— Как знаешь, Ибрагим. В любом случае благодарен тебе. Если б не ты, я не встретил бы самую очаровательную девушку на свете, которая стала моей женой.

— Кто, эта Елена? — поразился Дасарлык.

— Ее зовут Клаудиа. Царица Елена — это ее роль в тот вечер.

— У нее два имени? Не это ли проделки дьявола?

— Нет, Ибрагим. Она — божественна. Она — самая прекрасная в мире.

— Значит, ты отнял у меня ту, что принадлежала по праву мне. Ты вор и заслуживаешь смерти! — Ибрагим выхватил саблю.

— Это ты вор. Ты поступил, как подлый насильник. Ты оскорбил ее родителей, всех ее предков, — ответил Себастьяно.

— Я убью тебя, неверный! — Ибрагим набросился на Себастьяно, замахнулся саблей, но вдруг… наступил на персик, поскользнулся и, опрокинувшись на спину, всем телом навалился на огромный крюк для снастей, торчавший из досок. Крюк проткнул его насквозь… Все было кончено.

Себастьяно перекрестился и направился к выходу. Он поднялся по лестнице и вышел на палубу. Тут же его словно обдало ледяной волной — корабль шел на всех парусах в сторону открытого моря. Повсюду были турецкие матросы, а на мостике стоял капитан. Себастьяно проклинал себя за легкомыслие. Нужно было предвидеть обман.

Увидев Себастьяно, капитан что-то крикнул своей команде, и матросы оставили свои дела, вооружились и начали обступать чужака со всех сторон. Через несколько мгновений Себастьяно оказался в кольце врагов. Шансов на спасение не оставалось…


— Ты слышала? По всему городу облавы, в порту снуют янычары. Они разыскивают тебя. Султан в ярости. — Рене был очень взволнован.

— Но в чем дело? — удивилась Клаудиа. — Почему из-за моего исчезновения такой переполох?

Уже несколько дней они жили в лачуге ставриотов, приютивших их. Жизнь у сектантов была скромна и аскетична, их это вполне устраивало.

— Дело в том, — продолжал Рене, — что христиане восхищены твоим мужеством, а султан стал объектом насмешек. Сначала ты предпочла смерть его ласкам, а потом сбежала из святая святых — султанского дворца! Это пощечина всей империи! Пока они все в бешенстве, лучше побыстрее убраться в горы. Я уже договорился. Сегодня ночью нас проводят в тайный монастырь, в пещере.

— Господи, из-за облав могут пострадать невинные. Я не хотела этого…

— Да, несколько невинных уже пострадали, — с улыбкой сообщил Рене.

— Почему ты смеешься? Ведь это ужасно!

— Потому что эти несчастные — начальник дворцовой стражи и несколько янычар.

— Все равно это не смешно…

— Что-то я тебя не узнаю, Клаудиа. Где та решительность, с которой ты первая бросалась на абордаж? Где…

— Не надо, Рене. Это не самое лучшее время в моей жизни. Тогда я была совсем другая, и не по своей вине. Но я не оправдываю свой грех.

— Клаудиа, ты не должна корить себя. — Рене хотел обнять ее, но она отстранилась.

— Мне очень тревожно, Рене. Я боюсь за тебя, — она вдруг сама прильнула к нему. — Ты мне так дорог, у меня никого больше не осталось…

— Клаудиа, я всегда буду любить тебя. Веришь, я никогда никого так не любил. — Он склонил голову и запечатлел поцелуй на ее губах.

Клаудиа почувствовала, как теплота и нега разливаются по всему ее телу. Это было почти забытое ощущение, но нестерпимо сладостное.

Рене целовал ее снова и снова — целовал ее лицо, шею, грудь. Еще минута, и Клаудиа была не в силах владеть собой. Она закрыла глаза, отдавая себя во власть крепких рук Рене. Ее тело хотело ласки и нежности, хотело повиноваться чужой воле. Она была ошеломлена этим открытием и, казалось, забыла все на свете.

Клаудиа хотела перевести дыхание, но Рене обхватил ее за талию и еще крепче прижал к себе. Сердце ее бешено забилось в груди.

— Рене, умоляю тебя, не надо. Я не могу принадлежать тебе, — шептала Клаудиа.

Но Рене уже не слышал ее. Он был весь во власти чувства, увлекавшего его в бездну… Его руки пробрались под легкое платье, и Клаудиа затрепетала. В следующее мгновение они опустились на плетеный настил. Только сейчас, когда он всем телом накрыл ее, Клаудиа почувствовала жар, исходящий от его плоти, пока еще не вырвавшейся на свободу. Страсть поглотила ее целиком.

