Ее волосы волнами рассыпались по плечам. Анна заразительно смеялась; смеялся и я; никогда еще я не чувствовал себя таким счастливым, никогда не любил ее с такой страстью. Полагаю, что в тот сумасшедший, ослепительно яркий день мы и зачали Елизавету.

* * *

Первый день нового 1533 года. Отстояв целый день в Большом зале Хэмптон-корта на церемонии приема и раздачи подарков, я едва держался на ногах. За окнами белело низкое небо, а внутри все блистало огнями и золотом. Горели светильники, мелькали бархатные наряды, лилось вино. Я сделал много дорогих подарков — их выбирал Кромвель, ибо у меня не было времени на такие мелочи, — и получил в ответ множество бесполезных и льстивых подношений.

Вернувшись к себе, я порадовался окончанию праздничной пытки. Я послал за Анной, и она явилась почти мгновенно.

— Счастливого Нового года, любовь моя.

Я вручил ей в подарок очередную драгоценность. Мне думалось, что ей уж надоели блестящие побрякушки. Но сегодня, увидев иерусалимский сапфир, она онемела от восторга.

— Я еще не оправил его в кольцо или брошь, — пояснил я. — Этот самоцвет привезли в Англию крестоносцы, сражавшиеся бок о бок с Ричардом Львиное Сердце. Более трех веков камень покоился в древнем сундуке, завернутый в эту замшу еще в Святой земле. Почему-то до сих пор мне не хотелось тревожить это сокровище.

Поняла ли она мой намек?

Она нежно коснулась древней замши.

— Ничто на свете не сделает этот подарок более драгоценным. Вот подходящее для него местечко, — сказала она, аккуратно сложила сверток по старым складкам и убрала в бархатный мешочек.

Ее глаза сияли невиданным доселе блеском.

— У меня тоже есть для вас новогодний подарок. Ваше сокровище из Святой земли послужит для него благословением… Я буду беречь его вечно.

Она стояла передо мной с пустыми руками.

— И где же он? — спросил я.

— Он… Я подарю вам ребенка.

В воздухе повисли четыре слова, произнесенные ее тихим голосом и значившие для меня больше, чем все богатства крестоносцев. Я онемел от исступленного восторга.

— Анна…

— Он родится в конце лета.

Кроме ее имени, мне не удалось вымолвить ни звука.

Значит, все верно: свершенные мной перемены праведны.

* * *

Всю ночь я ворочался в кровати, попеременно испытывая то головокружительное ликование, то прозаическое уныние, подобно больному оспой, которого по очереди терзают жар и озноб. Радость была велика: Анна ждала ребенка, моего долгожданного наследника…

Но хватало и трудностей: надо обвенчаться с Анной, пока она беременна, и наш брак должен выдержать любые удары закона, какой бы молниеносной силой он ни обладал. А еще было бы славно — необязательно, но очень кстати, — если бы удалось короновать Анну. Благодаря пышной церемонии новая королева затмила бы образ Екатерины в народной памяти. Хотя задача не из простых…

Итак… для начала необходимо законное венчание. Без него все прочее бессмысленно. Надо как можно скорее получить буллы от понтифика. Для достижения этого следует отвести глаза римским святошам… то есть показать, что я полностью утратил интерес к Анне, и добиться расположения папского нунция дель Бруджио. Климент должен быть убежден, что назначение Кранмера архиепископом Кентерберийским — легкая блажь короля и более чем скромная цена за то, чтобы надежно удержать его в папских объятиях.

Но для осуществления этого плана Анне придется подыграть мне — притвориться, что она смирилась с отставкой и готова покинуть двор. Я был уверен, что она с удовольствием примет участие в этом представлении.

* * *

Однако Анна сильно обиделась.

— Сидеть взаперти в собственных покоях? Рыдать на глазах у слуг? Никогда!

— Анна, это крайне необходимый обманный маневр.

— Опять будем «дурачить Папу» — как вы заявили мне осенью?

— Точно.

— Ну уж нет! — вспыхнула она. — Вы каждую свою увертку норовите обрядить в папскую мантию. Думаете, я полная дура и не могу понять, что вы на самом деле задумали?

— Анна… — Я терпеливо объяснил ей, в какие хитросплетения мы попали из-за необходимости соблюсти все законы, и заключил: — Только тогда наш ребенок будет считаться законнорожденным.

