Вынужденный вернуться к своим обязанностям, я произнес слова, сделавшие виконтом ее отца. Церемония завершилась, и все наконец отправились в Большой зал на торжественное пиршество.

Екатерина не произнесла ни слова и старалась не смотреть на меня. Я понимал, что она чувствует себя оскорбленной… но приходилось мириться с действительностью. Я коснулся ее плеча. Она так резко отпрянула, словно к ней приблизился прокаженный. Мария пританцовывала вокруг, воодушевленная предстоящим праздничным весельем. Ее никоим образом не волновала судьба герцога Ричмонда.

Возглавляя шествие, Уолси привел гостей к массивным дверям, распахнул их и отступил в сторону, желая насладиться ожидаемыми вздохами восхищения.

И он не был разочарован, ибо мы единодушно выразили свой восторг. На покрытых роскошными скатертями столах, за которыми могли разместиться около трех сотен человек, поблескивали золотые блюда и серебряные приборы. Особый, стоящий отдельно стол накрыли для королевской четы и тех дворян, которых пожаловали сегодня новыми титулами. Уолси тактично усадил моего сына подальше от Екатерины и Марии.

Я надеялся, что сын будет сидеть рядом со мной, поскольку хотел поговорить с ним и получше узнать его. Бесси отвели место за «обычным» столом. Возникла щекотливая ситуация. Леди Тейлбойс приходилась матерью главной титулованной особе сегодняшней церемонии, но не являлась моей женой — более того, она была супругой одного из моих подданных. Однако в данном случае Уолси строго следовал придворному этикету.

Генри Фицрой оказался умным мальчиком. Несмотря на легкое смущение, он отвечал на мои вопросы, но сам не стремился к разговору, в отличие от моего племянника Брэндона. Тот громогласно нес белиберду и накладывал себе блюда, не дожидаясь, пока их ему предложат.

Зал заполнился гулом возбужденных голосов. В благословенной сумрачной прохладе этот шум действовал на меня раздражающе. Я окинул взглядом ближайшее окружение. Мне не пришлось развлекать разговорами Екатерину, поскольку она явно не желала беседовать со мной. Королева сидела, опустив глаза, и выбирала изысканные яства со своей тарелки. Прошедшая церемония обидела и озадачила ее. Я понимал это, однако что же еще нам оставалось делать?

Ради спасения от летней жары окна закрыли ставнями, поэтому в зале создалась странная атмосфера безвременья, которое мы изредка ощущаем… Порой, пробуждаясь от долгого сна, мы в недоумении спрашиваем себя: «Какой нынче день? Где я? Сколько мне лет?» За стенами жарило июньское солнце, однако в зале царила прохлада, и ясный солнечный свет сменился таинственным полумраком; я был женат, но сидевшего рядом со мной сына родила другая женщина, а сам я влюбился в дочь Томаса Болейна…

Да. Я понял, что должен завоевать ее. Как странно, учитывая, что мы с ней не перемолвились ни единым словом. А ведь я всегда считал себя осторожным человеком и редко принимал решения без долгих размышлений и серьезных оснований. (Впрочем, я много тогда передумал!) Однако сейчас сомнения не донимали меня: я пылал чувствами к Анне Болейн и мне до смерти хотелось овладеть ею.

Как я прежде насмехался над любовью и влюбленными! Я ничегошеньки не понимал в науке нежной страсти. К Екатерине я испытывал уважение и относился к ней с учтивым вниманием; игривая привязанность и вожделение свели меня с Бесси; перед матерью я благоговейно трепетал. Но о любовном безумии я не знал ничего.

Мне необходимо познакомиться с Анной. Где же она? Она должна быть в зале! Но за каким столом? Так, столы пора убирать.

Я встал и сообщил о своем желании. Уолси пытался возразить, заявив, что еще не подавали десерт. А после этого запланированы состязания и…

— Только не днем, — оборвал его я. — В жару такое зрелище вряд ли будет выглядеть пристойно.

Я окинул взглядом гостей; где же она?

— Я желаю танцевать… — повелительно прибавил я.

Да, надо устроить танцы. Тогда я смогу познакомиться с ней!

— Ваше величество… я отпустил своих менестрелей, у меня сейчас нет музыкантов…

Уолси совсем растерялся. Я рассмеялся. Рассмеялся так громко, что все взгляды обратились на меня.

— Тогда будем плясать без музыки! — воскликнул я.

