* * *

Мы пировали, как говорится, по-царски. Не буду утомлять вас перечислением блюд. После застолья начались танцы, а затем я велел впустить в Большой зал простолюдинов. Их пригласили посмотреть костюмированное представление. Екатерине не понравилось, что по дворцу будет расхаживать чернь, и она стала отговаривать меня.

— Они будут выглядеть неуместно в королевских владениях, — протестующе заявила она.

— Чепуха, — ответил я, — забудьте ваши испанские предрассудки.

Мне сразу вспомнилось, как ее соотечественники пытались помешать отцу увидеть Екатерину до свадьбы с Артуром.

— Ваши родители могут выгнать из страны мавров, но Испания все равно останется под влиянием Востока, что так или иначе проявится, пусть даже завуалированным образом, в отношении к черни, девственницам и приверженности к прочим исламским причудам.

— Но должна же быть определенная скрытность, — настаивала она, — ведь всему есть границы.

— Пожалуй. Однако дружеское общение их не разрушает. И пока главный, основной рубеж незыблем, все остальные можно открыть.

* * *

Мы с Екатериной собирались начать бал, а потом найти других партнеров, чтобы привлечь к веселью всех гостей. Я вывел жену в центр зала, с гордостью созерцая ее как мать своего ребенка… Боже, как странно писать такие слова! Ведь потом мы стали врагами… но тогда я просто обожал ее!

Закончив первый танец, мы разошлись и выбрали других себе в пару. Я пригласил Марию. Она присела с великолепной грацией. Но едва я взял ее за руку, сестра вновь заговорила о будущем браке.

— Замужество без любви убьет меня, — заявила она.

— Вы научитесь любить супруга. Ведь он будет королевского рода, и таинство венчания подарит вам благодать любви.

Музыканты заиграли громче. И я понадеялся, что дальше мы будем танцевать молча.

— Вы не священник, однако очень стараетесь походить на него, — насмешливо произнесла она. — Ваши слова неубедительны. Интересно, испытали бы вы благодатную любовь к Екатерине, если бы она оказалась старой и бесплодной?

Грохот барабанов не смог заглушить ее слова.

— Если бы на то была Его воля, то я не стал бы противиться.

Сестра иронично усмехнулась. Зазвучала другая мелодия, сменились партнеры. Она выбрала Чарлза Брэндона; а я — Марию де Салинас.

Как же грациозно танцевала эта испанка, высокая и стройная, в отличие от моей крошечной жены, и при этом гибкая, словно клинок прославленной толедской стали!

— Теперь у вас английское имя. Никто даже не подумает, что вы испанская сеньора. Разве что после танца с вами, — сказал я.

— Да, у нас любят танцевать, — признала она.

В отличие от Екатерины Мария говорила почти без акцента, правда, иногда в ее голосе слышались несколько необычные интонации.

— Вы счастливы здесь? — вдруг спросил я. — Обрели ли вы у нас новую родину? И хотелось ли вам хоть раз вернуться обратно в Испанию?

— Нет. Лишь иногда накатывает тоска о далеком прошлом. Оно помнится уже совсем слабо, остались одни отрывочные воспоминания… Не знаю, удастся ли когда-нибудь восстановить целостную картину.

Грандиозное морское путешествие. Невероятные желания…

— Между тем вы стали леди Уиллоби, украшением и гордостью вашего супруга, — произнес я, сам поразившись высокопарности своего тона.

Мелодия вновь изменилась: опять настала пора искать новых партнеров. На сей раз я выбрал миловидную юную блондинку. Ее умение танцевать оставляло желать лучшего.

— Давно ли вы прибыли ко двору? — поинтересовался я.

На нынешние праздники ко многих нашим придворным приехали родственники.

— Нет, ваша милость. Я приехала недавно по приглашению моего дядюшки, лорда Маунтджоя.

Она кивнула головой в сторону кавалера Екатерины. Он служил ее казначеем.

— Ах да. По-моему, он родом из Йоркшира.

— Из Линкольншира, ваша милость.

Она оступилась и прильнула ко мне. Я почувствовал хрупкую мягкость ее юного тела.

— А у вас в Линкольншире не обучают танцам?

Мое поддразнивание потерпело неудачу. Девушка попыталась вырваться от меня, подумав, что я отругал ее за неловкость.

— Я научу вас, — решил я успокоить бедняжку. — У нас при дворе все хорошо танцуют. Если вы хотите здесь задержаться, то вам необходимо будет постичь сие искусство, госпожа… как ваше имя?