— Ребенок! Ребенок! Неужели отныне вы станете твердить мне только о нем? А какой удел достанется Анне? Бедной, несчастной Анне?

Лицо ее приняло выражение несказанной муки. Затем она вскочила и бросилась в соседний будуар. Я вдруг осознал, что в ярости сжимаю и разжимаю кулаки. Я готов противостоять кому угодно, могу манипулировать Папой, парламентом, подданными… Но лишь в том случае, если Анна будет моей союзницей, а не противником.

Она вернулась и приблизилась ко мне не совсем уверенной походкой.

— По-моему, надо как можно скорее обвенчаться, — спокойно произнесла она.

Сильный аромат розовой воды, которой она сполоснула рот, почти заглушал запах рвоты.

— Нам необязательно дожидаться Кранмера, — продолжила она. — Он сможет узаконить брак позже… задним числом. Для того и нужны архиепископы и папы. А обвенчать нас может любой священник.

— А как же публичная церемония… разве не о ней вы мечтаете, разве не об этом грезят все знатные дамы?

— Обычные женщины — да. Но у меня есть… любовь короля… и мне не нужно ничего подобного. Я только хочу стать вашей женой перед Богом.

Она права. Венчание, проведенное обычным священником и должным образом засвидетельствованное, не менее законно, чем пышная церемония в соборе. Возможно, оно будет подлинным таинством… Мое настроение заметно улучшилось. Не так ли поступил мой дед Эдуард, тайно обвенчавшись с Елизаветой в канун майских праздников?..

Тайные ритуалы… какая роскошь для короля! Анна то и дело открывала мне новые пути, которые раньше казались невозможными…

XLVII

В конце января, когда холод проникает сквозь стены, под пустынными сводами Брайдуэллского дворца гуляли ледяные сквозняки, заставляя дрожать и часто кланяться пламя свечей. Они горели повсюду во множестве — ленивое солнце не желало подниматься часов до девяти, и в пять утра еще царила ночь. Мутно темнело окно, залепленное мокрым снегом. Возле него стоял смущенный и заспанный капеллан Эдвард Ли. У наших свидетелей тоже был слегка оторопевший вид.

Я нарядился в украшенный вышивкой камзол мшисто-зеленого оттенка и новый плащ с капюшоном, подбитый лисьим мехом. Остальные наспех надели что под руку попало, получив срочное приглашение явиться в мансарду. Заранее никого не оповещали, опасаясь того, что, узнав о тайной церемонии, кто-то попытается помешать ей.

Появилась Анна. В светло-голубом платье и меховой накидке она выглядела блистательно, несмотря на сонное выражение лица. Я предложил ей руку, мы прошли к алтарю и встали рядом.

— Вы можете приступать к брачной службе, — сказал я капеллану Ли.

— Но, ваша милость, у меня нет разрешения и никаких распоряжений от Его Святейшества…

— Они уже получены, — солгал я. — Позже вы убедитесь, что Папа дал одобрительную санкцию на брак.

В некотором замешательстве он приступил к древнему ритуалу. Я сжал руку любимой. Голова у меня шла кругом — наконец Анна станет моей женой! Скромная церемония без оглушительных фанфар и высокопоставленных церковников. И никаких завершающих ее торжеств и турниров. Вместо всего этого — безрадостный тайный обряд с Анной, не имевшей даже свадебного платья, под музыку завывающей за окном зимней вьюги. Пламя свечей трепетало на ветру, проникавшему в узкие щели растрескавшегося строительного раствора. Холод стоял жуткий, и, когда настало время обмениваться кольцами, мои пальцы совершенно закоченели.

Никто не ликовал, когда все закончилось. Молчаливая вереница свидетелей покинула мансарду и, как призрачная тень, растворилась в сером утреннем сумраке.

Оставшись одни, мы с Анной переглянулись.

— Что ж, жена моя… — нарушив затянувшееся молчание, начал было я.

Мне хотелось поздравить ее в легкомысленной, шутливой манере, но это желание пропало, когда я взглянул на нее: ее молодость и красота, да и вся ее жизнь теперь принадлежали мне.

— Ах, Анна!.. — только и воскликнул я.

Обняв новобрачную, я ощутил, как все мое существо наполняется живительными силами. Как долго длилось ожидание, но оно благополучно завершилось, и судьба окончательно соединила меня с Анной, ныне моей законной женой.

