— Но, ваша милость, — сказал Уолси, видимо прознавший о моих планах еще до того, как я озвучил их, — возможно, лучше все же обратиться в парламент и сберечь ваши деньги. Поначалу люди с легкостью подарят вам все, что угодно. Да и в дальнейшем делать это будет несложно.

— К чему такая скупость? — возразил я. — Так обычно поступал мой отец, но стоит ли уподобляться ему?

— Ваш отец мудро решал финансовые дела. Он никогда не тратил собственные средства, если была возможность воспользоваться чужими. Великолепная житейская максима.

— Старческая максима! Она не годится для настоящего рыцаря!

Смешно даже подумать о том, чтобы пойти в парламент с шапкой в руке и выпрашивать деньги или особое разрешение, будто ребенок… Нет, никогда!

— Надеюсь, что, пока я жив, мне не придется обращаться в парламент, — вдруг высказал я вслух свои мысли. — Да, в мои намерения не входит принимать от него помощь при столь богатом наследстве… Я в ней не нуждаюсь!

— Тогда нужно изыскивать другие источники дохода, ваша милость, — заметил Уолси. — Ибо я молю Господа послать вам долгие годы царствования, а вашей казны наверняка не хватит до шестидесяти лет! Нет, лучше опустошать чужие кошельки. Послушайте моего совета — вам прямая дорога в парламент.

* * *

Мой сын Генри появился на свет в первый день нового, 1511 года. Он родился крепким и здоровым, и его первый крик вовсе не походил на то жалобное мяуканье, которое обычно издают новорожденные, он орал громко и требовательно. Он пришел в этот мир как Геракл.

— Тяжелый, ваша милость, — предупредил меня врач Линакр, передавая мне младенца. — На редкость крепкий малыш. Должно быть, он состоит из одних мышц.

Точно, сверток оказался весомым и твердым. Я сразу ощутил силу этого ребенка, который извивался в пеленках.

— Хвала Господу! — воскликнул я, с гордостью поднимая сына. — Отныне наше будущее обеспечено!

Я держал на руках моего наследника.

Екатерину уже вымыли и уложили в чистую постель. Широким шагом я вошел в ее покои, едва удерживая себя, чтобы не закричать от счастья.

— Возлюбленная жена моя! — воскликнул я. — Вы дали Англии все, чего она ждала и желала от вас!

Такова правда. Лицо моей супруги озарилось счастливой материнской улыбкой, по плечам рассыпались янтарно-золотистые волосы — она походила на Мадонну, обожаемую мной Мадонну. Я опустился на колени и поцеловал ее руку.

— Благодарю вас, — пылко произнес я, — за тот драгоценнейший дар, что вы преподнесли мне и всей нашей стране.

— И себе тоже, — добавила она.

Мне очень захотелось поднять ее с кровати и закружиться с ней в ликующем танце прямо в опочивальне.

— Его нужно назвать Генрихом, — заявила Екатерина. — Он такой же большой и сильный, как вы.

А мне хотелось дать первенцу имя в честь младшего брата моей матери Эдуарда.

— Генрих, — решительно повторила королева. — Он должен стать Генрихом.

— Если для вас это важно, то пусть так и будет.

В конце концов, она ведь не предложила назвать ребенка Альфонсом, Филиппом или другим иноземным именем, принятым в Испании.

— Как только вы окрепнете, мы устроим общенародные праздники с турнирами и пиршествами, наполним вином городские фонтаны… чтобы ликовал весь народ Англии. И откроем вход во дворцовые владения для подданных, — поддавшись внезапному порыву, прибавил я. — Ведь он не только наш сын, но и их принц!

Королевские лекари и фрейлины королевы в смущении взирали на меня, и даже Екатерина неодобрительно покачала головой.

— Но здесь же не Испания, моя милая! Мы — в Англии, где король должен выходить к своему народу и принимать его у себя, — решительно заключил я.

— Вам нравится заигрывать с ним, — полушутя, полусерьезно заметила она.

Уже тогда меня заинтересовало, в каком смысле она употребила слово «заигрывать». Но я не стал докапываться до истины.

— Через шесть недель, — пообещал я. — Сразу после крещения.

К тому времени принц Генри так вырос, что ему стала мала старательно вышитая Екатериной крестильная рубашка. Она предназначалась для обычного ребенка, а не для нашего круглолицего богатыря, и ее спешно расставили в боках и удлинили рукава.

