Но довольно отвлекаться. Я рассказывал о наших скромных домашних упражнениях в дворцовом саду, а не о серьезных состязаниях. Артуру не нравились подобные занятия, и он старался избегать их. А Маргарита, как и я, любила порезвиться, и мы вместе лазали по деревьям и плавали во рву, что окружал дворец. Сестра стала моей главной наперсницей в проказах. Она была на три года старше меня. Уже тогда в ней обнаруживалась такая черта характера, как полное бесстрашие, можно сказать, безрассудство. Не задумываясь, Маргарита перепрыгивала через стены, заставляла лошадь брать опасные преграды или первой совала в рот незнакомые дикие ягоды. Меня обвиняли в безоглядной смелости и опрометчивости, но я никогда ими не отличался. И понял я это в детстве, наблюдая за сестрой. (Когда она стала королевой Шотландии, то вела там себя не лучше, чем в Элтаме. Несдержанность в конце концов и сгубила ее.)

Если с Маргаритой мы имели схожие физические склонности, то с Марией нас связывало духовное родство. Нами попросту владели одинаковые настроения и мысли, и обычно мы понимали друг друга без слов.

А вот с Артуром ни у меня, ни у сестер общих черт не нашлось. Он не походил ни на кого из нас — высокий, замкнутый, чересчур серьезный…

III

Ко двору нас привозили на Рождество, Пасху и День Святого Духа. В промежутках я обычно считал дни. Больше всего мне нравились рождественские праздники, и долгие месяцы до них (шесть или семь, в зависимости от того, как рано бывал Духов день) казались бесконечными.

Естественно, больше всех ждали таких поездок мы с Маргаритой. Она мечтала получить новые наряды, подарки и сладости, изъявления любви. А чего же хотел я? Пожалуй, того же самого. Но сильнее всего я лелеял надежды, что буду часто видеться со своей матерью, королевой. И возможно, возможно… но нет, я никогда не позволял себе признаться в этих мыслях и не могу это сделать даже сейчас.

В том году, когда мне уже минуло семь, король решил провести Рождество в Шинском маноре. Я еще ни разу не бывал в нем (или попросту не запомнил того места). Там, выше по течению Темзы, находился один из самых старых королевских дворцов.

Зима выдалась ранняя, и к началу декабря морозы стояли уже две недели, а землю укрыло чистое снежное покрывало.

Шестнадцать миль от Элтама до Шина мы преодолели медленно, потратив целый день. Можно было бы быстро домчаться туда галопом, но приходилось тащиться шагом — с нами отправили двенадцать тяжеловесных повозок, груженных пожитками. Лишь к вечеру удалось добраться до знаменитых лесов Ричмонда — королевских охотничьих угодий, где водились олени, лани и кабаны. Но грохот колымаг распугал всю дичь, и по пути мне на глаза не попался ни один зверь.

Выехав на опушку, мы увидели внизу Темзу — более узкую и мелкую, чем в Гринвиче, залитую золотистыми лучами заходящего солнца. На другом берегу возвышались красные кирпичные башни Шинского замка.

И все-таки нам предстояла еще долгая дорога. На спуске к реке огромные возы надо было сдерживать, и мы перешли на черепашью скорость. Я глянул на Маргариту.

— Может, сбежим? — предложила она, и я знал, что она не шутит.

— Давай, — охотно согласился я.

Даже не оглянувшись, мы пришпорили лошадей и помчались как безумные к королевскому манору. Сестра разразилась такими восторженными восклицаниями и смехом, что заглушила раздавшиеся позади возгласы.

Мы достигли цели, на добрую милю опередив наш обоз. Совершенно поглощенные бешеной скачкой, я и Маргарита не замечали, что крики несутся не только нам вслед, но и навстречу — из-за стен замка. Остановившись, мы услышали вопли большой толпы. Вдруг все стихло. Хотя никто не вышел, чтобы открыть нам ворота.

Маргарита скривилась и, спешившись, привязала коня.

— Похоже, нам придется открывать самим, — заявила она, направляясь к калитке для прислуги.

Раздосадованный, я тоже оставил лошадь и последовал за сестрой. Навалившись плечом на старую дверцу, она безуспешно пыталась отворить ее. Тогда Маргарита принялась разглядывать доски обшивки, прикидывая их прочность. Внезапно калитка распахнулась, и дерзкая девчонка повалилась на землю.

