Он должен был улыбнуться.

– Тогда я не прошу прощения и… прошу прощения.

Она внимательно наблюдала за выражением его лица, с подозрением приняла его улыбку, а потом, поняв, что он поддразнивает ее, сразу успокоилась.

– Только вначале было больно, – призналась она и тут же вспыхнула от смущения.

Роланд придвинулся к ней ближе, откинул одеяло и мех в сторону, чтобы между ними ничего не было, и взял ее лицо в ладони. Он собирался сказать что-нибудь ласковое, чтобы успокоить ее, что-нибудь легкое, чтобы заставить ее улыбнуться, забыть боль, а потом что-нибудь еще, что-то дерзкое и приятное, чтобы разжечь огонь, который, как он теперь знал, горит внутри ее восхитительного тела. Потому что он опять был готов к близости с ней.

Но вместо этого Роланд просто лежал лицом к ней, опершись на локоть, ласково гладя ее щеку кончиками пальцев, и смотрел на нее. Она лежала в той же позе, с рассыпавшимися по плечам спутанными со сна волосами, и спокойно и прямо глядела на него, не отводя взгляда.

И все замечательные слова, которые он хотел ей сказать, куда-то делись. Он просто не знал, как следует с ней обходиться.

Она не была шлюхой из таверны, которую было легко ублажить, немного покувыркавшись в постели и подарив нехитрый подарок, что он не раз делал в дни своей зеленой юности. И она не была куртизанкой, которую можно потешить льстивыми речами, как он делал обычно в свои молодые годы при дворе короля. Она вообще не была похожа на других женщин, которых он когда-либо знал. И она к тому же была его женой. Да и он теперь был мужчиной, а не зеленым юнцом. И она была теперь под его защитой, он нес за нее ответственность. Но здесь было нечто большее, чем это, гораздо большее, потому что, думая о своей жизни, он уже не представлял ее без Кайлы. Кайла была всегда в его мыслях, днем и ночью: его возлюбленная, его жена.

Эта удивительная, необыкновенная женщина, его лесная колдунья, осчастливила обычного человека, каким он себя считал, и она одна держала в своих руках ключ к его искуплению, к освобождению от грехов, к которому он так стремился.

Он понял это еще тогда, в ту роковую ночь в таверне, когда увидел ее и почувствовал неясное волнение и тревогу. В ту самую ночь, когда она пришла отомстить ему за то, что, как она думала, он сделал с ее семьей, и когда она стояла перед ним, не зная страха, и бросала ему в лицо обвинения, словно безжалостный ангел мести, он понял, что это и есть его судьба. И он заслужил ее резкие слова хотя бы за то, что решил захватить ее, пусть не для короля, а для себя самого.

Но теперь она принадлежит ему навеки, так же, как и он ей, хочет она этого или нет. Быть может, если бы он дал ей время подумать, она не согласилась бы стать его женой, быть может, она выбрала бы Тауэр и Роузмид. А также, что очень возможно, другого мужчину, если бы он не заставил ее тогда произнести брачные обеты.

Но ни один мужчина на свете, Роланд был в этом твердо убежден, не смог бы полностью оценить всех достоинств леди Кайлы так, как он. И пусть он действовал как самый настоящий варвар, пусть он думал только о том, как затащить ее в постель, он знал теперь, что Кайла принадлежит ему одному. Он был ее тюремщиком, а она держала в руках его сердце. И все еще жива была та, самая слабая и ранимая часть его души, которая хотела заслужить ее прощение, хотела, чтобы было что-то сказано или сделано, что положило бы конец их вражде, чтобы они могли жить сегодняшним днем и с надеждой смотреть в будущее.

И поэтому, вместо того чтобы говорить какую-нибудь цветистую чушь, Роланд сказал:

– Я хочу, чтобы ты кое-что знала. Я не был в Гленкарсоне. Я еще не приехал туда к тому времени, когда началась атака. Если бы я там был, я бы остановил их.

Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы до нее дошел смысл этих слов. Но они произвели на нее впечатление, подобное удару грома. Он видел, как менялось выражение ее лица: от растерянности к пониманию, от недоверия к полному отрицанию.

Она оттолкнула его руки и резко села на постели, губы ее дрожали.

– И ты смеешь говорить это мне сейчас? После того, как… – Она оборвала себя. Казалось, даже в гневе она не смогла подобрать слов, чтобы назвать то, что было между ними. – Не лги мне! Я была там! Я точно знаю, что именно ты отдал приказ начать атаку!

