По залу прокатился ропот.

— На каком основании?

— Почему нас держали в неведении?

— Кто принял это решение? Не сам ли герцог? — Это заговор. Никто не проголосует за это!

— Чезаре — палач, ему не место на королевском троне!

Сам герцог сохранял полное спокойствие, лишь скромно потупил взор, давая понять, что он целиком доверяет собранию.

— Святые отцы, прошу вас, успокойтесь. — Папа чуть повысил голос, и это подействовало — все смолкли. — Это решение примирит многих, укрепит центр Италии единой властью, и вы должны оценить по достоинству святые цели такого акта. Это станет началом всеобщего единения! Наши земли слишком раздроблены. Они могут стать добычей испанцев, французов или османцев. Никто не посягает на чью-либо независимость, все права остаются за нынешними их обладателями…

— Ложь!

— Мы не верим!

Чезаре резко поднялся из-за стола.

— Что ж, если священное собрание возражает, я сам отказываюсь от привилегии, которой меня облагодетельствовала высочайшая папская воля. Я смиренно подчиняюсь вам, так как всякий раб Божий обязан чтить волю святых иерархов.

Ответом ему было молчание. Кардиналы ожидали любой реакции — гнева, упрямства, оскорблений, святотатства, но только не отречения от своих амбиций…

— Не понимаю, однако, почему на вас напало такое уныние? — Чезаре прошел вдоль стола, дружелюбно улыбаясь кардиналам. — Его святейшество объявил сегодняшний праздник днем всеобщего примирения. Разве это не повод, чтобы поднять заздравные кубки? Эй, скажите моему слуге Пинсону, чтобы принес бутылки вместе с персиками, собранными мною собственноручно в садах Феррары. — Он принял блюдо с персиками и поставил его на стол. — Отчего такая серьезность на ваших лицах? Вы что, не рады нашему согласию? Или мне стоит поупрямиться, устроить драматическое представление в духе Нерона? Святые отцы, мы теперь вместе, ничто не разделяет нас, кроме вашего священного сана и моей светской вольности.

— Что ж, — сказал папа, обращаясь к собранию, но продолжая глядеть на герцога. — Если так, приступим к заключительной части сегодняшнего торжества. Прошу не стесняться, святые отцы.

— А вот и вино!

Чезаре занял свое место и поднял кубок, в который уже наливали напиток из бутылки со свинцовой пробкой. Он зорко следил за тем, как Пинсон разливал вино, ему и папе — из бутылок со свинцовыми пробками, остальным — с серебряными.

Папа, очевидно, что-то заподозрил и в испуге посмотрел на свой кубок. Тем не менее он взял себя в руки и, рассыпаясь в похвалах своему сыну, отказался от намерения возвести его в королевский сан.

— Что ж, святые отцы, пусть это вино навсегда примирит нас. — Лицо Чезаре просияло. Каждый из кардиналов взял в руки кубок.

Папа уже догадывался, что задумал его сын, но не мог поверить, что эта страшная затея коснется и его самого. Рука нервно дрогнула, когда он поднял кубок. После минутного колебания он поставил его на стол.

Все смотрели на него с удивлением. Папа поспешно схватил кубок и молча осушил его.

— Ваше святейшество, вы забыли произнести тост за герцога Романьи, — с улыбкой сказал Чезаре.

— Да, это верно, — согласился папа. — Однако мою рассеянность легко исправить. Пусть наполнят бокалы еще раз. — Он провел рукой по лбу, утирая капельки пота. — Знаете ли, я сам не свой с той поры, как не стало солнечного света, навсегда покинувшего нас…

Все переглянулись, и в зале воцарилась зловещая тишина. Через несколько секунд ее прервал лишь тяжкий старческий вздох папы.

— …Моя старость стала совсем одинокой. Отныне я намерен более прислушиваться к голосу сердца, чем к строгому призыву правосудия. — Он глубоко вздохнул и, собрав силы, торжественно провозгласил: — За здоровье герцога Романьи!

Папа вторично осушил кубок и все последовали его примеру — к безграничному удовольствию Чезаре.

После этого он сам поднялся и выпил за здоровье кардиналов. Выпил до дна, не оставив ни единой капли. Затем приказал Пинсону снова наполнить кубки.

— Теперь мы выпьем за скорое и благополучное спасение нашей сестры, герцогини Феррарской — Лукреции, похищенной коварными пиратами. Я молюсь за нее каждый день.

Александр VI нехотя присоединился к этому тосту, зная, что его сын лукавит. Лукреция слишком много знала о делах своего брата, и ее исчезновение из Италии лишь успокоило Чезаре. Папа все время спрашивал себя, не сам ли Чезаре устроил это похищение, ведь в ту ночь он тоже был на той злополучной вилле.