Какая разница? Мне просто необходимо найти ее, и во время этих поисков я вполне обойдусь без музыкального сопровождения.

— Но позвольте…

— Уолси, распорядитесь убрать столы. Слишком обильное угощение может вызвать дурное самочувствие, когда мы выйдем из зала на солнце.

Я надеялся, что мое замечание прозвучало вполне логично.

— Да, да, безусловно.

Он поспешил исполнить приказ.

И вот столы убрали, гости разбрелись по залу, обсуждая далеко не в последнюю очередь странное поведение короля, сначала одарившего титулами своего бастарда, а потом прервавшего праздничное пиршество.

Анна словно испарилась. Среди дам не было ни одной темноволосой, в запомнившимся мне ярком желтом платье. Мой взгляд издалека выхватывал желтые дамские сумочки, шали и бархотки. Желтизна мельтешила у меня перед глазами, словно множество легкокрылых порхающих бабочек. Все совершенно напрасно.

Меня охватила досада, все вдруг опротивело, и мне захотелось уйти. К тому же в Большом зале стало ужасно душно. Слишком низкие потолки словно давили на меня. Да и окна пропускали совсем мало света. Это предназначенное для веселья помещение скорее напоминало мрачную исповедальню!

Мне отчаянно захотелось глотнуть свежего воздуха, увидеть солнечный свет! О чем, интересно, думал Уолси, когда строил этот мрачный каземат? Может, вспомнил о своем аскетическом духовном прошлом? Я протолкался к боковым дверям и распахнул их. Зной хлынул внутрь, он накинулся на меня, словно ожившее чудище. Такому пеклу удивились бы даже в Святой земле. Горячая волна, не сравнимая с легкой духотой приемного зала, накрыла меня с головой.

И вдруг я заметил в саду парочку. Увидел стройную фигуру в желтом платье. Анна! Она держала за руки высокого застенчивого юношу, а потом подалась вперед, чтобы поцеловать его. Они стояли перед цветником, и вокруг них повсюду желтели цветы. Желтое платье, желтое раскаленное солнце, а прямо у моих ног — желтая россыпь одуванчиков. В сердцах я захлопнул дверь.

Уолси направился ко мне, зажав в руке желтоватую бумагу.

— Я подумал, что вам захочется прочесть…

— Нет! — вскричал я, вырывая свиток из его рук.

Он отступил и огорченно произнес:

— Но там описана предыстория Хэмптон-корта начиная с тех времен, когда эти земли принадлежали рыцарям госпитальерам и здесь находилась община их ордена…

Бедняга! Он сделал мне щедрый подарок, а я так пренебрежительно принял его. Я вернул ему документ.

— Позже, вероятно…

Я вновь распахнул двери, и меня окутал палящий зной чужедальнего юга. Шагах в пятидесяти от меня зеленел в жарком мареве сад. Там по-прежнему стояла одетая в желтое особа, но она больше не целовала высокого юношу; теперь он обнимал ее. Они замерли, как каменное изваяние, лишь воздух колыхался вокруг них.

— Кто это там? — небрежно спросил я, словно впервые увидел их.

— Анна Болейн, ваше величество, — сообщил Уолси. — И Генри Перси. Молодой Перси, наследник графа Нортумберленда. Ладный парень, он служит у меня. Отец отправил его набираться ума-разума. Генри помолвлен с дочерью Болейна… простите, сир, виконта Рочфорда. Об обручении будет объявлено, когда отец Перси прибудет в наши края. Вы же понимаете, как труден путь из пограничных графств…

— Я запрещаю! — как во сне, услышал я собственный голос.

Уолси недоумевающе смотрел на меня.

— Я сказал, что запрещаю этот брак! Он невозможен!

— Но, ваше величество, они уже…

— Ничего не желаю знать!

Ах, как я пожалел впоследствии, что не позволил ему договорить ту важную фразу!

— Я уже сказал, что не дам разрешения на этот брак! Он… недопустим.

— Ваше величество… что же я скажу Перси?

Парочка по-прежнему обнималась в саду. Теперь он играл локонами Анны. Его глупая физиономия расплывалась в самодовольной ухмылке. Он усмехался? Вот как? Одуряющий жар застилал мне глаза.

— О чем вы, Уолси? Вспомните, с какой легкостью вы разговариваете с королями, императорами и даже с Папой Римским! — опять громогласно рассмеялся я. — Неужели вам не придумать, что сказать какому-то, э-э… — я лихорадочно подыскивал сравнение для юного Перси, — глупому, долговязому, как аист, голенастому птенцу?

