Скорцени подвел ее к правительственному столу. Маренн приветствовала фюрера, который удостоил ее кивком головы. Потом — рейхсфюрера и поймала на себе его укоризненный взгляд сквозь стекла очков. Затем Скорцени подвел ее к Муссолини.

— Дуче, — обратился он к итальянскому вождю, — позвольте выполнить свое обещание и представить Вам мою жену.

«Жену» — это слово мгновенно пронеслось по всему залу, отдалось во всех его уголках. На многих лицах возникло недоумение. Гитлер удивленно приподнял брови. Неудачным движением Гретхен Браун, сидевшая недалеко от фюрера, опрокинула на платье вино. Маренн смутилась, но, не желая показать своих чувств, приветствовала Муссолини по-итальянски.

— Я счастлива, — произнесла она с очаровательной улыбкой, — что мне представилась возможность лично познакомиться с Вами, дуче. Это большая честь для меня.

Она видела, что Муссолини озадачен, что он разглядывает ее мундир, погон на плече, бросая вопросительно-непонимающие взгляды то на Скорцени, то на Гитлера, то снова — удивленно, недоуменно и восхищенно — на нее. Вероятно, он ожидал увидеть нечто другое. Наконец итальянец встал. Его темные глаза буквально впились в Маренн.

— Bellissima, — произнес он с придыханием, — bellissima. Вы итальянка?

— Нет, — ответила Маренн, слегка склоняя голову, — но у меня есть немного итальянской крови.

— У Вас настоящие итальянские глаза, — продолжал Муссолини восхищенно, — черты лица, как у мадонн на фресках Веронезе, а волосы… Это волосы Венеры. Мой друг, Адольф, — он обратился к Гитлеру, — я понимаю, что с такими женщинами Вы вправе претендовать на первенство во всем мире.

— Фрау — прекрасный хирург, — вмешался рейхсфюрер Гиммлер, — благодаря ее таланту многим немецким солдатам возвращены жизнь и здоровье. Они снова вернулись в строй, чтобы биться за Великую Германию и ее фюрера. Только что фрау вернулась из Северной Африки, где оказывала медицинскую помощь солдатам Роммеля, недавно выдержавшим сильнейшее наступление англо-американских войск. Ее знает вся армия, в том числе и итальянские солдаты, которые под Сталинградом и еще сегодня утром в Тунисе имели возможность убедиться в ее искусстве и самоотверженности.

— Благодарю Вас, г-н рейхсфюрер, право, я недостойна, — скромно начала было Маренн, но Муссолини, сделав знак, адъютанту, остановил ее.

— Позвольте, сеньора, — сказал он прочувствованно. — Позвольте Вам признаться, что Ваша красота и Ваша самоотверженность тронули меня до глубины души. И я приготовил Вам подарок, — он хитро взглянул на Скорцени. — Прошу Вас, фрау, принять от меня, а равно от всех тех итальянских солдат, которых Вы спасли, кроме восхищения и преклонения, вот этот скромный дар, — он взял из рук адъютанта пятиугольную бархатную коробку и раскрыл ее. На черном бархатном фоне в ней покоилось великолепное ожерелье из крупных ярко-зеленых изумрудов, усыпанных бриллиантами. Те из зрителей, кто стоял в первых рядах вокруг правительственного стола, ахнули.

— Эти камни, — продолжал Муссолини, довольный произведенным впечатлением, — самые лучшие в Италии. Их цвет сродни цвету Ваших глаз, однако их красота блекнет перед Вашей, — он тут же сделал комплимент. — Позвольте также от лица моих друзей, — он обернулся к Гитлеру, который слабо улыбался, слушая дуче, к расплывшемуся от удовольствия Герингу и сдержанному, любезному Гиммлеру, — поблагодарить Вашего супруга, моего спасителя, за его подвиг, который по достоинству оценен Германией, и поднять этот бокал красного вина за него и за Вас, за Великий Рейх, чьи сыновья и дочери столь мужественны и прекрасны.

— Если бы он знал, что к нашему рейху она не имеет никакого отношения, — насмешливо шепнул Ирме Науйокс, прослушав речь Муссолини, — он бы проникся чувствами к Пэтену.

В ответ дуче прозвучало многоголосое «Хайль» и лес рук взметнулся в приветствии. Гитлер поднялся.

— Надеюсь, мой мальчик, — произнес он, обращаясь к Скорцени, когда приветствия стихли, — Вы довольны сюрпризом, который мы Вам подготовили, — он указал взглядом на Маренн.

— Конечно, мой фюрер. — Скорцени щелкнул каблуками и склонил голову в знак признательности.

