— Чужеземцы?! — воскликнул он. — Как вы попали сюда?

Я ответил по-французски, на что он огорченно всплеснул руками, словно признаваясь в плохом знании сего языка.

— Заблудившиеся французы! Пастухи! — многозначительно объявил он гостям. — Мы враждуем с их королем, но должны оказать им гостеприимство.

И кардинал радушно усадил нас за один из длинных столов.

Задолго до его любезного приглашения я успел мельком оглядеть собравшихся. Здесь ли Анна? Мне не удалось отыскать ее.

В Хэмптон-корте я отведал разных деликатесов, и эту трапезу впоследствии описывали как «великолепную и блестящую». Таковой она, очевидно, и была, учитывая сверкание серебра и золота и изобилие отменных блюд. Но я ничего вокруг не замечал, поскольку мне не терпелось выяснить, присутствует ли среди гостей одна особа. Что мне в изысканных яствах или драгоценных приборах и кубках? За пятнадцать лет я успел привыкнуть к ним!

Пиршество подошло к концу, начались увеселения. Нам показали костюмированные пантомимы, а затем всем желающим предложили сразиться в шаффлборд[63] и нодди[64]. Нам волей-неволей пришлось обойти все столы, играя с гостями за счет Уолси. Он расставил повсюду чаши с дукатами. И за каждым игровым столом я безуспешно искал госпожу Анну.

Наконец по распоряжению кардинала трубач подал сигнал окончания игр.

— Я готов вновь занять место в кресле под балдахином, — заявил Уолси, присобирая складки блестящей атласной мантии. — Но по моим догадкам, среди нас есть персона, имеющая больше прав на столь высокое положение. Прошу вас, господа, если вы знаете этого человека, то укажите мне его, дабы я мог воздать ему должные почести.

Что за глупые игры! Как они мне надоели. Честно говоря, я уже изнывал от скуки.

— Да, господин, — ответил записной придворный льстец Генри Куртене, — мы признаем, что к нам по пути присоединился один знатный вельможа… И если вы сумеете узнать его, то он с удовольствием откроет свое лицо и примет ваше почтительное предложение.

Пронзительные глазки Уолси быстро забегали. Он сразу исключил менее рослых «пастухов». Но помимо них остались я, Эдвард Невилл и Чарлз Брэндон. Брэндон был толще меня и шире в плечах, и Уолси тут же наверняка это отметил. А простоволосый Невилл (хотя и не снимал маску) держал свою шляпу в руке. Как раз его роскошная, поблескивающая в факельном свете рыжая шевелюра и сбила Уолси с толку.

Дородный кардинал шагнул к Невиллу.

— Кажется мне, что сия персона скрывается под маской вот этого господина в черном плаще, — сказал он, жестом предлагая Эдварду занять его место.

Тот медлил, не зная, как лучше поступить. Пришлось спасать его. Рассмеявшись, я сдернул с лица маску. Остальные последовали моему примеру.

Прелат пришел в замешательство.

— Ваше величество, — тихо произнес он, — как же я мог так обмануться!

Спустя много лет он признался, что счел это дурным знаком.

Но задним числом все можно назвать знамением. Я привел бы в пример множество случаев — и задержавшийся на пути в Англию корабль Екатерины, и явившуюся мне во сне белолицую даму… При таком подходе всю нашу жизнь надо рассматривать как плохое предзнаменование и бояться любых начинаний.

Праздник между тем шел своим чередом. Быстро поборов смущение, Уолси приосанился и дал приказ продолжать веселье.

Перед началом костюмированного бала на галерею поднялись музыканты. Наша пастушечья шестерка должна была исполнить замысловатый круговой танец с избранными дамами.

Где же госпожа Анна? Оглядывая зал, я по-прежнему не находил ее. Кардинал предусмотрительно приказал потушить изрядную часть факелов. В тусклом свете я различал лишь женские фигуры в атласных платьях и головных уборах. Дамы выстроились вдоль стен в несколько рядов, но рассмотреть хорошенько удавалось лишь тех, кто стоял впереди.

Из первого ряда мне улыбнулась госпожа Карью. Она хорошо танцевала. В конце концов, она ничем не хуже других. Я уже направился к ней с намерением пригласить на танец, когда вдруг увидел Анну. Сначала перед моим взором блеснул лишь жемчуг, сияющий над чьим-то лбом, словно небесный ореол. Потом я разглядел долгожданные черты.

