Казалось, мы попали в могильный склеп, в холодную каменную темницу. Я усердно старался представить состояние нашего Господа, оставшегося в одиночестве на этой земле. Те жуткие дни между дружеской Тайной вечерей и славным Воскресением теологи называют Часом Сатаны. Тогда Христос переживал все скорби человеческие, чувствуя, что Отец Небесный покинул Его.

Поежившись, я поплотнее запахнул плащ. Как же быстро ученики сбежали от Него! Как скоро забылись пасхальное вино, огни свечей, душевное тепло… Наши попытки припереть к стенке дьявола ничтожно слабы. Вечно он преследует нас, и нам приходится противостоять ему один на один.

Я оглянулся, но ничего не увидел. До меня доносились покашливания и шорохи, люди во тьме были разобщены и одиноки.

Именно так нечистый и правит — разделяя нас.

Но ничто не может отделить нас от Господней любви, как говорил святой Павел.

Ничто, кроме отчаяния.

Значит, отчаяние — слуга дьявола.

* * *

Великий четверг. Тайная вечеря. Христос омыл ноги ученикам, сказав Петру: «Если не умою тебя, не имеешь ты части со Мною»[74]. Как делали в незапамятные времена английские короли, должен и я омывать ноги нищим — их должно быть столько, сколько лет мне довелось ходить по земле. Значит, в зале капитула Вестминстерского аббатства меня ждет сорок один оборванец.

И я вошел туда. На каменных скамьях у стены, удивленно озираясь, сидели нищие. Все босые — не потому, что сняли обувь, а потому, что им нечего было снимать…

Я опустился на колени перед человеком, который будто бы олицетворял первый год моей жизни. Этот костлявый старик напоминал больную птицу, и его мозолистые задубевшие ступни походили на когтистые лапы. Полив его ноги теплой розовой водой, я отер их полотенцем.

У следующего на щиколотках краснели язвы. Струйка зеленоватого гноя стекла в серебряную умывальницу, замутив воду. Я знаком подозвал Норриса, и он принес чистую умывальницу для очередного босяка. Прошло более часа, и наконец я подошел к последнему нищему.

Во время процедуры омовения я ничего не чувствовал. Кроме стыда за собственное бесчувствие.

* * *

Страстная пятница. Строгий пост, сидение взаперти в крошечной, скудно обставленной келье. Целый день полагалось молчать, запрещались разговоры, улыбки, пение. Дозволялась только черная одежда. Даже металлические языки церковных колоколов заменили на деревянные, дабы звучали они слабо и приглушенно. На столе лежал кусок мяса на потребу червям и для напоминания нам о гниении, ожидающем всех смертных.

Три часа — время смерти, время Сатаны. Храмовое полотно наполовину скрывает распятие, а мы отданы во власть тьмы.

И я ощутил… явственно ощутил, как холодная рука схватила меня за горло. То, что казалось притворством, игрой, стало действительностью. Я всеми потрохами почуял присутствие дьявола. Господь отдалился, но во время того ритуального испытания никто не взывал к Нему. Бессилие, бессилие…

И вот опять все мы, подобно стае черных ворон, собрались в аббатстве. Теперь Кранмер, открывая большое распятие, трижды нараспев скорбно повторил:

— Вот древо креста, на котором был распят Спаситель мира.

Мы, преклонив колени, ответствовали:

— Придите, поклонимся!

Распятие покоилось на подушке, на алтарных ступенях. Кранмер подполз к нему на коленях, поцеловал и смиренно распростерся перед ним на каменных плитах.

После него наступил мой черед. Я устрашился своей высокомерной самонадеянности. Да, мне пришло в голову покаяться… в политических целях, дабы показать народу невинность и безгрешность моих помыслов при назначении Кранмера архиепископом. Но теперь я боялся, что меня погубят суетные намерения. Не поразит ли меня гнев Господа у алтаря так же, как былых правителей, осмелившихся оскорбить Его притворным бескорыстием в храме Божьем?

Я пополз по холодным камням к алтарным ступеням. Руки мои дрожали.

— Помилуй, — вдруг услышал я собственный шепот, — помилуй, Господи! Даруй мне прощение.

Сердце мое бешено колотилось, голова шла кругом. Он выжидает, а когда я осмелюсь коснуться святого креста, уничтожит меня.

Сейчас! Протянув руки, я ухватился за крест и припал к нему, как к скале. И в тот же миг мощный поток пронизал все мое тело, наполняя покоем и изумительным умиротворением.