Рене оборвал ворот платья, обнажил грудь и провел ладонями по ее телу. Она сладостно застонала.

— Рене, что ты делаешь? Пожалей меня! — умоляла Клаудиа, но Рене не слышал ее.

— Клаудиа, Боже правый! Ты — вся моя жизнь. Я хочу тебя! Сейчас и всегда! — Рене уже освободился от одежды, и его горячая плоть рвалась в ее лоно. Рене прижался к ней еще крепче, подчинил своей воле все ее тело. Еще мгновение…

Раздался оглушительный выстрел. Когда облако дыма рассеялось, Клаудиа увидела потухшие глаза Рене…

Три турка в широких чалмах похотливо ухмылялись, рассматривая ее обнаженное тело. Она потянулась к лежавшему рядом платью, но сильный удар каблуком по запястью заставил ее вскрикнуть от боли. Один из турок переступил через труп Рене, подошел к Клаудии и, схватив ее за волосы, приставил кинжал к горлу. Второй держал ее за ноги, а третий принялся медленно развязывать длинный кушак своего халата, сладострастно закатив глаза в предвкушении удовольствия.

— Нет!!! — Истошный крик вырвался из горла Клаудии, и она забилась, размахивая руками, пытаясь высвободиться. В следующее мгновение она почувствовала прикосновение холодного лезвия.

Распахнув полы халата, турок навалился на Клаудию. Его похотливые глаза были всего в нескольких сантиметрах от ее лица; из горла турка вырывались омерзительные утробные хрипы. Она инстинктивно отвернулась и зажмурилась. Турок наотмашь ударил ее по лицу. Остальные расхохотались, еще крепче прижимая ее к полу.

Клаудии хотелось умереть, сгинуть, провалиться в адское пламя, лишь бы не терпеть более эту муку. Внезапно ужасная боль пригвоздила ее к полу. Она открыла глаза и прямо перед собой увидела кушак и рукоять сабли того, кто лежал на ней. В одно мгновенье в ней вдруг вновь проснулась та Клаудиа, которая в отчаянии не ведала страха.

Одним рывком Клаудиа выдернула саблю из-за кушака — и тут же полоснула лезвием по лицу того турка, что приставил кинжал к ее горлу. Тот мгновенно отлетел в сторону и схватился руками за глаза. Следующий удар предназначался турку, державшему ее ноги. Тот успел увернуться, но теперь Клаудиа смогла согнуть колено и отбросить насильника в сторону, одновременно проткнув его живот. Молниеносно вскочив на ноги, она повернулась к третьему. Но тот, пораженный неожиданной ловкостью молодой женщины, не стал дожидаться своей очереди и бросился вон из хижины. Еще один удар — и турок с рассеченным лицом теперь уже лежал на полу бездыханный.

— Спасибо тебе, святая Мария. — Вздох облегчения вырвался из груди Клаудии.

Обнаженная, с саблей в руке, она была воплощением античной красоты. Клаудиа опустилась на колени перед телом Рене.

— Господи, почему эта доля выпала ему?! Этому милому, красивому, жизнелюбивому Рене! Это я должна была оказаться на его месте. У меня больше причин, чтобы оставить этот мир раньше срока. Но Господь выбрал его. Почему?

Она наклонилась над Рене и заплакала. Одиночество — вот теперь ее удел. Весь мир казался чужим и враждебным. Больше она ничего не ждала от жизни…

25

Венеция, 13 августа 1507 года,

Ка д'Оро.

Синьоре N., замок Аскольци

ди Кастелло

«Дорогая синьора. Возможно, мой слишком подробный рассказ о своих странствиях немного утомил Вас, но Вы не должны винить меня, ибо я исполняю Вашу волю. А потому спешу продолжить.

Представьте себе такую ситуацию. Я стою на верхней палубе корабля с саблей в руке, окруженный двумя десятками турок, готовых немедленно прикончить меня. В тот момент, признаться, я уже и не помышлял о чуде, ибо даже если таковое порой и случается, то здесь оно скорее всего не спасло бы меня. Кольцо сжималось, и жить мне оставалось считанные минуты.

Вдруг небо начало стремительно меркнуть, солнечный свет погас, и тьма сгустилась, как бывает перед грозой. Только на этот раз в небе не было ни единого облачка. Все на корабле затаили дыхание, вглядываясь в небо. Там, прямо посредине солнечного диска, зияла огромная черная дыра, постепенно поглощавшая светило. Наступила ночь. Ночь средь бела дня! Турки заорали что есть мочи — то ли молились, то ли выкрикивали проклятия. Во всяком случае все отшатнулись от меня. Надо сказать, что я был перепуган не меньше их, хотя и догадывался, что произошло. О солнечном затмении мне рассказывали старики астрологи.