В проеме стоял рассерженный парень. Он смерил нас пристальным взглядом и спросил:

— И кто же вы такие?

Страж показался мне громадным.

— Я принцесса Маргарита, — чопорно ответила сестрица, поднимаясь и поправляя задравшиеся юбки.

На лице его отразилось недоверие.

— А я принц Генрих, — прибавил я, надеясь убедить его, что мы оба именно те, за кого себя выдаем.

Парень вышел из ворот. Увидев вдали обоз, он явно удивился еще больше. Однако стало ясно, что мы не лжем.

— Ну тогда ладно, — сказал он. — Я могу отвести вас к королю.

Маргарита сразу направилась за ним, но я остался на месте и решил в свою очередь поинтересоваться:

— А вы кто такой?

Верзила обернулся. Я думал, он рассердится, но его, похоже, обрадовал мой вопрос.

— Меня зовут Чарлз Брэндон, — ответил он так, словно мне следовало знать его имя. — К вашим услугам, мой принц.

Он улыбнулся и поклонился. Этот здоровяк вдвое старше меня признал, что я вправе приказывать ему. Для моей невинной души это была не просто затертая придворная фраза, а обет, подразумевающий особую связь между нами. Я протянул ему руку, и он с готовностью пожал ее.

Это рукопожатие соединило нас до конца наших дней.

Брэндон проталкивался сквозь плотную людскую стену. Все увлеченно смотрели на что-то, скрытое от наших взоров. Вскоре и мы увидели предмет всеобщего внимания. В воздухе болтались четыре мастифа. Их попросту повесили, как преступников! Скуля и задыхаясь, они дергались и извивались, неистово и тщетно пытаясь содрать лапами удавки. Спустя мгновение собаки затихли, высунув языки, и их тела безжизненно обмякли. Они медленно покачивались, и никто не попытался обрезать веревки.

Позже я понял, почему устроили собачью казнь. Появился король в серой мантии, отделанной старым мехом. Он вышел на помост, поднял руки, призывая к тишине, и медленно заговорил. Его тонкий пронзительный голос разнесся над умолкнувшей толпой:

— Теперь вы воочию убедились, что вероломные псы не смеют восставать против государя.

С каждым словом в морозный застывший воздух вырывалось облачко пара. Отец отступил на шаг и бросил небрежный взгляд на собак, собираясь удалиться. В этот момент кто-то подошел к нему с тихим сообщением.

— Ах! Прибыли мои дети. Мы должны приветствовать их.

Внимая повелительному жесту короля, люди послушно повернулись к главным воротам.

Мы с Маргаритой и Брэндоном замерли на месте. Когда народ расступился, мы увидели, что на помосте лежит мертвый лев, окровавленный и искалеченный.

— Что случилось? — воскликнула Маргарита. — Почему убит лев? И за что повесили собак?

Она выглядела просто заинтригованной, а не испуганной. А сам я испытал сильное отвращение.

— Его величество натравил собак на льва. Он хотел показать, как королевские хищники уничтожают любых врагов. А вместо этого псы одержали верх. Поэтому король повелел наказать их как изменников. Это была единственная возможность извлечь пользу из задуманного урока.

Брэндон тщательно подбирал слова, но тон его подсказал мне, что он не одобряет действий моего отца. Мгновенно я проникся к Чарлзу еще большей симпатией.

— Но король… — осторожно начал я.

— Крайне обеспокоен незыблемостью трона, — беспечно бросил Брэндон. — Он получил известие об очередной смуте. Опять восстали корнуолльцы. — Парень оглянулся, дабы убедиться, что нас не подслушивают. — Уже в третий раз…

И тут он замолк — должно быть, почувствовал исходящее от Маргариты волнение, готовое выплеснуться в потоке вопросов.

Но она уже отвернулась и смотрела, как толпа шумными возгласами встречает появление Артура. Створы распахнулись, и наш брат въехал в ворота, вцепившись руками в луку седла. Он скривился, увидев вокруг восторженные лица. В одно мгновение приветственные крики достигли апогея. Король выступил вперед и обнял Артура, едва не стащив его с лошади. После короткого объятия Генрих обратился к подданным.

— Теперь для меня действительно наступил праздник! Приехал мой сын! Мой наследник, — закончил он многозначительно.

Отец даже не заметил нас с Маргаритой. Через несколько минут мы присоединились к остальным детям и выслушали яростную отповедь нашей вечно кудахтающей няни Энн Льюк.