— Бесси Блаунт, — неразборчиво пролепетала она.

Она хотела вывернуться из моих рук и опять споткнулась. От смущения девушка вовсе остановилась. Приподняв ее за талию, я продолжал танцевать с ней, как ребенок с куклой. Впрочем, она тогда и была кукольно вялой и безжизненной.

— Я тут не задержусь, — прошептала Бесси.

— Чепуха, — возразил я. — Нельзя позволить вашей красоте пропадать в Йоркшире. Вы нужны нам здесь.

— В Линкольншире, ваша милость.

Началась новая мелодия; вступили барабаны. Девушка поспешила прочь от меня. Она не стала больше танцевать и ускользнула в темный уголок.

Когда все гости (за исключением старых и немощных) наконец присоединились к балу, мы перешли к новым, малоизвестным танцам и мелодиям. Французского посла с легкостью уговорили показать вольту, этот танец под народную музыку вошел в моду при дворе Людовика XII только прошлым летом. Там отплясывали все, за исключением самого старичка Луи, у которого уже не гнулись ноги.

Когда все поголовно увлеклись исполнением незнакомых фигур и поворотов, я выскользнул из зала, дабы проверить, как идет подготовка к костюмированному представлению. Проходя по верхней галерее, что вела из Большого зала в приемную, я заметил за стенами огромную толпу. Народ ждал обещанного зрелища. Вдали на холмах полыхали красно-рыжие костры, языки пламени взлетали ввысь, словно призывая сами небеса присоединиться к нашей радости.

— Ваша милость…

Быстро оглянувшись, я увидел испанского посла, дона Луиса Кароса.

— Por favor[31], можно сказать вам пару слов?

— Конечно, — с улыбкой ответил я, разрешая ему продолжить.

— Я хотел бы лично высказать вам мои поздравления. Это великий день и для нашей страны.

— Дочери Испании великолепны, — признал я, — и дарят Фердинанду прекрасных внуков.

Старшая сестра Екатерины Хуана уже растила десятилетнего сына Карла, который, судя по слухам, был умен. В нем уже видели будущего императора Священной Римской империи. Конечно, если он не унаследовал душевной болезни матери: ведь она получила прозвище la Loca[32].

— Si, si, — согласно пробурчал он, ему явно не терпелось перейти к беспокоящему его делу. — Ваша милость, вы уже решили, сколько стрелков дадите в помощь королю Фердинанду для отправки в Гвиану и в Северную Африку, где опять взбунтовались мавры? Ведь он крайне заинтересован, чтобы вы, его дорогой зять, разделили с ним славу новых завоеваний.

— Гм. Да. Ему было обещано… — я бросил взгляд в окно на пляшущие языки костров, на праздничную толпу, — полагаю, пятнадцать сотен стрелков. С большими луками, безусловно.

Для короля не существовало ограничений, я мог делать все, что угодно. Меня охватили неведомые доселе чувства, и душа моя пела и ликовала.

— Но по-моему, лучше послать тестю на подмогу три тысячи солдат, — добавил я, дав волю своим желаниям, — с новыми пушками. Мы испытаем их на поле боя.

— О! Ваша милость!

Разве я не поклялся отцу, который лежал на смертном одре, сражаться с неверными? Мог ли я мелочиться сейчас, когда Господь так явно выказал мне благоволение?

— Я почту за честь сразиться с врагами Христа, — заверил я посла.

За окнами колыхалось людское море. Казалось, по нему ходят волны, переливаясь, подобно змеиной чешуе. Кстати, о змеях… Необходимо проверить готовность представления. Я кивнул Каросу, показывая, что наш разговор закончен. Но он стоял как вкопанный, уставившись на меня округлившимися, почти остекленевшими глазами.

— Ваша милость… — повторил он, — ваш наряд… великолепен. Он ослепил меня!

Мне сшили огромный плащ из золотой парчи, весивший около десяти фунтов. Я с удовольствием представил, как выглядел бы в нем этот низкорослый испанец. Простаков потрясает блеск золота, они не задумываются о том, насколько тяжелы подобные наряды.

— Он ваш, — сказал я, расстегивая аграф и накидывая плащ ему на плечи.

Посол едва не согнулся, изумившись весомости подарка. О, видели бы вы выражение его лица!

Не дав ему опомниться, я открыл дверь приемной, служившей репетиционным помещением, где повторяли роли уже переодевшиеся лицедеи.

— Продолжайте, продолжайте! — повелительно произнес я.