Она стояла у стены, в самой тени, словно вовсе не желала танцевать. Ничто не выдавало ее присутствия, за исключением блестящих жемчужин, охватывающих ее голову.

К всеобщему и ее собственному изумлению, я решительно направился к ней. Она пристально наблюдала за моим приближением.

— Ваше величество. — Анна поклонилась.

Я предложил ей руку, и мы вместе вышли на середину танцевального круга.

Здесь было светлее, и я заметил, что удивительный венец госпожи Болейн состоял из жемчужин, нашитых на бархатную шапочку. В ответ на мой комплимент она сказала, что этот изысканный головной убор привезла из Франции, где нынче такая мода. Ее низкий голос резко отличался от манеры пищать, принятой у наших придворных дам. Наряд Анны также выделялся — платье с длинными рукавами почти полностью скрывало руки. Такой фасон она придумала сама. И мне он показался очаровательным. Теперь-то я знаю, почему ей понадобилось удлинять рукава, — чтобы скрыть колдовскую отметину! Но когда я вел ее за руку в танце, то совсем не догадывался о наличии маленького шестого пальца, так искусно она прятала его…

Танцевала Анна легко и изящно — лучше, чем любая из англичанок. Когда я похвалил ее успехи, она лишь пожала плечами и вновь отнесла это к заслугам Франции.

— Там я всему научилась. В этой стране все хорошо танцуют. Французы как раз считали, что я мало преуспела в танцевальном искусстве.

— Франция, — рассмеялся я. — Она же насквозь фальшива, там и лукавство возносят до уровня искусства. Французы потеряли душу, потому что слишком озабочены внешней оболочкой.

— Вы чересчур строги к ним, — возразила она. — По-моему, не стоит с легкостью отвергать то, что может доставить подлинное наслаждение… в том числе и способность оценить игру.

— Тактичное определение фальши и обмана.

— Как раз в этом заключается разница между англичанином и французом, — усмехнувшись, заметила она.

— Кстати, французский король весьма преуспел в притворстве, — проворчал я.

Что, интересно, думает она о Франциске?

— Точно! И он очаровательно играет!

Франциск очарователен?

— По крайней мере, ваша сестра так полагала, — осуждающе произнес я.

Анна вздрогнула и опустила глаза.

— Да, по-моему, она восхищалась им, — сказала она, помедлила и добавила: — И у нее имелся большой выбор для сравнения.

— Вероятно, как и у вас, — бросил я. — Впрочем, вам теперь придется искать сравнений на наших берегах.

Вот так я едва не выдал свои чувства. Ее присутствие, ее близость воспламенили меня. Я должен обладать ею!

— Если только… вы сами не подпали под чары Франциска…

Я должен узнать это немедленно, очень важно сразу все выяснить. Я не мог удержаться от завуалированного вопроса, неизвестность невыносима…

— Нет. Мне известно лишь то, что говорила Мария.

Мария? Она что-то рассказывала сестре? Я порадовался, что не стал больше встречаться с ней после первого года ее замужества. Разве благовоспитанная дама будет делиться интимными подробностями? Развратница, только развратница!

— Я совершенно неопытна в подобных делах, ваша милость, — скромно проронила Анна. — И нуждаюсь в наставнике.

Никаких сожалений о Перси, с которым она самовольно обручилась?! Даже в тот момент меня поразило ее непостоянство. Но я сразу отбросил нежеланную мысль. Более того, я нашел ей оправдание. «Вот, — сказал я себе, — это доказывает, что она не любила его по-настоящему».

— Я могу научить вас, — без обиняков заявил я.

— Когда? — с равной смелостью поинтересовалась она.

— Завтра. Давайте встретимся…

Ох, где же нам встретиться?

— …на музыкальной галерее Большого зала…

Когда же Екатерина отпускает ее?

— …в четыре часа пополудни.

Любимое время для любовных приключений. Именно тогда менестрели заканчивали репетиции. Анна ловко высвободила руку и присела в реверансе.

— Благодарю вас, ваша милость, — беспечно сказала она и ушла.

Ее походка навеяла мимолетное, но неприятное воспоминание о ловко ускользающей темной змее, которую я однажды увидел под стенами элтамского сада…

Завтра может начаться новая жизнь. Завтра.