Захлопнув дверь, я избавил себя от немыслимого пекла и ненавистного зрелища. Уолси пребывал в замешательстве.

— Он всего лишь глупый юнец! Вы боитесь мальчишек? — подначивал я прелата. — А что бы вы делали, если бы вас выбрали Папой?

— Хорошо, ваше величество. Я сообщу ему.

Вокруг меня теснилась толпа. Назойливое внимание внутри и пытка снаружи. Пора бежать. Стены зала тисками сжимали мне грудь, потолок придавливал к земле.

— Я прикажу снести это вместилище сумрачной духоты, — бездумно заявил я, — и выстроить на его месте новый, просторный и светлый Большой зал.

Уолси выглядел совсем несчастным. Должно быть, сообразить не мог, в чем же он просчитался.

Сам не свой от возбуждения, я вытащил дарственную на Хэмптон-корт.

— Благодарю вас за подарок, — сказал я. — Но вы можете оставаться в нем пожизненно. Он по-прежнему в вашем распоряжении.

Кардинал напоминал больного бычка, избавленного от страшной участи на пороге скотобойни. (Почему-то в тот день мне на ум приходили сравнения только из царства животных!) Он сделал щедрый жест, должным образом все оформил, однако не предполагал, что придется так расплачиваться.

— Благодарю вас, ваше величество, — отвесил низкий поклон Уолси.

— Так покончите с этой помолвкой, — бросил я напоследок, решительно направившись к выходу.

Проезжая верхом по двору к реке, где ждал королевский баркас, я заметил кайму цветущих желтых бархатцев, и это вызвало у меня досаду. Мы отчалили, и всю дорогу до Лондона с берега посмеивались надо мной золотистые лютики, весело и нагло покачивая своими головками под солнцем нового лета.

* * *

Прошел месяц. Уолси ничего не докладывал мне о порученном деле, и я не встречался ни с новоявленным виконтом Рочфордом, ни с его дочерью. Обычно в середине лета я проводил рыцарские турниры и борцовские состязания, однако на сей раз они не привлекали меня. Вместо этого я погрузился в мрачное уныние и принялся копаться в потемках собственной души.

«Мне тридцать пять лет, — думал я. — В этом возрасте отец уже одержал ряд доблестных побед и взошел на трон. Он покончил с войнами. У него родились сыновья и дочь. Он подавил мятежи и уничтожил самозванцев. А что сделал я? Вспомнят ли потомки меня добрым словом? Описывая мою жизнь, хронисты укажут лишь одно: он унаследовал трон от своего отца, Генриха VII…»

Я чувствовал себя беспомощным узником, рожденным в этот мир против собственной воли. Конечно, я мог устраивать пышные торжества, командовать армиями, повелевать людьми, возвышать и низвергать их… и тем не менее оставался пленником естественных потребностей. Чего стоила одна моя бездетная супружеская жизнь! Может, отец стыдился бы меня? А как бы он сам поступил в моем положении? Хотя для него это было бы невероятно! Но мне так захотелось поговорить, посоветоваться с ним…

На смену этим безотрадным размышлениям приходило острое желание видеть госпожу Болейн. Непрестанно я вспоминал, как она стояла на помосте у замка (меня не волновало то, что я видел ее в саду с Перси), и в результате ее образ начал выцветать, словно наряд, слишком долго висевший на солнце. Я так долго думал о ней, что не мог больше мысленно представить желанный облик.

Очевидно, необходимо увидеть Анну еще раз. Ради чего? Этим вопросом я не озадачивался. Ради того, чтобы потускнело очередное воспоминание? Нет. Это я знал наверняка. Уж если я увижу ее вновь, то это будет не ради мимолетной встречи, но ради… ради чего?

* * *

Я послал за Уолси. Его сдержанные дипломатические сводки текли в мой кабинет нескончаемым потоком, но в них не упоминалось о моем тайном поручении. Он ведь понял мое указание. Неужели ему не удалось выполнить его?

Кардинал прибыл точно к назначенному часу. Как обычно, идеально причесан, одет и надушен. Добираясь до моего кабинета, он успел избавиться от армии вездесущих слуг, коих сам имел множество.

— Ваше величество, — почтительно произнес он с традиционно низким поклоном.

Выпрямившись, кардинал внимательно взглянул на меня, видимо ожидая вопросов о положении дел Франциска, Карла или Папы.