Я разочаровал подданных, не дав насладиться зрелищем плачущего или разъяренного короля, и они быстро разошлись, не имея больше никаких причин задерживаться.

Все, за исключением Кромвеля, который направился вслед за мной в мои покои, сохраняя почтительную дистанцию. Я пригласил его войти, и он смиреннейше проскользнул в дверь. И замер в ожидании.

— Плохо, — начал я. — Очень скверно.

В сущности, невыносимо. Душу терзали сомнения, но Кромвелю я хотел представить свое незавидное положение лишь в политическом свете.

— М-да, пожалуй, неладно, — согласился он.

Зачастую, вступая в разговор, он повторял сказанное мной. Вполне безопасная позиция.

— Пожалуй, я выставил себя дураком! — неуместно рявкнул я, вдруг взглянув на себя со стороны, глазами обычного человека… а заодно и с точки зрения Франциска и Карла. — Во всех наших декларациях придется исправить кое-какие буквы: «официальное извещение о рождении здоровой принцессы».

Я вспомнил о прекрасных, безупречных пергаментах, выбранных мной для этих монархов. О мое глупое тщеславие! Как посмеялся, должно быть, Господь надо мной, глядя на землю с небес.

— Да. Ваша поспешность выглядит… глупо. Но лишь на данный момент. А на будущий год к этому времени у вас уже будет и сын, а что такое какой-то год после стольких лет ожидания?

— Вы имели в виду: напрасного ожидания! — бросил я.

Я понимал, что он лишь добросовестно хотел утешить меня. Однако все это была пустая болтовня, маскирующая главный вопрос: «Почему Бог позволил такому случиться? Почему? Почему?»

— Отнюдь. Благие помыслы и усердие не бывают напрасными. Вам необходимо время, дабы подготовить Англию к признанию новой церкви. Жизнь меняется крайне быстро. Десять лет тому назад вы вернулись с «Поля золотой парчи». Вспомните-ка, каким был тогда мир. Сегодня он совершенно переменился. Вы навели в нем порядок согласно вашей собственной воле.

— И Господнему произволению.

— И Господнему произволению, — с должным почтением к Богу кивнул он и, чуть помедлив, направил разговор в нужное ему русло: — Однако ваши достижения должны быть укреплены законом.

— Они уже законны, — проворчал я. — Парламент позаботился об этом.

— Я говорю о ясных и однозначных законах. Позвольте, я скажу прямо. На данный момент вы имеете двух принцесс от двух жен и сына от любовницы. Итак, хорошо ли будет, если добропорядочному англичанину придется выбирать между ними? Каждый подданный может исходить из собственной преданности и здравого смысла. Марии всего семнадцать лет, и перед этим ребенком воображаемый подданный привычно преклонит колени. Генри Фицрой, сын Бесси, ладный парень, а бастарды у нас не раз всходили на трон. А также, — склонил он голову, — есть Елизавета. Одного дня от роду. И кого же из них, ваша милость, вы предпочли бы поддержать?

— Ну уж не Елизавету. Двое других по меньшей мере пережили младенчество. Она наименее желанна.

— Верно. Следовательно, надо добиться того, чтобы знатные дворяне, которые тайно лелеют далеко идущие планы, присягнули на верность Марии или Генриху. Только тогда…

— Вот если бы у меня родился сын! — воскликнул я. — Ну почему вместо него появилась Елизавета? Почему Господь…

— Потому что Он выжидает, — сухо заметил Крам. — И нам придется продолжить труды ваши.

* * *

Принятие присяги могло легко решить наши сложности. Для этого человек должен поклясться своей бессмертной душой, что он признает принцессу Елизавету моей единственной законной наследницей. Только и всего. Это должен был сделать каждый зрелый английский подданный. Крам прав: если бы в былые времена присягали на верность, то удалось бы избежать династических войн.

— Но раньше такого и быть не могло, ваша милость, — радостно напомнил он мне. — В те времена не существовало таких влиятельных титулованных особ, как сейчас. Родовитые лорды Севера и Запада грызлись у трона, подобно диким зверям. Вы приручили и усмирили их, ваша милость, казнив герцога Бекингема. Теперь они всего лишь представители графств, областей государства, — пренебрежительно заявил он и ликующе вопросил: — О пограничные лорды, где ваше жало? Браво, ваша милость. Им придется публично принести простую и приятную присягу. Чего бы это ни стоило — для чиновников и счетоводов, — мы все равно останемся в огромном выигрыше, раз устраним поводы для войны. Несколько арестов, несколько казней — все согласно законному порядку — гораздо дешевле.