* * *

Архиепископ Уорхем провел блистательный по своей роскоши обряд крещения. Екатерина, в силу ее испанской склонности к великолепным торжествам, настояла на том, чтобы в храме установили дополнительные свечи, сшили для меня длиннющую мантию из золотой парчи, а в завершение зажгли бы вокруг высокие костры. Инфант, принц Генрих, облаченный в белую рубашку длиной в два ярда, приобщился к христианскому миру на глазах у множества свидетелей. Когда его окропили святой водицей, он издал громкий крик — добрый знак, свидетельствующий, что из младенца изгнан дьявол. По церкви пронесся одобрительный гул голосов. Поминали самого Сатану.

Я наблюдал за обрядом с глубоким волнением, но таким затаенным, что оно воспринималось как невозмутимое спокойствие. Моему крепкому и здоровому сыну — в отличие от хилого и болезненного Артура — предназначено стать самым высоким и сильным из всех королей Англии. Говорят, Эдуард III был богатырского телосложения и рост его достигал шести футов. Это подтверждали лицезревшие моего предка современники, которые дожили до наших дней. Но Генрих IX превзойдет всех, его будут называть новоявленным солнечным богом, английским Гелиосом.

Раздались серебряные звуки труб, и торжественная процессия медленно потянулась по главному нефу к выходу из церкви, напоминая блистающую драгоценностями сонную змею. Во внутреннем дворе она свилась в кольцо и замерла — все ожидали, когда можно будет войти в Большой зал Вестминстерского дворца, где в честь крещения принца ломились от яств пиршественные столы.

Говорил ли я раньше, что Вестминстер казался мне обветшавшим? Так оно и есть, но Вестминстер-холл — подлинное сокровище, и следовало позаботиться о том, чтобы время не разрушило его. Зал настолько огромен, что там при желании можно проводить рыцарские конные турниры. Его обновили к 1395 году, для свадебных торжеств Ричарда II и семилетней Изабеллы Французской. Вестминстер-холл по праву считается королевским; до сих пор он остается самым большим и величественным в Англии. Ныне двери этого чудесного зала распахнулись для нас и множества наших гостей. Издалека золотые тарелки, расставленные на белых скатертях, выглядели как разбросанные по заснеженному полю монеты.

Помимо нас с Екатериной за столом собрались и мои кровные родственники. Даже те, кто не служил и не жил при дворе, прибыли на праздник крещения наследника.

Были люди (и их имена мне известны), которые утверждали, что я, страшась любых претендентов на трон, уничтожил всех отпрысков королевского рода. Я разоблачил эту чепуху — достаточно было одного списка приглашенных. В нем значился Генри Куртене, мой двоюродный брат, сын Екатерины Плантагенет, моей тетки с материнской стороны. Из рода Плантагенетов присутствовали Маргарет Поль, кузина моей матери, вместе с ее сыновьями, моими троюродными братьями Реджинальдом, Генри и Джеффри. С нами пировали и мои дальние родственники Сент-Легеры, а также кузены Стаффорды и Генри Берчер, граф Эссекс, еще более далекая родня. Я был счастлив, и, как любому человеку, мне хотелось поделиться радостью со всеми своими близкими.

Справа от нас в дальнем конце зала накрыли особый стол для сановных церковников. Во главе его восседал архиепископ Кентерберийский, а рядом с ним расположились прочие влиятельные епископы вроде Рассела Даремского и Фокса Уинчестерского. За тем обширным столом уместились почти все члены конвокации, своеобразного церковного «парламента». Уолси не вышел рангом, чтобы присоединиться к ним, ведь он пока оставался скромным каноником Виндзора и подателем королевской милостыни.

Длинный средний стол предназначался для высшей знати, пэров и их семейств. В Англии остался только один герцог (не считая заключенного в тюрьму герцога Суффолка): герцог Бекингем, Эдвард Стаффорд. Раньше у нас были, конечно, и другие герцоги, но они, сражаясь за или против Ричарда III, потеряли свои титулы или жизни, а некоторые — и то и другое. Томас Говард, герцог Норфолк, дрался против моего отца в битве при Босворте, в итоге лишился прежнего титула и теперь довольствовался графским. Его приверженцы распространяли историю о том, как после этого сражения он якобы явился к моему отцу и заявил: «Ричард был королем, и поэтому я воевал на его стороне. Если парламент выберет нового короля, я и за него буду биться, ибо таков мой долг». Абсурдное заявление, учитывая, что парламент не назначает монархов. И более того, оскорбительно сравнивать роль правителя страны с некой глухонемой навязываемой должностью, да и сам Говард был умнее, чем приписываемое ему высказывание. Я буду держать его в графской своре, пока он не заслужит былое звание каким-нибудь доблестным деянием.