Неожиданно в зал ворвался какой-то человек. Чезаре побледнел; глаза его расширились, лицо исказилось. Папа тоже не мог вымолвить ни слова, так и застыл, словно скованный параличом.

— Вы удивлены, герцог? — с усмешкой спросил человек в одеянии монаха. — Вы, верно, рассчитывали, что я давно покоюсь на дне Адриатики? Как видите, силы небесные сильнее проделок дьявола, и теперь вам придется ответить за все ваши злодеяния.

— Себастьяно, ты погубишь себя! Замолчи! — крикнул кардинал Паскино.

— Не волнуйтесь, падре, — спокойно ответил Себастьяно, поднимаясь по ступенькам к столам. — Они сами подписали себе смертный приговор.

— Это какой-то бред…

— Он понимает, что говорит?

Шум стоял невообразимый.

— Скоро вы сами в этом убедитесь, — все так же спокойно ответил Себастьяно.

Наконец папа пришел в себя и поднял руку.

— Пусть объяснит! — Он внимательно посмотрел на Чезаре. Кажется, теперь у него появилась возможность выяснить, не затеял ли тот интригу против него самого. — Я хочу выслушать этого человека. Что значит «подписали приговор»? Вы выдвинули тяжкое обвинение высочайшей духовной власти. Если вы не сможете объяснить причину вашего святотатства, вас ждет костер. Говорите, мы слушаем вас.

Он подал знак кардиналам, чтобы они успокоились.

— Что ж, если вы готовы выслушать меня в присутствии кардиналов, это делает вам честь, ваше святейшество. Я хочу спасти Италию. Вы расшатали столпы церкви. Небесная твердь колеблется над нашими головами, готовая рухнуть и ввергнуть землю в хаос. Я хочу очистить церковь и всю Италию, и да свершится правосудие!

— Он — сумасброд, безумец! — пронзительно вскрикнул побледневший папа. — Эй, стража! Увести его!

— Подождите, ваше святейшество, — остановил отца Чезаре. Он с усмешкой взглянул на Себастьяно. — Судить наместника Господа на земле может только сам Всевышний. А где доказательства, нечестивец, что ты послан Богом?

Себастьяно взглянул на него с презрением.

— Чезаре Борджиа — братоубийца, превзошедший жестокостью Каина. Тиран гнуснее Нерона. Неверующий отступник, помышляющий о главенстве над церковью.

Чезаре вскочил. Казалось, он был готов кинуться на Себастьяно. Но какая-то сила словно приковала его к стулу.

— Так слушайте меня, отец и сын Борджиа! — продолжал Себастьяно. — И небу, и земле стали наконец нестерпимы ваши преступления. Час суда и справедливого возмездия настал. Вы сами стали своими палачами! Вскоре ваши жестокие души окажутся в аду!

Папа побледнел и с трудом произнес:

— Отцеубийца, ты отравил мое вино!

— Что со мной? — завопил Чезаре. — Мое сердце в огне. Но я не повинен в этом! Отец, я не виноват, кто-то подменил пробки на бутылках. О Господи!

Кардиналы смотрели то на папу, то на герцога, лица которых исказились от боли. Чезаре вскочил и заметался по залу, разрывая на себе воротник.

— Боже! — стонал папа. — Унесите меня, я умираю!

Александр VI упал на руки подоспевших слуг.

— Противоядия! Пинсон, где же ты? — орал Чезаре, метаясь из угла в угол, как раненый зверь.

— Вы не дождетесь его, — с усмешкой ответил Себастьяно. — Я убил его. Только что, в погребе, когда он пошел за очередной порцией вашего дьявольского зелья — на случай, если какая-то из ваших жертв окажется слишком живучей. Вы ведь за этим его посылали?

— Помогите! — кричал Чезаре. — Отрава горит в моих жилах! Помогите!

Герцог Романьи рухнул без памяти у ног Себастьяно.


«…Его бездыханное тело лежало у моих ног, но я не чувствовал ни жалости, ни раскаяния. Воцарилось долгое молчание. Кардиналы оцепенели, не в силах прийти в себя от увиденного. Наконец кардинал Паскино медленно поднялся и, не сводя глаз с трупа Чезаре Борджиа, едва слышно прошептал: «Амен!»

Что же мне еще рассказать Вам, моя дорогая синьора? Хотя справедливость и восторжествовала, на сердце было очень тяжело. Горе, обрушившееся на меня с кончиной моей любимой Клаудии, безгранично. Мой путь окончен. Жизнь моя отныне обречена…»

— Простите, мой господин, что побеспокоил вас.