Я перевел дух. Раньше я понимал покой как отсутствие страха, боли, печали. Теперь ко мне пришло озарение: покой во всей его драгоценной полноте — это особое состояние, вытесняющее все прочие чувства.

Приложившись лбом к священному древу, я прижался к нему с такой силой, словно желал вобрать в себя Его чистейшую небесную сущность. Мне хотелось, чтобы она заполнила меня целиком.

Но вскоре ощущение священного Присутствия исчезло. Остался смертный, припавший к обычному деревянному кресту. Кранмер ждал, когда я поднимусь и освобожу место для покаяния следующего грешника. В странном оцепенении я встал и вышел из аббатства.

* * *

Субботнее утро, канун Пасхи. Из окна лился резкий солнечный свет, и его яркость показалась мне более безжалостной и пугающей, чем тьма прошедшей ночи. Взяв ручное зеркало, я увидел лучистые морщины на моем лице. На тыльной стороне ладоней появилась едва заметная сеточка, кожа напоминала шкурку ящерицы. С годами она станет совсем дряблой…

Иисусу не суждено было дожить до моих лет. Ему не приходилось бороться с подступающей старостью, ожидая приближения конца. Так как же удалось ему познать все человеческие скорби?

Отлично понимая, что мои сомнения граничат с богохульством, я плеснул в лицо пригоршню холодной воды.

* * *

Насмешливо-жестокий день клонился к закату, и я вернулся в настоящее, отбросив мысли о будущем смертном часе. При дворе царило радостное оживление, безотрадная пора Великого поста заканчивалась, прошли голодные и покаянные дни Страстной седмицы… Всех охватило предчувствие праздника. Никто из евреев не ждал с такой пылкостью захода солнца перед началом священной субботы, как мы с Анной той вечерней зари. Точно дети, мы следили за темнеющим на востоке небосклоном и ликующим хором встретили появление первых звезд.

— Свершилось! Наступила Пасха! И теперь всех ждет новая жизнь! — радостно вскричала Анна.

— Да, любимая, — улыбнулся я. — Каждый священник в нашей стране, отслужив пасхальную мессу, будет молиться за вас как за королеву. Об этом объявят во всеуслышание, и народ будет почтительно и громогласно повторять ваше имя. Три миллиона англичан вслед за отцами церкви воскликнут: «Так направь же душу избранной служанки Твоей, Божьей милостью королевы Анны». Вы услышите хвалу от каждого из них, и тогда наконец душа ваша успокоится!

Она беспечно рассмеялась.

— Только если я и вправду услышу гул ликующих голосов и пойму, что все хором произносят сии драгоценные слова!

Я взглянул на нее. Мне удалось выполнить обещание, данное ей много лет тому назад. Я позаботился о том, чтобы сегодня вечером вся Англия назвала ее королевой. Ожидая наступления глубокого вечера, я думал, что ради этой женщины отказался от жены, оскорбил папский престол, подверг опасности наше королевство… Я завладел маленькой и теплой ладонью Анны, поднес ее к своим губам, прикоснулся к гладкой коже. Никакой сеточки морщинок — даже намека нет.

— Я должна одеться! — Она капризно, как ребенок, вырвала у меня руку. — Ах! Скорей бы! Я устала считать дни, часы, минуты.

— Служба начнется в десять вечера, — напомнил я. — Двор соберется в Большом зале, откуда начнется общее шествие к храму.

* * *

Я ожидал Анну в окружении многочисленных придворных. Все облачились в новые, специально заказанные платья, и в факельном свете наряды и драгоценности радужно поблескивали, словно летние бабочки. Какая блистательная ночь после долгого мрака! Сейчас я публично скажу те слова, которые прежде произносил лишь наедине с собой.

— Мои дорогие друзья, — начал я, подняв руку, и молчаливое внимание воцарилось еще до того, как я успел опустить ее. — С огромной, невообразимой радостью сообщаю вам, что теперь у вас есть королева… моя возлюбленная Анна. Моя законная супруга.

На меня были устремлены все взоры. Но стояла тишина. Они что, оглохли?