Впрочем, списки графов, как и следующих за ними маркизов, изрядно оскудели. Войны истощили их ряды. Во время моей коронации многие дворяне получили орден Бани, и теперь новоявленные рыцари сидели за столом пэров. Но я считал, что рыцарство необходимо заслужить доблестью и отвагой на полях сражений, а пока таковых не предвиделось, никого не следовало возводить в сей ранг.

Места за третьим столом, с левой стороны, занимали дорогие и близкие для нас Екатериной — по личным разумениям и душевным пристрастиям — придворные и подданные. Среди них находились леди Уиллоби, в девичестве Мария де Салинас, испанская подруга Екатерины, преданная ей с детства, теперь ставшая женой одного старого воина; лорд Маунтджой, придворный казначей Екатерины, и Эдвард Байнтон, ее дворецкий. За тем столом праздновали и мои приятели по турнирам, Чарлз Брэндон, Эдвард Невилл и Николас Карью, а также Томас Мор и Уолси. Странная смешанная компания, но все они, право, хорошо ладили между собой, или так мне казалось с королевского возвышения.

Справа от меня сидела Екатерина, а слева — моя родная сестра Мария. Я любил обеих, хотя они были такими разными. Королева округлилась после родов. Ее щеки медового оттенка сияли, смеялись ореховые глаза. Улыбалась мне и Мария, высокая и стройная, с кожей цвета слоновой кости и очами светлыми, точно холодное апрельское небо.

— Ах, любимая! — Я порывисто взял Екатерину за руку и почувствовал трепетный отклик.

Ведь минуло уже шесть недель, мы завершили обряд крещения…

— Благодарю вас. Благодарю за ваш замечательный подарок. Вы подарили мне сына.

Она ответила мне легким пожатием и рассмеялась очаровательным тихим смехом — «серебристым, словно звон испанских колокольчиков», как я думал в те дни, хотя никогда не говорил ей об этом. Сейчас я сам не могу понять, почему не делал жене комплименты.

— Не я, — возразила она, — Господь подарил его нам обоим.

— Нет. Вы, именно вы…

Незаметно, под прикрытием свешивающегося края скатерти, я запустил пальцы под пояс Екатерины и пощекотал ее, зная, что она боится щекотки, и желая вновь услышать переливы ее мелодичного смеха.

Она залилась смехом, и я убрал руку.

— Как скажете, — согласилась королева.

— Я надеюсь, вы хорошо подумали, — сказал я, поворачиваясь к Марии, — когда обещали, как крестная мать, отречься от дьявола и всех его дел, а также «от суетной роскоши и мирской славы»?

Теперь я мог поддразнить и мою любимую сестру. Мария уже вышла из детского возраста, ведь ей исполнилось четырнадцать лет. Она воображала себя девой из древних легенд, руки которой добивался славный рыцарь, сэр Галаад[30]. Честно говоря, ее красота уже расцвела как роза. Но как может принцесса отречься от суетной роскоши и мирской славы? Разве не для них она рождена?

— Одну часть обета можно исполнить с легкостью, — ответила сестра. — Я имею в виду ту, что касается роскоши и мирской славы.

— А я как раз думал, — изумленно заметил я, — что именно в этой части вы можете согрешить.

— Нет. Боюсь, меня привлекает именно дьявол. Есть нечто заманчивое… не в самом грехе, но… в дьявольских искушениях.

Она смущенно покраснела. О да! Именно плотские искушения, как она и сказала, будоражили ее кровь и душу. Страстное желание, неведомое нашей строгой матери — и Святой Деве на супружеском ложе с праведным Иосифом…

— В ближайшем будущем мы должны выдать вас замуж, — кивнув, сказал я.

— Нет! Я должна сама выбрать возлюбленного супруга, иначе мне не видать счастья…

— Я сделаю хороший выбор, — пообещал я.

— Но я… — В ее голосе прозвенело отчаяние.

— Ладно, ладно.

Похлопав сестру по руке, я встал, чтобы приветствовать гостей, и попросил архиепископа благословить праздничную трапезу.