— Тогда идите, развлекайтесь. Ваше дело молодое, — не забывая, что на него смотрят десятки глаз, фюрер по-отечески улыбнулся своему любимцу и ласково потрепал его по щеке. Такой же «отеческой» улыбкой он наградил и Маренн.

Еще раз отдав честь, они отошли от правительственного стола. В соседнем зале под звуки оркестра начинались танцы. Маренн взяла свой бокал с недопитым красным вином. Она едва пригубила его после тоста Муссолини. Скорцени окружили офицеры. Они наперебой поздравляли его. Маренн заметила, что, видя благоволение фюрера, многие даже самые заклятые враги сочли в этот вечер не лишним выразить оберштурмбаннфюреру свое восхищение. С трудом протиснувшись к Маренн, Ирма Кох тихо сказала ей:

— Пойдем, перед танцами тебе надо переодеться.

— Во что? И зачем? — удивилась Маренн — Я не собираюсь танцевать. Мне надо ехать домой за бальным платьем.

— Не надо. Ты забыла? Пошли со мной.

Сделав Скорцени знак, что они скоро вернутся, Ирма решительно увела Маренн из зала. Они прошли по коридору и остановились перед одним из номеров. Ирма подозвала коридорного. Заранее предупрежденный, он быстро открыл дверь.

— Не понимаю, зачем мы сюда пришли, — пожала плечами Маренн.

— Я же сказала, я все приготовила, входи, — Ирма нетерпеливо подтолкнула Маренн в комнату. — Ты как во сне, — упрекнула она подругу.

— Я очень устала, Ирма, — призналась та искренне, — Еле стою на ногах.

— Представляю, но надо потерпеть, — Ирма закрыла дверь, подбежала к шкафу и распахнула его.

— Вот, смотри! Как я угадала, — на лице фр,ау Кох выражалось благодушное торжество. — Этот цвет прекрасно сочетается с ожерельем, — она достала из шкафа длинное платье из полупрозрачного зеленоватого шифона.

— Одевайся, — она протянула платье Маренн. — Скорее.

— Но… — Маренн замялась.

— Без разговоров, одевайся, — настаивала Ирма, уже расстегивая молнию на платье, — «жена», — повторила она многозначительно.

— Зачем он это сказал? — удрученно произнесла Маренн, взяла из рук подруги платье и, небрежно бросив его на диван, отошла к окну. Достала сигарету. — С чего он это взял? Да еще во всеуслышание…

— А что, по-твоему, он должен был сказать? — Ирма сердито уперла руки в бока. — Что ты — его любовница? Хорошенькое дело! Особенно в присутствии фюрера! По сути же это ничего не меняет…

Маренн молча ломала сигарету в руках. В дверь постучали. Ирма подошла к двери и спросила:

— Кто там?

— Что ты, как в лесу? — послышался громкий голос Альфреда Науйокса. — Открывай быстренько…

— Чего тебе? — Ирма щелкнула замком. — Мы заняты.

— Отойди, — Алик широко раскрыл дверь и посторонился, пропуская Отто Скорцени.

— А ты, моя дорогая, — он взял жену под локоть, — пошли со мной. Ты и так устала сегодня. Здесь без тебя разберутся, — и, несмотря на протесты Ирмы, вывел ее в коридор.

Отто Скорцени закрыл дверь. Маренн стояла у окна, нервно теребя пуговицы на кителе. Он подошел к ней. Взял ее за руки. Они молча смотрели друг на друга. Потом, не выдержав, Маренн тихо вскрикнула и крепко обняла его, прижавшись лицом к его широкой и сильной груди. Плечи ее дрожали.

Когда некоторое время спустя они снова вышли к гостям, Алик Науйокс с иронией негромко заметил Скорцени:

— У тебя воротник рубашки в помаде, я извиняюсь, конечно.

— Уверяю тебя, что не только воротник, — рассмеялся Отто, — я счастлив, Алик. Ты понимаешь? Я счастлив сегодня!

— Как не понять… — усмехнулся Науйокс, — еще бы! Рыцарский крест вручили. Даже два, надо полагать!

Курское побоище

Танковый батальон ночью подняли но тревоге. Вбежав в сарай, где хранилось сено, унтер дернул ефрейтора Колера.

— Вставай, — крикнул он, — выступаем!

Штефан вскочил и, не понимая спросонья, что происходит, выглянул с сеновала.

— В чем дело? Эй, ты где? — но командир танка Фриц Зеллер уже убежал.

— Что там, Штефан? — встревоженно спросила у ефрейтора темноволосая русская девушка, выглядывая из-за него.

— Сейчас узнаем, Натали, — ответил ей Штефан, быстро одеваясь. — Но я подозреваю, что привал окончен — мы снова в поход собрались.