Он тоже сел, понимая, что ищет причину там, где нечего искать. Он сам начал этот разговор и должен теперь довести его до конца. Даже если он возродит ее былую ненависть к нему, его будет утешать мысль, что он сказал ей правду. Она заслуживает правды.

– Ты там была, Кайла, но я не был. Это не я отдал приказ о начале атаки. В то время я находился еще в нескольких днях пути от Гленкарсона. Один из моих подчиненных превысил свои полномочия. Он не должен был передавать мою записку тебе до моего прибытия туда. Он просто меня не дождался.

Она смотрела на него, губы ее все еще дрожали, пока она крепко не сжала рот. Ее пальцы машинально вцепились в одеяло, сминая его.

Он продолжал, слова давались ему с трудом:

– Я бы никогда не уничтожил невинных людей, чтобы добраться до тебя или до твоего брата. Я не такой человек.

Больше уже не такой!

К ней вернулась злость вместе с чувством мщения, глаза засверкали серебряным огнем.

– О нет, конечно, ты не такой. Я это вижу. Ты человек, который предпочитает свалить всю вину на своих подчиненных. Ты думаешь, я безмозглая дура?

– Нет. – Он покачал головой и грустно улыбнулся. – Это определение подходит к тебе меньше, чем к любому из тех, кого я знаю. И ты имеешь право так думать. Гленкарсон в любом случае остается на моей совести. В конечном счете, именно я отвечал за то, что там происходило. Но я не отдавал этой команды. Я бы никогда этого не сделал.

Он дал ей возможность обдумать свои слова, очень надеясь на то, что она почувствует его искренность. И неожиданно для себя обнаружил, что ее мнение стало значить для него гораздо больше, чем он когда-либо мог себе вообразить. Она должна поверить ему, иначе он не сможет жить.

Кайла посмотрела на него задумчиво и покачала головой, уголки ее рта были опущены.

– Я больше не знаю, во что мне верить, лорд Стрэтмор. Ты все перевернул с ног на голову. Ты говоришь, что не отдавал приказ о нападении на Гленкарсон, но ведь ты преследовал меня и, в конце концов, схватил, сделал своей пленницей. Ты притащил меня в Лондон, но, как оказалось, только затем, чтобы спасти от короля… А потом, прошлой ночью…

Она запнулась и быстро смахнула слезу, побежавшую по щеке.

И это окончательно сломило его – эта одинокая слезинка, единственная за все время их знакомства, за все те дни печали и страданий, что выпали на ее долю. Никогда он не видел ее плачущей, хотя, видит бог, причин для слез у нее было более чем нужно.

Он обнял ее и прижал к себе, несмотря на слабый протест. И в тот момент, когда слезы хлынули у нее из глаз, с легкостью преодолел ее не слишком уверенный отпор, притянул к себе ближе и принялся нежно укачивать ее, гладя по голове, как мог бы утешать Элисию. Он говорил ей какие-то не слишком хитрые слова, просто, чтобы помочь ей, успокоить, излечить боль этой ужасной, незаживающей раны.

– Ты связал меня! – рыдала она, прижимаясь лицом к его груди, спеша высказать все свои обиды, вдруг нахлынувшие на нее. – Ты связал меня и вез как преступницу через всю страну. Ты, именно ты сделал это! Как же я могу верить тебе теперь?

Он сожалел, он чертовки сожалел о том, что сделал с этой милой, юной, такой ранимой девочкой. И в то же время он ни о чем не жалел. Потому что в результате она была сейчас с ним.

Если бы все было иначе, если бы ее отец и брат были живы, если бы ему пришлось захватить их и привезти в Лондон как предателей…

Но все случилось совсем не так, и Роланд шептал ей свои извинения, целовал ее волосы, сжимал, и баюкал, и гладил ее, и в то же время в глубине души он нисколько не сожалел о том, что произошло. Его собственная безжалостная часть души радовалась тому, что она с ним, что она не сбежала от него, что он не отпустил ее тогда в лесу. Потому что иначе он опять был бы один, и все его надежды на счастье растворились бы в тумане леса.

Через некоторое время она немного успокоилась. Его покачивания стали медленнее, пока он наконец не замер, прижавшись спиной к металлической спинке кровати, продолжая сжимать ее, тихую, расслабившуюся, в своих объятиях, прижавшись губами к ее волосам. Он попытался оценить этот момент, попытался разобраться в своей душе, где чувство восторга и триумфа смешалось с отчаянием и тревогой.

