* * *

Опального епископа ждал скромный эшафот на Тауэрском холме, сразу за крепостными стенами. Фишер всю жизнь оставался аскетически сухопарым, но четырнадцать месяцев заключения, по словам очевидцев, превратили его в «живые мощи». Он спокойно готовился к казни, настояв, чтобы ему разрешили надеть его лучшее облачение, словно собирался в этом наряде войти в рай.

* * *

Так оно, должно быть, и случилось. Но его кончина обернулась для меня рядом новых неприятных испытаний.

Отрубленную голову Фишера, как обычно, обварили кипятком и выставили на Лондонском мосту. Стояла безветренная летняя жара, от Темзы поднимался запах нечистот, и ее воды вяло плескались, накатывая на мостовые опоры. Мертвая голова (без кардинальской шапки, которая придала бы ей слишком жуткий вид) должна была разлагаться, вызывая страх и отвращение у горожан. Однако вместо этого она оживала на глазах! Люди начали почтительно сходиться к ней, дабы обратиться с мольбами…

Просили ходатайствовать за них перед Богом.

Фишер приобретал черты святого заступника.

Я приказал покончить с этим. Под прикрытием ночи посланные мной исполнители сняли голову и бросили ее в реку.

* * *

Рождение святого Фишера было приостановлено. Но погода и настроение оставались скверными. Тлетворные речные испарения сеяли заразу среди лондонцев. Пора было завершить дело изменников, казнив Мора. После чего я отправился бы в ежегодное путешествие, отвлекся от неприятностей, поговорил с подданными и умиротворил их. Они нуждались в моей поддержке.

К несчастью, весь двор погрузился в оцепенение, как в одной из сказок про колдуний, насылающих на людей забытье. Анна, казалось, страдала более других, пребывая попеременно то в лихорадочной тревоге, то в полной апатии. Окружающие напоминали сонных мух, они копошились в приемных залах, будто твари, лишенные мозга, шатались по дворцовым коридорам, как призраки, жаждущие покаяния.

И вдруг королева сообщила мне новость, которая вывела меня из зачарованного состояния.

— Я жду ребенка.

Магические слова. Слова, призывающие к действиям.

— Хвала Господу! — воскликнул я.

Все будет хорошо. Из-за бед и постылых мятежей я начисто забыл о своем изначальном стремлении, о необходимости рождения принца.

Я заключил Анну в объятия, ощутив под тонким шелком платья ее гибкое стройное тело, и еще раз возблагодарил Всевышнего.

* * *

Наступило шестое июля. Через две недели после кончины Фишера пришел черед Томаса Мора. Я даровал его дочери Маргарет разрешение присутствовать при исполнении приговора. Он завещал ей свою власяницу (да, он носил ее даже в тюрьме!). Говорят, его родные берегут ее как семейную реликвию. Жене он не передал никаких посланий.

Выдался душный и знойный день, за окнами царил гнетущий сумрак. Воздух вместо летней свежести пропитался зловещим предчувствием.

Со свойственной ей смелостью Анна решила победить общий настрой и устроила в своих апартаментах карточную игру с не менее смелым названием: «Папа Юлий». Она заказала много игральных досок, которые специально разрисовали для этого изобретенного летом 1529 года развлечения. Центральное место на доске отводилось Папе Юлию (именно он в 1503 году даровал исходное разрешение на наш брак с Екатериной), а вокруг располагались секторы с названиями «интрига», «брак», «вражда» и «развод». Столы установили по кругу для удобства перемещения игроков и заключительного определения магистра игры, получавшего главный приз. Начало азартного состязания назначили на десять утра, после завершения трапезы, и его следовало продолжать до тех пор, пока не выиграет магистр.

Возле распахнутых окон королевской приемной выстроились слуги с опахалами, пытаясь создать в зале искусственный ветер. Чаши с благовониями источали аромат роз, коего недоставало застоявшемуся садовому воздуху. Поскольку жили мы в Гринвиче, с воды до нас порой долетали порывы приятного ветерка. В других дворцах духота переносилась гораздо тяжелее.

У Анны собрался весь двор, от членов Тайного совета до фрейлин. Прибыл и Крам, явно желая попытать счастья; к нам присоединились и братья Сеймур, Эдвард и Том, вернувшиеся из бесплодной дипломатической миссии в Париж; дядя королевы Норфолк и… ну, в общем, как я и сказал, все придворные.

