— …да ниспошли милости Твои и сохрани во здравии рабу Твою Анну, нашу милосердную королеву; да пребудет с ней милость Твоя, спаси и сохрани, даруй победу над всеми ее врагами, услышь наши молитвы…

Движение в задних рядах становилось все громче, что вынудило Кранмера приостановить службу.

Люди уходили.

Я оглянулся. Невероятно. Но так оно и было. Храм покидали не просто редкие мятежники, но ряд за рядом — большинство присутствующих. Они оборачивались, печально взирали на алтарь, где стоял Кранмер, и исчезали за высокими вратами аббатства.

Они не желали признавать королеву Анну и не хотели даже остаться на службе, где надлежало молиться за нее!

Я стоял ошеломленный, не в силах поверить тому, что видели мои глаза. Все отвергали Анну! Я даже не задумывался, что такое возможно. Я предвидел, что к ней враждебно отнесутся Папа, император, некоторые знатные фамилии с Севера, приверженцы старых обычаев вроде Дерби, Дарси, Хасси, благородные лорды пограничных владений, сторонники Екатерины. Но уходили и простые люди! Она же… одна из них. Как могли они отвернуться от нее?

Должно быть, им заплатила Екатерина! За всей этой оскорбительной демонстрацией, видимо, стоит ее угодливый, пронырливый, как обезьяна, посол Шапюи. Что ж, придется вызвать и наказать его.

Меж тем приходилось терпеть нескончаемую мессу — долгожданную, но оказавшуюся столь злосчастной. Рядом со мной замерла оцепеневшая Анна. Я буквально чувствовал ее гнев, который вылился позже — и как!

В тот вечер в уединении королевских покоев Анна дала волю ярости. Шел третий час ночи, к тому времени я уже перестал надеяться, что увижу райские сны… в объятиях жены, которая будет осыпать меня нежными поцелуями и воркующим голоском благодарить за все пережитые мной опасности, за все подвиги, которые я совершил, чтобы сделать ее королевой.

Увы, сие провозглашение обернулось, как и многое другое в нашей жизни, печальным и мучительным испытанием, унижением, разочарованием.

— Я ненавижу их! Я отомщу им всем! — в десятый раз вскричала Анна и, чуть помедлив, набросилась на меня: — Почему вы не остановили их? Почему стояли там, как простой мужлан?

— Меня ошеломило все это, — пробормотал я.

— Вам следует собрать их всех и допросить!

— Нет, как раз того им и хочется, такое внимание придаст важность их поведению. Лучше сделать вид, что мы ничего не заметили. Так поступают короли.

— Нет! Я должна отомстить им!

Догадка забрезжила в моей голове, и ей не помешали барьеры желания и обладания. «Она ведет себя как базарная баба. Простолюдинкой она родилась, ею и остается. Какая из нее королева! Она замешена из другого теста». И эта непрошеная мысль мгновенно пронзила мою любовь, положив ее на обе лопатки и лишив свободы.

— Они давно преспокойно спят в своих постелях. Мы не сможем узнать их поименно, даже если бы захотели. Забудьте о них. Перемены никогда не проходят гладко. Каждая весна приносит какую-нибудь печаль.

Впрочем, я намеревался расспросить Шапюи, но тайно. А сейчас похлопал рукой по кровати, на которую еще возлагал некоторые надежды.

— Давайте ложиться, милая. Позвольте обнять мою королеву.

Но мои чаяния уже второй раз оказались тщетными, и в ту зловещую ночь я опять уснул неудовлетворенным.

Неужели мы прокляты? Я и Анна лежали рядом, притворяясь спящими, а эти жестокие слова не шли из головы, пожирая наш покой, будто полчища крыс.

XLIX

Беспорядки происходили по всей стране. В каждой церкви, когда в молебнах Анна поминалась как королева, прихожане либо безмолвствовали, либо покидали службу. Кое-кто высказывался — громогласно, подобно безумцу, бегавшему по улицам прошлым летом с воплями: «Не нужна нам Нэн Буллен!»; решительно, как толпа женщин, готовых закидать Анну камнями; гневно, словно порицавший Ахава проповедник.

Тогда впервые я усомнился в возможности коронации. Анна мечтала о ней, и я дал обещание… Но что, если народ безоговорочно отвергнет ее и в тот день? Это будет намного хуже, чем если бы она вовсе не короновалась.