Он сказал ей все, что хотел, и она осталась с ним, не сбежала, позволила ему успокаивать себя. Он чувствовал, что она избавилась от какой-то части горечи, разъедавшей ей душу, но было ли этого достаточно?

Ее волосы превратились в тяжелую массу спутанных, прихотливо закрученных локонов, забавно торчащих во все стороны, придавая ей беспечный вид, явно не соответствующий ее настроению.

Он потянул за один локон, раскручивая его и наматывая на палец.

– Знаешь, а твои волосы закрутились от дождя, – сказал он вдруг, скорее всего для того, чтобы избавиться от неприятного ощущения своей ранимости, которое она вызывала в нем.

– Так же, как и твои, – прошептала она в ответ.

– Правда? Не заметил.

Она отодвинулась, и он неохотно отпустил ее, внимательно наблюдая, не появятся ли вновь признаки гнева на ее лице. Но это был не гнев, а что-то еще, возможно, покорность и смирение, возможно, просто усталость. Она все еще обдумывала то, что он ей сказал. Возможно, она еще долго будет думать об этом, понял он.

Она безучастно огляделась вокруг, ее взгляд скользил мимо него по всем тем вещам, которыми Он окружил себя, чтобы как-то понять и объяснить себе свою жизнь, понять то, что ему по-настоящему дорого и важно в ней.

Гобелен с русалками его матери, которая часто задерживалась по вечерам у него в комнате, чтобы рассказать сказку о богах и чудовищах или о волшебницах.

Рогатая раковина – его отца, подходящий шутовской жезл для короля морей.

Тяжелый том молитв от Харрика, ученого человека.

И прямо здесь же, рядом, маленькое гнездышко пеночки, выстланное мягкими перышками, которое обитатели уже бросили за ненадобностью, а Элисия нашла и подарила ему.

Ларчик для драгоценностей со сломанными петлями от Элинор. Ее детский сундучок мечтаний.

Кайла видела все эти сокровища, но не поняла их значения, да и как бы она могла понять. Ведь он ничего не рассказывал ей. Так что не было никакой причины расстраиваться из-за того, что она лишь бегло скользнула взглядом по его сокровищам, не заинтересовавшись, не задержав на них взгляд.

– Я хочу побыть одна, – сказала она. – Пожалуйста, пойми.

– Да, конечно, – ответил он, сдерживая свой внутренний протест и разочарование. Ему слишком хотелось сейчас остаться с ней.

Он собрал свою одежду и принялся одеваться, спокойно, медленно, все время поглядывая на нее, серьезно наблюдающую за ним. Она не сердится на него, понял Роланд. Она не сердится, просто ей нужно время.

Он уже собрался уйти, но вернулся, наклонился над ней и, не говоря ни слова, поцеловал крепко в губы. Он хотел, чтобы она думала и об этом тоже. Он хотел, чтобы она помнила: между ними не только горечь и обиды. Что у них еще есть надежда, есть страсть. А что еще сверх того – он пока был не готов назвать.

Она позволила ему поцеловать себя, не отталкивая, но и не отвечая на поцелуй. Однако губы ее были мягкими и податливыми – достаточно для того, чтобы болезненная тьма вновь овладела его душой. В нем снова вспыхнуло желание.

Но он подавил его, отойдя от нее, и тихо прикрыл за собой дверь.


У нее не было одежды для верховой прогулки. Очевидно, леди Элизабет оказалась недостаточно дальновидна. Что ж, по пути из Лондона Кайла ехала в обычном платье, подойдет оно и теперь. Но Кайле очень нужно было проехаться верхом. Ей нужно было вдохнуть свежего воздуха, почувствовать под собой движение мощных мышц своего коня Остера, мчащегося галопом, чтобы хоть немного очистить себе голову от залепившей ее паутины сомнений.

Она нашла конюшню после того, как некоторое время бесцельно блуждала по двору замка, наблюдая уголком глаза за теми, кто, в свою очередь, разглядывал ее. Она проходила мимо оруженосцев и рыцарей, мимо прачек и фермеров и наконец набрела на рабочего конюшни, который и показал ей правильное направление к стоящему вдали зданию из серого камня, служившему конюшней.

Она оказалась плохой хозяйкой. За все время пребывания в замке она ни разу не навестила своего друга. Но хотя он встретил ее нетерпеливым ржанием и тряс головой в мнимом гневе, она знала, что за ним здесь хорошо ухаживали. Чистая солома, чистая вода в поилке и одно из самых больших стойл, в котором ему было где подвигаться, что он, собственно, и делал перед тем, как она вошла.