— Да! — повторил я. — За те двадцать четыре года, что я был вашим королем, избранным и миропомазанным монархом, мне не удалось подарить Англии то, что надлежало иметь по богоданному праву: любящую и законную королеву. Божьей милостью, отныне она есть…

В дальнем конце Большого зала распахнулись двери, и появилась Анна в великолепном серебристом наряде. Она выглядела столь необычно и ослепительно, что казалась неземным существом. Я, онемев, смотрел, как она шествует к королевскому возвышению. Глаза придворных пристально следили за ней, но их лица по-прежнему оставались непроницаемыми.

— Королева Анна, — почтительно сказал я, предлагая ей руку, и она, приняв ее, легко поднялась по ступеням и встала рядом со мной.

После чего я воодушевленно провозгласил:

— Королева Анна!

— Королева Анна, — вторили люди.

Но радости в голосах не прозвучало. Поклоны и реверансы придворные сделали, исключительно воздавая дань традициям.

— Благодарю вас, мои верные подданные! — резко воскликнула Анна. — Мы благодарим вас.

Нет, не так, хотелось мне сказать ей. Надо по-другому. Другим тоном. Что ж, придется позже объяснить ей некоторые тонкости.

— Да обретете все вы ту радость, что ниспослал мне Господь, подарив столь добродетельную королеву и смиренную, преданную жену, — произнес я.

Кругом натянуто улыбались.

— Теперь у вас будут целительные кольца! — выкрикнула Анна тем же пронзительным надменным голосом и открыла переливающийся, затканный серебром кошель.

Что она задумала? Неужели вспомнила о древнем обычае раздачи железных колец — по поверью, они помогали тем, кто страдал от судорог и подагры, и приобретали целительную силу только в Страстную пятницу с благословения истинного монарха. Очевидно, Анна тайно заказала эти кольца и провела над ними священный ритуал, собираясь раздать их нынче вечером. Почему же она не предупредила меня заранее?

— Подходите, мои верные подданные. Я облегчу ваши муки и исцелю ваши болезни. Вчера ваша любящая королева благословила эти кольца.

Анна вытянула перед собой ладонь с пригоршней железных колец. Никто не тронулся с места. Она вновь призывно взмахнула рукой. Я повелительно сделал приглашающий жест. Тогда люди начали медленно приближаться и брать кольца с той же охотой, с какой домохозяйка подцепляет дохлую мышь, чтобы выбросить.

— Благословляю вас! — твердила Анна тоном, по ее мнению достойным королевы; она, несомненно, все отрепетировала — не посоветовавшись со мной.

К счастью, эта ужасно неловкая сцена завершилась.

Во внутреннем дворе аббатства зазвучали трубы. Наступило время выхода королевской процессии. Мы с Анной возглавили шествие, за нами следовали: герцог Ричмонд, мой красивый четырнадцатилетний родной сын; герцог Норфолк (без герцогини, с которой он расстался, но также и без прачки, с которой теперь жил); герцог Суффолк (тоже без супруги, моей сестры Марии, не прибывшей ко двору из-за недомогания); Генри Куртене, маркиз Эксетер; Маргарет Поль, графиня Солсбери, и ее сын, лорд Монтегю; граф Ратленд, кавалер ордена Бани; леди Маргарет Дуглас, моя романтичная племянница (дочь Маргариты Тюдор и графа Ангуса)… А за высшей знатью хлынула огромная толпа нетитулованных придворных. Где-то среди них находился и не получивший пока регалий Кромвель.

В аббатстве еще царила могильная тьма. Но вот послышался резкий чиркающий удар кремня по камню, и вспыхнул новый пасхальный огонь — разгорелся и быстро угас, передав свое пламя огромной свече, цилиндрическому пасхалу из чистого пчелиного воска, толщиной с человеческое бедро.

— Аллилуйя! — провозгласил Кранмер.

— Аллилуйя! — прогремел людской хор.

— Христос воскрес!

Затрубили серебряные трубы, огоньки свечей ярко озарили собор.

— Приветствуйте друг друга с целованием святым! — повелительно произнес Кранмер.

Христиане послушно повернулись к ближним своим и обменялись братскими поцелуями.

Далее началась традиционная воскресная служба. Все ее части были исполнены с особой тщательностью — начиная с процессии новообращенных в белых одеяниях и заканчивая всеобщим отречением от Сатаны, всех дел его и всего служения его.

«Пусть кто-нибудь посмеет усомниться в моей церкви, — самодовольно подумал я, — и заявить, что она свернула с пути истинного!»

Затем была проведена торжественная литургия, посвященная каноническим таинствам крещения, миропомазания, евхаристии, за которой последовал заздравный молебен…