Как предотвратить это? Не заставишь же замолчать каждого лондонца — в городе более сотни тысяч человек. Не мог я и подкупить их. Королевская сокровищница почти опустела, да и на коронацию придется отсчитывать по фунту. Блестящие наряды и роскошные трапезы истощили казну, и она очень нуждалась в пополнении. По последнему поводу я держал совет с господином Кромвелем.

Он напомнил мне о прискорбном разложении монастырей, где грехи процветали бок о бок с несметными богатствами.

— От вида их печаль потрясает Господа нашего, — произнес он в праведном гневе.

Кромвель просил у меня разрешения послать миссионеров для сбора сведений о монастырях и аббатствах и обещал представить мне краткие выводы по их отчетам в течение года.

— Тогда вы сами рассудите по справедливости, — сказал он, — оставлять ли эти рассадники порчи открытыми.

Разумеется, закрытие монастырей означало бы поступление их имущества в королевскую казну, поскольку по парламентскому закону отныне запрещалось посылать доходы в Рим.

Кранмер быстро приступил к выполнению моих замыслов. В середине мая он уже председательствовал на церковном суде, благоразумно созвав избранных отцов церкви в Данстейбл, расположенный вдали от Лондона, но достаточно близко к замку Екатерины. Он пригласил ее на судебное заседание. Естественно, она не признала за Кранмером высшей духовной власти и оставила без внимания это скромное собрание, провозгласившее недействительность нашего с ней давнего венчания, а также (вполне уместно) признавшее законность моего брака с Анной.

Теперь мы могли подумать о коронации. Ее назначили на Пятидесятницу, День сошествия Святого Духа. Я вознес молитвы Господу, дабы Он помог снискать одобрение подданных, и старался не показывать свою тревогу Анне, ведь для нее эта церемония была пределом мечтаний.

* * *

Я решил устроить торжество исключительно для Анны. Меня короновали почти четверть века тому назад, но сейчас не было необходимости в столь пышной мистерии. Я буду хранить ее в памяти, а у Анны пусть появятся собственные воспоминания, принадлежащие ей одной. Я не стану сопровождать ее — просто понаблюдаю за происходящим со стороны. Мне хотелось насладиться зрелищем и получить удовольствие от празднества. По моему желанию и повелению Анна взойдет на престол! Без меня ничего бы не было. Не выстроили бы помосты; портнихи не искололи бы пальцы; а спорщики с Милклейн не побились бы об заклад на предмет того, пойдет ли дождь в день коронации. Я стал творцом важного события, хотя пребывал в полнейшем неведении о всяческих церемониальных тонкостях с тех пор, как занял английский трон. Меня короновали по воле Господа; Анна же короновалась по воле Генриха VIII.

* * *

Каждый вечер перед визитом к Анне мне приходилось предупреждать ее. Я с нетерпением ждал в аванзале, слушая лепет фрейлины, старавшейся развлечь меня, пока моя обожаемая супруга поспешно снимала коронационные побрякушки, чтобы я не увидел их раньше времени.

Майским вечером в среду, накануне великого дня, мне понадобилось срочно встретиться с Анной. Я раздраженно мерил шагами маленький зал. В распахнутые окна врывался гул Лондона.

Близилось полнолуние. Бодрый стук молотков возвещал о спешно возводимых на улицах трибунах (плотники радовались, что свет луны подарил им несколько дополнительных часов работы), молодежь гомонила возле таверн, не желая расходиться до наступления темноты, — казалось, жизнь кипит только за стенами дворца, лишь там происходит нечто значительное и настоящее. Однако я понимал, что любой подвыпивший умник, подпирая плетень у кабака, воображает, что все важнейшие события случаются как раз в дворцовых залах и покоях, — и он прав, так оно и есть. Я всегда считал себя человеком деятельным и полным жизни. Других таких поискать.

— Ваша милость, не желаете ли освежиться вином? — спросила миловидная служанка Анны.

Вино? Кому нужно вино в такую ночь?!

— Нет-нет… — отмахнулся я.

Как невежливо с моей стороны. Опомнившись, я внимательно взглянул на красотку, чтобы запомнить мельчайшие детали знаменательной ночи. Ведь эта девица — свидетельница торжества Анны.

Передо мной почтительно склонила голову миниатюрная особа с золотисто-медовыми волосами. Но в память мне врезалась другая особенность. Она была очень бледна. Ее лицо белело в тени, как паутина… Ущербная луна… Отражение старого холщового платья в темной воде…

— Пожалуй, выпью немного, — улыбнувшись, сказал я, стараясь проявить любезность.