Мне не терпелось увидеть, как они разыграют задуманный мной сюжет: миф о том, как младенец Геракл сражался со змеями, подосланными ревнивой Юноной, которая задумала убить его еще в колыбели. Я сам выбрал исполнителя главной роли. Сын сэра Джона Сеймура Эдвард, мальчик довольно рослый для своих шести лет, уже нарядился в младенческую рубашку и практиковался в удушении «змей» — длинных рукавов из переливчатого бархата, в которые для оживления этой бутафории запустили резвых молодых хорьков.

— Мне ненавистно это дитя! — вскричала Юнона, указывая на колыбель. — Юпитер согрешил, и плод его греха нужно умертвить!

Разумеется, наш младенец победил, и о счастливой развязке возвещала величественная героиня, олицетворявшая Британию:

— Так погибнут все недруги королевского отпрыска, все те, кто стремится повредить ему. Ревность, зависть и злоба не в силах противостоять воле богов, ибо их защита придает нашему принцу сверхъестественную силу.

Персонажи собирались вокруг колыбели и, воздев руки к небесам, исполняли затейливую ритуальную пляску. В заключение я появлялся среди них, облаченный в маскарадный костюм Юпитера.

Мы хотели показать свою мистерию на сцене, а затем спуститься в зал и представиться Екатерине. Ибо именно в честь нее устраивалось лицедейство; в богине, породившей на свет могучего героя, должны были узнать королеву. Пусть скажут: мол, не подобает монарху выступать в роли комедианта… Я намерен делать то, что мне нравится.

После соответствующего распоряжения народ пригласили в Большой зал. Я уже слышал, как эхо разносит гул людских голосов, перерастающий в радостный гвалт.

— Давайте начинать! — крикнул я, и в зал выкатили оснащенную колесами сцену.

Представление получилось превосходно! Всех изумили костюмы, а особенно — бутафорские змеи. В мерцающем факельном свете они выглядели как живые: зловещие, поблескивающие золотом твари вполне подходили для орудия мести ревнивой богини. Закончив выступление, мы выстроились перед зрителями, и тут меня понесло неведомо куда. Слова, которые я вовсе не собирался говорить, начали сами собой слетать с языка.

— Я вызываю на поединок любого рыцаря нашего королевства! — выкрикнул я. — Турнир состоится завтра на Вестминстерском ристалище. Приезжайте же и сразитесь с вашим королем!

Перед моими глазами все расплывалось, вместо толпы я видел каменистое взморье, где каждый камешек играл особую роль. Чудесный, волшебный берег!

— Мои подданные, — продолжал я, — все вы сегодня пришли сюда, а таких приглашений не делал доселе ни один из монархов! Подходите же смелее, посмотрим, кому достанутся мои золотые сувениры.

Я раскинул руки, предлагая народу всего себя: испытывая потребность поделиться всем, что имею. И тут чернь хлынула вперед. Меня захлестнуло горячее и дышащее людское море, неукротимый и обладающий гигантской силой многорукий исполин. Тянущиеся ко мне руки жадно срывали с моего наряда многочисленные королевские вензеля, пришитые к ткани и состоящие из двух букв: К (king — король) и H (Henry — Генрих). Все они были отлиты из чистого золота. Потом начали дергать за одежду. Теснясь вокруг меня, люди, казалось, хотели раздеть меня донага. Их прикосновения вызывали жутковатые ощущения, хотя и порождали во мне странное волнение и возбуждение. Словно меня ласкала сторукая богиня — или облепил рой крылатых насекомых.

После того как эта бесцеремонная и безумная пародия на ритуал, ежевечерне проводимый в опочивальне моими придворными, завершилась, я остался в полупрозрачных лосинах и тонкой нижней рубашке. Множество подданных увидели меня во всей красе. На мгновение мне показалось, что меня сейчас принесут в жертву. Но вот простолюдины набросились на других — Невилла, Карью и Томаса Нивета — и тоже раздели их до нитки.

Внезапно все происходящее потеряло для меня всякую прелесть. Толпа превратилась в чудовище, в клыкастого монстра, который сорвал одежды со всех лицедеев, оголил даже моего симпатичного маленького кузена Генри Куртене. Терпение мое истощилось. И я решительно прекратил это безобразие. По моему знаку вооруженные лейб-гвардейцы оттеснили зрителей от сцены и быстро выпроводили народ из Большого зала под чистые небеса прохладного летнего вечера. Веселье закончилось.