— Мы расстанемся? — проговорила Наталья испуганно, и в глазах ее блеснули слезы.

— Не знаю. Пока ничего не знаю. — Штефан быстро чмокнул девушку в щеку и спрыгнул с сеновала.

— Давай скорей! — кричали ему.

Когда ефрейтор выбежал со двора, весь экипаж его танка уже занял места — мотор машины работал. По пояс высунувшись из открытого люка, Фриц Зеллер нетерпеливо махал Штефану рукой. Мимо ограды грохотали, проходя, танки. Штефан вспрыгнул на броню.

— Куда ты? — Наталья подбежала к калитке и, смахивая с лица непослушные растрепанные волосы, куталась в длинный цветастый платок.

— Не знаю, там скажут, — крикнул Штефан. Он хотел спрыгнуть, чтобы обнять ее. Но Зеллер строго приказал:

— Ефрейтор, займите свое место!

— Слушаюсь!

Штефан сразу натянул шлем и скрылся в люке. Мотор заработал сильнее. Вздрогнув всем своим многотонным «телом», бронемашина медленно тронулась с места. Сквозь слезы Наталья еще видела худощавую фигуру Зеллера, по пояс возвышающуюся над башней, — он что-то отмечал на карте, переговариваясь по рации с командиром. Потом тоже исчез внутри машины.

Один за другим танки выползали за околицу, сотрясая лязганьем металла растревоженную ночную тишину.

* * *

Широки и раздольны поля под Прохоровкой. Колосится самосевом покрывшая их рожь. Разливаются трелями на заре в лесах знаменитые курские соловьи.

Командующий Воронежским фронтом, занявшим оборону южного участка общей линии, выгнутой дугой от Орла до Харькова, генерал Ватутин только что закончил допрос доставленного разведчиками «языка», пехотного обер-лейтенанта.

Сведения, полученные от него, полностью подтверждали предположение Ставки, что наступление гитлеровских войск планируется начать на рассвете 5 июля — то есть завтра.

— Уведите пленного! — распорядился Ватутин. В сопровождении конвоиров немец вышел.

— Вы тоже можете отдыхать, товарищ Голицына. Спасибо, — кивнул генерал молоденькой переводчице, недавно прибывшей в его распоряжение.

— Слушаюсь, товарищ генерал, — лейтенант Наталья Голицына, отдав генералу честь, вышла из кабинета командующего.

Пройдя несколько комнат, где сновали ординарцы, а усталые связисты монотонным голосом беспрестанно вызывали то «Вербу», то «Ольху», она вышла на крыльцо.

Солнце заливало степь. Тихий летний ветерок, как будто украдкой, поворачивал крылья старой мельницы на холме. Издалека доносились приглушенные разрывы и ожесточенное стрекотание зениток. Снова бомбили.

— Что загрустила, красавица? — весело окликнул ее, спрыгнув с затормозившего перед штабом фронта грузовика, черноволосый, цыганского типа майор. — Настроения нет? — он улыбнулся веселой белозубой улыбкой .

— Да так… — Наталья пожала плечами и отвернулась. Настроение у нее действительно было скверное.

Вот уже почти год она ничего не знала о судьбе своих родственников, оставшихся в придонской деревушке. Когда вслед за немецкими танкистами в деревню пришли каратели, Наталье вместе с несколькими односельчанами удалось спастись — они примкнули к партизанскому отряду. С партизанами же после освобождения района она перешла в состав регулярной армии, записавшись добровольцем. На все письма, которые она посылала родственникам, ответа не приходило.

— Извините, товарищ майор. Мне надо исполнять свои обязанности, — Наталья заметила, что конвоиры, сопровождавшие немца, остановились на полдороге, тщетно пытаясь разобрать, о чем просит их «подопечный», и поспешила к ним.

— Наташа, золотце, скажи нам, — обратился к ней старший из конвоиров, сержант, — чего ему надо-то? Ни черта ведь не разберешь на их тарабарщине.

— Он просит сигарету, — перевела Наталья.

— Да у нас ведь только махорка, а? — развел руками сержант.

— Подождите, — Наталья вернулась в штаб и вскоре вынесла пачку трофейных сигарет.

— Bitte, — предложила, протягивая сигареты немцу.

— Danke, — на бледном, осунувшемся лице офицера появилась улыбка. Он взял сигарету и ищуще посмотрел по сторонам.

— А спички у Вас есть? — спросила Наталья у конвоиров. — Дайте прикурить.

— Один момент, — сержант достал коробок и, чиркнув, зажег спичку. Немец глубоко, с жадностью затянулся. Наталья внимательно посмотрела на него. Молодой, белокурый, как Штефан. Она быстро сунула немцу всю пачку сигарет.