Она подошла к столику и налила рейнского вина в серебряный кубок, украшенный резным орнаментом.

Когда же Анна соизволит принять меня? С дальнего конца внутреннего двора донесся бой моих любимых больших астрономических часов, висящих на надвратной башне. Девять ударов. Голоса завсегдатаев таверны стали более громкими, но менее разборчивыми. Я подошел к фрейлине, поглощенной созерцанием черепичных крыш. У нее был четкий красивый профиль.

— А не испытывали ли вы когда-нибудь… — начала она, но умолкла.

— Что испытывал, госпожа?

Мой голос, к удивлению, прозвучал раздраженно.

Оттого что я срочно хотел увидеть Анну! Почему она заставляет меня так долго ждать?

— Когда-нибудь… глядя на те крыши, вы завидовали тем, кто живет там… спокойно и счастливо спит у себя дома?..

— Да, конечно, — не задумываясь, признал я.

Некоторым близки мои чувства, хоть кто-то меня понимает…

— А вам никогда не хотелось оказаться там, войти в прихожую, заляпанную грязью, и услышать… будто мать бранится, что в камине мало дров?.. Узнать о том, как беспокойно в этом доме?..

— Вы хотели сказать «спокойно», — поправил я ее.

— Нет, эти люди недовольны и раздражены. Они громко ссорятся друг с другом, ненавидят и с трудом терпят своих домочадцев. Каждый считает себя голоднее всех. А…

— Милорд! — наконец раздался долгожданный голос, в котором сквозили дразнящие нотки.

Я отвернулся от любопытной фрейлины. Анна стояла за порогом будуара. Ее лицо скрывала тень.

Рассмеявшись, она втащила меня в покои и захлопнула массивные двери. Ее глаза возбужденно блестели, движения обрели уверенную живость.

— Я дождалась! — Анна радостно закружилась по комнате. — Мне принесли мой наряд. Он само совершенство!

Будуар вновь огласился ее счастливым смехом.

— Это платье произведет незабываемое впечатление. Вы помните, как Уолси называл меня «ночной вороной» из-за черных волос и нарядов? Теперь все увидят настоящую королеву в сиянии белизны. Уолси и черный цвет канули в небытие. Новое платье явит миру ослепительный блеск полудня.

Весело щебеча, она порхала, как птица, по полированному полу от стены к стене. Луна и светильники изливали яркий ровный свет, однако в вощеном дереве мелькали лишь мимолетные воздушные тени.

— Нет, я не покажу вам это чудо до поры до времени! — Смеясь, она подлетела к двери в опочивальню. — Я хорошенько его спрятала. Мне хочется, чтобы мой наряд потряс не только народ, но и вас!

Ей уже удалось сразить меня наповал. Она стояла в центре будуара, воплотив в себе всю красоту мира — и темную, и светлую. Нет нужды сожалеть о сделанном выборе. Женившись на Анне, я получил все желаемое.

* * *

Ряд церемоний традиционно предшествовал драгоценному мгновению миропомазания в Вестминстерском аббатстве. Сначала Анна отправится на лодке по Темзе до Тауэра, чтобы провести там ночь. Кроме того, ее пронесут в паланкине по улицам Лондона, дабы явить народу будущую королеву. На другой день свершится обряд коронации. А следующая неделя пройдет в общенародных праздничных торжествах.

Я подробно объяснил Анне правила этикета на каждой из этих церемоний. В ее глазах метались беспокойство и неуверенность.

— Водное шествие превращается во всеобщий праздник. Темза гораздо шире любой улицы, и там будут устроены пышные представления, фейерверки. Вас встретят пушечным салютом. Необычайно красочное и веселое зрелище. Вы когда-нибудь видели королевский водный карнавал?

— Нет. Правда, в детстве я видела в Норфолке разукрашенные гирляндами лодки, когда праздновали Вознесение.

— Тьфу, ерунда! — Я скривился, громко прищелкнув пальцами. — Лорд-мэр поведал мне, что у нас по реке поплывет даже сказочный дракон, чей хвост с помощью механических ухищрений будет колотить по воде, а пасть — извергать пламя. И это всего лишь одно чудо.

Лорд-мэр заранее получил указание пресечь любые грубые выходки по отношению к Анне. Я пригрозил ему страшным наказанием в том случае, если оскорбительное поведение горожан испортит праздник.