— У меня будет наследник, которому народ отдаст свою любовь добровольно, и тогда никому не придется вынужденно бормотать клятвы верности.

Крам улыбнулся.

— Отличная мысль. Но такого не случилось даже с Младенцем Иисусом. Можем ли мы рассчитывать на большее?

— Если бы вы служили советником у Ирода, то Святому семейству не пришлось бы бежать в Египет.

— Мне приятна такая мысль, ваша милость.

LIV

Несмотря на пылкость натуры, силы к Анне возвращались на редкость медленно. Я полагал, что сразу после родов она бросится устраивать приемы, но ошибся. Сначала у нее опухли ноги, и ей пришлось пролежать несколько дней, держа их на шелковой перевязи, хотя она мало облегчала ее мучения. В ту пору ее не могло утешить ничто, кроме игры Марка Смитона. Потом она впала в меланхолию и часами валялась в кровати, уставившись в пространство пустым, ничего не выражающим взглядом.

Меланхолия — самый таинственный недуг, и от него крайне трудно избавиться. Но в то время я замечал лишь натянутую, неискреннюю веселость Анны. Она продолжала причитать, что подвела меня, подвела Англию. Отказывалась видеть Елизавету, не захотела помочь с выбором кормилицы и прочих слуг для малышки, в итоге этим пришлось заняться мне.

— По-моему, в Хатфилд-хаусе благочестивая, здоровая и уютная обстановка, — сказал я Анне, понимая, что с тем же успехом мог сообщить свое мнение мраморной статуе. — Он находится в Хартфордшире, совсем недалеко от Лондона.

Она улыбнулась мне так, словно оказывала огромную услугу.

— Мы же хотим, чтобы девочка окрепла, правда? А жизнь при дворе опасна для детского здоровья. Она может заболеть и умереть. К Рождеству здесь будет людно, долго ли младенцу подцепить какую-нибудь заразу? Ребенка нужно обязательно увезти.

— Рождество… — наконец откликнулась Анна. — До него осталась всего пара недель. Я должна встряхнуться, прийти в себя. Должна!

— Это всего лишь праздник. Отдыхайте пока, поправляйтесь хорошенько, сколько бы времени вам на это ни понадобилось.

— Рождественские празднества очень важны. Я должна успеть подготовиться к ним!

— Вы успеете, любовь моя. Я ежедневно молюсь о вашем здоровье.

— А свита Елизаветы? — вдруг спросила королева. — У нее будет полный штат слуг?

Впервые за долгое время я заметил в ее глазах искру интереса.

— Разумеется. Я как раз занимаюсь их подбором. Возможно, вы сами хотели бы предложить кого-то?

Это мог быть добрый знак.

— Да… одну особу. Пусть нашу дочь обслуживает леди Мария! Пусть займется ее гардеробом и следит за порядком!

Я опешил от такой неистовости. Можно ли относиться серьезно к ее заявлению? Следует ли согласиться? Как это назначение повлияет на характер Марии?

— Итак, вы колеблетесь! С одной стороны, уверяете меня, что я являюсь единственной законной королевой, а Елизавета — единственной законной принцессой, с другой — не принимаете моего естественного требования. Если, конечно, ваши клятвы правдивы! Как еще показать людям, что Мария отказывается от титула принцессы?

— Мы с Крамом разрабатываем текст присяги, которую принесут подданные…

— Ну и отлично, — беспечно бросила она. — Но служба при дворе вынудит принести присягу и Марию. — Ее слова казались исключительно логичными, пока она злорадно не добавила: — Это разобьет сердце Екатерины.

— Если Мария и будет служить Елизавете, то не ради оскорбления Екатерины, — возразил я. — Такое отношение…

— О, вы опять защищаете ее! Я знаю, вы мечтаете вернуть Екатерину, в глубине души вы либо еще любите, либо боитесь ее… — Голос Анны повысился и к концу тирады обрел знакомую страстную одержимость.

Я прервал ее:

— Мы обдумаем вопрос о назначении Марии. Ваше предложение не лишено достоинств.

