматривать узоры на потолке — отражение воды в канале мешалось с проблесками рассвета.

«Только это не рассвет, а закат», — поняла она, когда, встав и накинув на себя одеяло, подошла к окну. Она проспала почти целый день!

Но где же Николас?..

Слуги были заняты. Они приводили в порядок другие комнаты. Вздохнув, Жаклин умылась и надела на себя простое облегающее платье цвета слоновой кости. Хотя, наверное, ей следовало бы надеть что-то пурпурное. Однако, как ни странно, после самой эротичной ночи в своей жизни она ощущала в себе нечто девическое, чего она не чувствовала вот уже десять лет.

Но где же он? Не может быть, чтобы он бросил ее! А может, после ее признаний решил наконец отпустить?.. Ведь это можно считать самой изощренной местью — прорваться сквозь ее оборону и оставить ее.

Но ведь Николас сказал, что никогда не отпустит ее, что она будет с ним всегда — или умрет! И она поверила ему. Хоть он сам настаивал, что никогда не держит слово…

Тавернер, казалось, был обеспокоен. Он уверял, что не знает, где Николас, но скрыть своей тревоги не мог. И его беспокойство передалось ей.

Слуги удалились в свои комнаты. Тавернер отправился искать своего хозяина, хоть и заявил, что просто идет прогуляться. Жаклин как потерянная бродила по палаццо. Была уже полночь, когда она поднялась наверх. Дом был тих и безлюден. Миновав свою маленькую комнатку, она направилась в спальню Николаса. Тонкая свеча в ее руке давала мало света, и она поставила ее на столик у двери и огляделась в поисках канделябра.