Однако я был растерян и не знал, как расценивать это зловещее происшествие. Первая моя мысль была о конце света, и я даже пожалел, что минуту назад не отправился на Божье судилище. Но все же силы не оставили меня. Я вознес саблю над головой и, быстро развернувшись, очертил ею круг вокруг себя.

«Гнев Аллаха! Гнев Аллаха!», — закричали турки.

Мои действия повергли магометан в панику. Очевидно, они усмотрели в них какой-то ритуал и тут же повалились на доски, закрыв головы руками. Это поразило меня, и я замер в изумлении. Но тут же понял, что надо действовать быстро, очень быстро. Для начала я осенил себя крестным знамением — на случай, если тьма средь бела дня действительно дьявольская проделка. Затем побежал на корму, где меня не могли обступить со всех сторон, и приготовился к обороне. Но турки лежали на палубе и не двигались. Даже их капитан не смел поднять головы. Знаете, синьора, во всем этом было что-то сверхъестественное, невероятное, фантастическое.

Вдруг тьма начала рассеиваться, и я возвел свой взор к небесам: солнце постепенно освобождалось из черного плена. Турки зашевелились, бормоча молитвы. Когда же солнце вновь вступило в свои права, капитан что-то сказал, и матросы, опасливо на меня посматривая, стали спускать на воду шлюпку. Затем вся команда укрылась в трюмах, оставив меня на палубе в полном одиночестве.

Теперь я не сомневался в том, что Господь властно вмешался в мою судьбу. Я упал на колени и помолился, благодаря Его за свое неожиданное спасение. Я спустился в шлюпку. В этих водах можно было добраться до какого-нибудь острова, просто дрейфуя по морю. Поэтому я смело оттолкнулся веслом от борта и направился на запад — за солнцем. Я был спокоен, ибо знал теперь, что Господь — на моей стороне.

Через некоторое время я увидел на горизонте очертания острова. Это был Хиос — последний оплот генуэзцев на востоке, который они так старались удержать. Баязид пока не решался на прямое нападение, ибо его сила на море значительно уступала силе быстроходных генуэзских судов.

На Хиосе я провел около двух недель, ожидая купцов, отплывающих в Венецию. Можете ли Вы, синьора, представить мою радость при встрече с христианами! Все вокруг казались мне родными и близкими людьми, начиная с рыбаков, что первыми увидели меня на берегу и вооружились веслами, приняв меня за турка, ибо я был в турецких одеждах. Как же они удивились, когда очутились в моих теплых объятиях, которыми награждают лишь самых близких друзей.

Вскоре я взошел на борт генуэзского корабля, который направлялся в Венецию с традиционным грузом — зерном и пряностями. Предчувствие скорой встречи с родиной переполняло меня. Мне снилась Венеция в лазурной дымке, и я считал минуты до встречи… с моей милой Клаудией.

Я вновь прощаюсь с Вами, синьора, да хранит Вас Господь».

После смерти Рене Клаудиа совсем потеряла интерес к жизни и нашла пристанище в небольшой ночлежке при церкви святого Василия на Галате, той самой церкви, с которой когда-то бросалась вниз, ища смерти. Это был барак с глинобитными стенами и дощатыми настилами, покрытыми соломой. Здесь она помогала больным и калекам, которые искали защиту под сенью христианского креста. Сюда приходили разные люди: старые и немощные рабы турок, выброшенные ими за ненадобностью; искалеченные пираты, которых на христианской родине ждала виселица, разорившиеся торговцы… Все они получали покой и посильную помощь. Клаудиа ухаживала за ними и чувствовала себя здесь в безопасности. Из прошлой жизни вспоминала лишь Себастьяно, с которым говорила в своих молитвах. Она надеялась, что Господь примет ее в свое царствие и они встретятся вновь, теперь уж навсегда. Пост, молитвы, постоянное служение несчастным успокоили ее душу. Иногда, правда, она испытывала некоторое волнение, когда один слепой старик вспоминал об их общей родине — Италии.

Его звали Филиппо. Он был флорентиец, благородных кровей. Наверное, раньше он был красавцем и сердцеедом, но сейчас превратился в жалкого старца, пребывающего в вечной тьме.

— Посиди со мной, сестра… — Филиппо лежал на досках, покрытых соломой; его невидящие глаза смотрели в одну точку. — Сегодня я расскажу тебе, почему Господь покарал меня тьмой. Ты — мой ангел-хранитель. Я хочу, чтоб ты знала об этом.