* * *

Следующие несколько дней пролетели как сон. Я словно находился между небом и землей: днем, облаченный в парадные одежды, подписывал разные бумаги, в общем, выполнял королевские обязанности, а по ночам, сбрасывая торжественную маску, становился любящим молодоженом, тайным мужем Анны.

* * *

Январь закончился, начался февраль. Папа по-прежнему медлил. Из Рима не поступало никаких известий. Излишняя настойчивость могла бы выдать меня. Поэтому приходилось терпеливо ждать… а уж терпению жизнь меня научила.

* * *

Середина февраля. С карнизов свисали длинные сосульки, снега навалило выше колен. Дни стали длинными, и, судя по теням, до весны осталось недолго. Приближалась Пепельная среда, день покаяния. За ней последует Великий пост…

* * *

Перед началом поста я устроил скромный воскресный обед. Хотелось выпить вина, вдоволь поесть оленины и прочих яств, что будут запретными грядущие сорок дней. Я пригласил только тех, кого действительно желал видеть: Брэндона, Карью, Невилла и… Нет, не стоит врать. Честно говоря, лишь эту троицу я считал близкими людьми, а остальных гостей — Кромвеля, отца Анны и ее брата с женой Джейн — позвал из политических соображений… Болейнов — ради Анны, Кромвеля — чтобы он дал хоть немного отдохнуть своим тайным осведомителям. Потупив глаза, Анна сидела в окружении своих родственников, как и подобает незамужней девице. Ее девичья скромность пробудила во мне сладострастие, и я с удовольствием подыгрывал ей — эта игра воспламеняла мои желания больше, чем когда мы оставались в уединении.

Колеблющийся свет канделябров едва освещал ее фигуру, оставляя лицо в тени. Столовая была погружена в полумрак. В великолепном шкафу, который стоял у стены, поблескивала серебряная посуда в византийском стиле — подарок венецианского дожа. Как красиво смотрелась она в отблесках живого пламени; византийцы вообще создавали одни шедевры…

— Взгляните на это великолепие, — небрежно сказал я сидевшей рядом со мной вдовствующей герцогине Норфолк. — Эта серебряная посуда… разве не подобна она такой блестяще одаренной женщине, как маркиза Анна?

Герцогиня ответила мне пронзительным орлиным взором.

— Как вы могли сказать такое? — укорила меня Анна на следующий день, когда мое легкомысленное замечание распространилось среди придворных.

Да, высказывание, сделанное во хмелю, не кажется остроумным при отрезвляющем свете дня.

— Во всем виновато вино, — заключил я, устав оправдываться и давать пояснения.

— Хвала Мадонне, следующие сорок дней обильных возлияний не предвидится!

— Когда закончится пост, вы будете гулять со мной, не таясь, как моя жена и королева.

Это прозвучало как обещание.

— В канун Пасхи вы пойдете на службу рядом со мной, одаренная всеми титулами и королевскими драгоценностями!

— В канун Пасхи?

— Да. Поэтому все сорок постных дней вы можете молиться лишь о благополучном разрешении от бремени и долгом счастливом царствовании. Так все и будет… клянусь.

Через три дня наступила Пепельная среда. Промозглый холодный день. Седой пепел на моей голове… «Помни, человек, что ты прах, и в прах обратишься».

«Прах…» — прошептал я, всем сердцем пытаясь постичь эту молитву, хотя во время поста 1533 года прахом еще не был. Меня переполняли надежды и радость жизни, ко мне пришло благословенное счастье — я был королем Англии, и Анна стала моей женой.

* * *

Двадцать второе февраля. Ранним утром Анна вышла из часовни, и во внутреннем дворе ей случайно встретилась компания придворных. Среди них она заметила Томаса Уайетта.

— Том! — воскликнула она, бросаясь к нему с протянутыми руками.

Ее громкий голос колокольчиком прозвенел в морозном зимнем воздухе.

— Ах, Том! Последние дни я просто мечтаю о яблоках. О простых яблоках, Том! И никто не может их достать! Ну что за прихоть, ума не приложу. — Она боязливо оглянулась. — Король говорит: «Должно быть, вы ждете ребенка!» Но я ответила ему: «Нет! Нет, не может быть!»

Рассмеявшись, она повернулась и убежала, оставив кавалеров в смущенном безмолвии. Но молчание не длилось долго, и вскоре новость обсуждал весь двор. Достигла она и моих ушей.