Шагая по двору, я украдкой поглядывал, как волокут куда-то тушу растерзанного царя зверей.

* * *

Нам показали наши покои, и прибывшие с нами слуги тут же принялись сновать взад-вперед, распаковывая вещи и расставляя привезенную мебель. Празднества должны были начаться сегодня вечером с пиршества в Большом зале.

Потом няня Льюк сообщила, что мы с Марией туда не пойдем.

Понятно, почему сестра должна остаться в детской, — ей ведь всего два года! Но мне-то уже семь лет. Почему же я не могу присоединиться к взрослым? Целый год я надеялся, что буду участвовать в грядущих рождественских пирах. Неужели, справив минувшим летом день рождения, я еще не достиг разумного возраста?

Разочарование было столь сокрушительным, что я зарыдал и начал разбрасывать по полу свою одежду. Впервые я открыто показал свой характерец, и все застыли, уставившись на меня. Ну и отлично! Наконец они поймут, что я заслуживаю внимания!

— Лорд Генрих! Прекратите! — воскликнула Энн Льюк, подскочив ко мне. — Ваши выходки просто неподобающи!

Она пригнулась, уворачиваясь от летящего наугад башмака, и попыталась схватить меня за руки, но я вырвался от нее.

— Такое поведение недостойно принца!

Последняя фраза возымела желаемый эффект. Я остановился, хотя по-прежнему задыхался от злости.

— Я желаю пойти на этот пир, — переведя дух, спокойно заявил я. — Мне уже сравнялось семь, и, по-моему, жестоко со стороны короля лишать меня удовольствия и в нынешнем году.

— Принцы, достаточно взрослые для участия в королевских праздниках, не разбрасывают свои вещи и не визжат, как обезьянки.

Обрадовавшись, что я успокоился, Энн неуклюже поднялась с колен.

Тогда я понял, что надо делать.

— Пожалуйста, няня Льюк, — ласково сказал я. — Мне так сильно хочется пойти на пир. Я ведь столько ждал! В прошлом году его величество обещал… А теперь опять хочет оставить меня в детской.

Это была выдумка чистой воды, но я надеялся, что она поможет.

— Вероятно, его милость узнал о том, что вы с Маргаритой выкинули сегодня, — туманно намекнула няня. — Помчались вперед как оголтелые, оставив позади всю свиту.

— Но ведь Маргарите не запретили идти, — логично возразил я.

— Ах, Генри, — вздохнула Льюк. — Ну что с вами делать…

Увидев, что она с улыбкой смотрит на меня, я понял, что нашел верный подход.

— Так и быть, я поговорю с лордом-камергером и спрошу, не согласится ли его милость пересмотреть решение.

С радостным видом я начал собирать разбросанную одежду, уже прикидывая, во что лучше принарядиться. Вот так я узнал, как надо добиваться своего: сначала показать характер, а уж потом ласково изложить свои просьбы. Урок запомнился легко, а я никогда не упускал случая поучиться.

В семь часов вечера Артура, Маргариту и меня повели на пиршество в Большой зал. В коридоре музыканты готовились к выступлению. Они изрядно фальшивили и, словно извиняясь, жалобно поглядывали на нас, когда мы проходили мимо.

В числе прочих наук всех детей короля обучали и музыке. Предполагалось, что каждый из нас будет играть на одном из инструментов. Это вызывало сильное сопротивление со стороны Артура и Маргариты, но я научился перебирать струны лютни с той же легкостью, с какой освоил езду на лошади. Мне хотелось заодно овладеть верджинелом[6], флейтой и органом — но учитель сказал, что придется подождать, поскольку на каждом инструменте учатся играть по отдельности. Поэтому пришлось набраться терпения, хотя его мне явно не хватало.

Я полагал, что королевские музыканты должны мастерски исполнять песни и танцы, однако меня захлестнуло разочарование. В своем искусстве они недалеко ушли от меня.

Уилл:

Это заблуждение, поскольку у Генриха был исключительный талант к музыке. Думается, уже в семь лет он играл лучше этих нерадивых дармоедов.

Генрих VIII:

Переступив порог зала, мы попали в сказочное царство сияющего золотистого света. Там пылало множество свечей, расставленных на длинных столах вдоль боковых стен, между которыми возвышался помост с королевским столом. На белых скатертях поблескивали золотые блюда и кубки.