Подступали холода, и Анна возлежала на кушетке, кутаясь в пышные меха. Так она проводила теперь большую часть дня, расположившись возле огромного камина, поблизости от окна, откуда открывался хороший вид на Темзу. Глядя, как уютно она угнездилась в переливчатых соболях, не уступающих в богатстве и насыщенности цвета ее волосам, я вдруг воспламенился желанием овладеть ею. Возбуждение нахлынуло на меня с такой ошеломляющей стремительностью, что я изумился. Какой же властью она обладает? Подавляя дрожь, я покинул будуар. И услышал позади тихое музыкальное вступление. Играл Марк Смитон.

Сколько же месяцев прошло с нашей последней супружеской ночи? И долго ли еще врачи будут ограничивать нас? Стремясь изгнать демона желания, я стал думать о старшей дочери. Надо дать ей место в свите Елизаветы.

Мы с Марией не виделись полтора года, с тех пор как она дерзко отказалась выслушать мои объяснения, став на сторону Екатерины в деле аннулирования брака. Такое поведение вполне объяснимо, поскольку расторжение супружеских уз родителей делало ее незаконнорожденной, и это не могло не терзать Марию. Но вероятно, сейчас она порадуется возможности примирения и признает свое новое положение. В конце концов, быть признанным и титулованным королевским бастардом весьма почетно. Да, я напишу ей, выразив желание, чтобы она вернулась ко двору и присоединилась к свите принцессы в Хатфилде. И подслащу неприятное известие, намекнув на ее участие в дворцовых рождественских праздниках…

Спустя две недели, когда брадобрей подравнивал мою бороду, расчесанную веткой розмарина, Норрис вручил мне толстое письмо от Марии. Его вес утяжеляли печати, включая печать принцессы Уэльской — а ею она больше не имела права пользоваться. Скверный признак.

Письмо было резким и прямым. Она отказалась вернуться и служить в Хатфилд-хаусе, кроме того, ей известна лишь одна английская принцесса, то бишь она сама; но если мне угодно, она может признать Елизавету сестрой, точно так же, как признала братом сына Бесси, Генри Фицроя. Мое упоминание об Анне вызвало озадачивающий отклик: Мария изъявила готовность помочь маркизе Пембрук вернуться в свиту королевы Екатерины.

Я отшвырнул письмо. Глупая упрямица! И что мне теперь с ней делать? Я нуждался в ее помощи, в ее содействии…

Нет. Неправда. На самом деле мне не хватало ее присутствия; я нуждался в ней, как любой отец нуждается в дочери. Я слишком долго любил ее, чтобы сейчас вдруг подавить эти чувства, как бы мне того ни хотелось. Я помню ее ребенком, очаровательной крошкой в украшенной драгоценностями шапочке на церемонии обручения с дофином, помню, как эта счастливая девчурка играла для меня на верджинеле. Как же мы тогда веселились, сменяя друг друга за клавиатурой… А потом, однажды взглянув на нее, я заметил, как она изменилась внешне, и был потрясен, поняв, что девочка превращается в женщину.

Она гордо удалилась в замок Ладлоу и продолжала готовиться к дворцовой жизни, которую будет вести, избавившись от моей тени. После ее отъезда я испытал острую боль потери, которую испытывает любой отец. Не спеши, моя малышка, впереди еще много времени… Да, конечно, моя безумная любовь к Анне притупила остроту утраты дочери. Но как многие отцы, я надеялся, что она приедет ко мне на Рождество… Откуда я мог знать, что Мария не желает возвращаться? В душе моей образовалась пустота, которую никто — ни Анна, ни сын, и уж, конечно, ни Елизавета — не сможет заполнить.

Я поднял пергамент с резким напыщенным посланием моей мятежной дочери. Если она писала письмо, чувствуя себя страшно обиженной, то я, читая его, испытал не менее горькие чувства.

* * *

Накануне вечером мне сообщили, что Анна совершенно поправилась. Учитывая длительность и тяжесть ее болезни, еще так недавно мучившей ее, выздоровление казалось неестественно быстрым. Она сказала Кранмеру, что готова пройти древний обряд «женского очищения».

— Конечно, Томас, — ответил я на его невысказанный вопрос. — Мы сохраним этот обряд. Вы можете провести его.

Он скривился так, будто в его ботинок попал камешек.

— Я исследовал происхождение этой традиции, — наконец выдавил он. — По-моему, она имеет языческие корни. Даже общепринятое название «очистительная молитва родильниц» звучит варварски. Разве в наши времена не более уместным для английской церкви будет, к примеру, «благодарственный молебен родильницы»?