Придворные в ожидании собрались вокруг меня, на их лицах поблескивали серебряные маски. Мы продолжим бал… да, будем плясать целую ночь. Пусть Уолси прикажет принести новые факелы!

* * *

Галерея менестрелей была темной и совершенно уединенной. Сюда не проникали солнечные лучи, что падали из длинного ряда окон и освещали Большой зал, к стене которого она примыкала. Впрочем, Анне нечего было бояться яркого дневного света. Молодость делала ее безупречной.

Я пока еще не решил, чем заняться с ней. Да, несомненно, мне хотелось, чтобы она стала моей любовницей. И после страстных объятий… Как ни странно, я думал о близости больше ради Анны, чем ради себя. Я не нуждался в таком подтверждении нашей связи, поскольку ощутил духовное родство с Анной в тот самый момент, когда впервые увидел ее в Хэмптон-корте, — странное притяжение возникло мгновенно. И поэтому физическое соитие могло стать важным именно для нее. Женщины так нуждаются в определенности. Без этого она не считала бы наши отношения прочными.

Я пребывал в волнительном ожидании. Гнездышко (пустующее со времени постепенного расставания с Марией Болейн) уже привели в порядок. Я приказал вымыть, проветрить и обновить его, а также застелить кровать лучшими простынями, отделанными брюссельским кружевом. Через полчаса я приду туда с Анной… а через час мы начнем нашу совместную жизнь. Чем бы это ни обернулось, к чему бы ни привело…

Ожидание затягивалось. Под окнами Большого зала постепенно меняли очертания прямоугольники света. Солнце садилось, и они удлинились до узких полос, а потом выцвели и исчезли. Зал погрузился в туманный полумрак.

Анна не пришла. Она нарушила наш уговор.

Может, Екатерина задержала ее. Она вдруг понадобилась королеве для какой-то церемонии. Не исключено, что та прониклась к своей фрейлине симпатией и пожелала сделать своей наперсницей.

Анна настолько располагала к себе, что это казалось вполне вероятным.

Я уже собирался спуститься по узкой каменной лестнице, но тут ко мне робко приблизился паж.

— Мне велели передать послание, — с запинкой произнес он, после чего протянул письмо, поклонился и поспешно ретировался.

Я развернул листок.

«Ваша милость, — гласило оно. — У меня не хватило смелости прийти на нашу встречу. Я опасаюсь за свое целомудрие. Нэн де Болейн».

Она бережет целомудрие? Боится? Да она меня дразнит! Она же призналась, что могла бы предаться разврату с художниками в их каморках! А короля она остерегается! Бред! Она готова отдаться любому пачкуну, но только не Генриху!

Согласившись прийти сюда в условленное время, она заставила меня ждать! И вместо того, чтобы явиться, прислала пажа! Словно сочла ниже своего достоинства произносить вслух столь неприятные вещи. Видно, я сам был ей неприятен. Я, король!

* * *

Через две недели я избавился от Анны. Она уехала обратно в Хевер. Мне не составило труда удалить ее от двора: всего-то написать распоряжение, поставить свою подпись, присыпать песком и запечатать. По велению монарха подданные отправляются туда, куда он сочтет нужным, и выполняют любые его поручения. Но, видит Бог, я не имел власти над женой, дочерью и воображаемой любовницей. О женщины! Они правят нами весьма искусно, почти незаметно и чрезвычайно ловко.

XXXVI

Поначалу, когда осень перешла в зиму, я скучал без Анны. Меня тянуло к ней по-прежнему и даже еще сильнее. Однако причины я не понимал…

Но так не должно быть. Отчего возникла эта привязанность, если чувство мое осталось безответным? Ради чего тратить столько сил? В конце концов, я связан узами брака, у меня есть жена Екатерина…

Потом навалилось множество дел, в первую очередь я хотел найти выгодную партию для принцессы Марии. Для заключения успешной сделки брака надо было проявить политическую дальновидность.

О господи, я становлюсь похожим на отца!

* * *

В начале 1527 года многообещающим представлялся брак Марии с французским принцем. Безусловно, сами мы не могли предложить союз императору; он стал слишком силен после сокрушительной победы над Франциском. Как раз сейчас его распоясавшиеся солдаты хозяйничали в Риме — осадили папский замок, грабили город. Дай волю триумфатору, он стал бы новоявленным Юлием Цезарем.