Теодоро, появившийся, как всегда, неслышно, с виноватым видом поклонился, предупреждая гнев хозяина.

— Я же просил не мешать мне! Я занят и не желаю ни о чем знать! Кто бы там ни был, меня нет дома, слышишь? — Перо застыло над бумагой, рука торопилась продолжить письмо.

— Я бы не посмел, ваша светлость, но там… там вас спрашивает незнакомая мне особа. Она уверяет, что вы ждете ее, и очень вас просит принять ее немедленно.

— Но я никого не жду сегодня! — возмутился хозяин.

— А она уверяет, что вы давно ожидаете ее. Ах, да! Она просила передать вам это! — Теодоро сделал шаг вперед и протянул князю толстую пачку писем, перетянутых простым шелковым шнурком.

— Что это? Письма? Да здесь же мой герб! И почерк — тоже мой. Господи, от кого же они?.. Не может быть! Зови же ее, зови сюда немедленно!

Слуга вылетел из кабинета.

Мгновение, еще мгновение… Они казались вечностью, в которую спрессовалось все мучительное время испытаний и разлук. Дверь распахнулась, и на пороге появилась… Клаудиа.

— Себастьяно, любимый… Я нашла тебя! О святая Мария, благодарю тебя!

Князь выронил письма, и они, словно опавшие листья, рассыпались по мраморному полу.

— Клаудиа, ты! Неужели это не сон?!

Она бросилась к мужу и упала в его объятия. Прильнув друг к другу, они стояли молча, оглушенные обрушившимся на них счастьем. Казалось, ничто на свете, никакие силы теперь не могли разлучить их. Они прошли долгий, мучительный путь, чтобы найти друг друга. Их сердца — хранители любви и свидетели верности — вели по этому пути. Все, что они пронесли в своих душах за годы разлуки, все их мучительные воспоминания и надежды, несбыточные мечты, — все в один миг вырвалось на свободу обжигающим пламенем страсти.

— Господи, Клаудиа… Мне кажется, что ты спустилась с Небес, и мне ни за что не удержать тебя в своих руках.

— Это ты, ты! Наконец ты рядом. Я люблю тебя, Себастьяно! — сквозь слезы повторяла Клаудиа.

— О Клаудиа, любовь моя. Но почему, почему так долго? Зачем ты испытывала меня? Неужели ты могла хоть на минуту усомниться…

— Прости, Себастьяно. Я слишком долго шла к тебе и слишком многое испытала на этом пути.

— Любимая…

— О, Себастьяно, сколько я вынесла, я ведь была уверена, что ты мертв…

— Когда я увидел наше заброшенное палаццо, а ювелир рассказал, что ты погибла на маяке… Жизнь потеряла всякий смысл… Единственное, что меня удерживало — это желание отомстить негодяям Рокко, Фоскари и Контарини. Но к тому моменту они уже оказались мертвы. Все трое. До сих пор не могу понять, кто опередил меня?

Клаудия опустила глаза.

— Что ж, видно Господь воздал им по заслугам.

— Хватит о них. Расскажи лучше, почему ты заставила меня так долго ждать? Где ты была все это время?

— Ах, Себастьяно… В Венеции всем заправлял Борджиа. Я взяла Альбу, свою верную служанку, и отправилась к своему отцу.

— Отцу?! Ты ведь его никогда не видела. Он жив?

— Да, я вновь обрела его. Он много выстрадал и заслужил право на спокойную и достойную старость. И на мою любовь. Я жила у него, в Аскольци ди Кастелло.

— Если б я знал, что этот замок принадлежит твоему отцу, я бы немедля…

— Полгода назад, когда тебя назначили главным казначеем Республики, я вдруг узнала, что ты жив. Сначала я хотела тут же мчаться в Венецию, но испугалась…

— Чего же?

— Не знаю, не спрашивай… Все это было так неожиданно… Ведь я уже давно смирилась с твоей смертью и жила только молитвой. Это было… как второе рождение. И тогда я решилась написать тебе… Ах, любимый. Главное, теперь мы опять вместе.

— Господи, все-таки ты с нами! Спасибо тебе за все!

— О мой Себастьяно, теперь мы вместе навсегда! Я люблю тебя и горжусь тобой!

— Клаудиа…

— Себастьяно…

— Клаудиа…

— Себастьяно…


Два дня спустя они стояли на пороге ослепительного Баронского зала во дворце Манта, в Пьемонте. Кардинал Паскино едва сдерживал слезы радости, целуя обоих.