Из-за удушающей жары цвет лица Анны мало отличался от желтизны ее платья, однако она, превозмогая вялость, порхала по залу, поскольку решила сама объяснить гостям правила игры. Трель колокольчика возвестила о начале первого раунда. За моим столом оказались Томас Одли, Ричард Рич, главный поверенный короны, и Джейн Сеймур, младшая сестра Эдварда и Тома. Я видел ее впервые.

Все участники выглядели великолепно. Одли вел себя покладисто и весьма осторожно, Рич казался спокойным и довольным; а милая кротость госпожи Сеймур успокаивала душу. Все они играли сообразно с их темпераментами, и в результате я легко победил, поскольку один делал смелые и рискованные ставки.

При всей затейливости игра «Папа Юлий» принадлежала прошлому, а наши времена осложнились новыми обстоятельствами. Ведь после смерти Юлия сменилось уже три понтифика. Мой враг Климент (или он был моим другом? несомненно, мне еще не приходилось иметь дело с более вялым противником) отошел в мир иной, уступив тиару гораздо более расчетливому господину, Алессандро Фарнезе, получившему имя Павла III. Ходили слухи, что он намерен осуществить угрозу Климента: начать против меня священную войну. Римская католическая церковь наконец собралась с силами и решила пойти в атаку, оправившись после начальных успехов Мартина Лютера. Папу Юлия было легко понять и одурачить; разве мог он выиграть в хитроумной настольной игре?

Раунд закончился, и я испытал смутное разочарование, хотя под конец как раз сделал рискованную ставку. Меня очень радовали партнеры, особенно леди Сеймур — она так изящно держала карты и подталкивала фишки в ячейки. Непостижимо, но движения рук и плеч грациозной женщины могут быть притягательны, подобно завораживающему ритуалу или танцу.

Прозвенел колокольчик, и нам пришлось переместиться за другие столы. Вместе с отраженными лучами солнца в зал проникали жаркие потоки воздуха, поднимающегося от реки.

Полдень. Мора вывели из крепости…

У эшафота он обернулся к тюремщику и попросил: «Пожалуйста, господин лейтенант, помогите мне взойти, а уж сойти вниз я постараюсь как-нибудь и сам».

— Теперь вы приступаете к накопительному раунду, — пояснила Анна. — Вы можете сохранить очки, однако штраф будет вычитаться из общего счета…

Сидя в Тауэре, Мор не брился и отрастил длинную бороду. Он положил голову на плаху и шутливо сказал палачу: «Погоди немного, дай мне убрать бороду, ее незачем рубить, она никогда не совершала государственной измены».

Мы сыграли второй раунд. За моим столом оказались удачливые игроки — Кромвель, Норфолк и Эдвард Сеймур. Правила усложнились. Мои противники не осторожничали. Придерживаясь избранной стратегии, они не только вперед просчитывали пару ходов, но и предугадывали случайные комбинации.

Жара становилась удушающей. Капли пота стекали по моей шее, пачкая прекрасный кружевной воротник.

Мор был немногословен. Его высказывания отличала гениальная краткость. Взглянув последний раз на собравшуюся на Тауэрском холме толпу, он попросил людей помолиться за него и засвидетельствовать то, что он принимает смерть ради торжества Священной католической церкви, оставаясь ее верным слугой.

— Вы пропустили «интригу», ваше величество, — заметил Кромвель. — И теперь вам придется проиграть этот раунд.

— Как легкомысленно с моей стороны, — согласился я.

Мор повернулся к палачу, проявлявшему явную нерешительность: «Соберись с духом, приятель, и смелей выполняй свое дело. Шея у меня коротка, поэтому целься хорошенько, чтобы не осрамиться».

Плохо нанесенный удар топора означал пытку и унижение.

— А у меня есть еще один ход в запасе, — заявил Сеймур. — Мне удалось все-таки сберечь его.

— Вот ловкий плут, — улыбнулся Норфолк. — Вечно сидит с задумчивым видом, словно уже открыл все карты.

— А у меня еще два хода, — вставил я. — И одним я убираю вашу ставку.

Я выкинул из ячейки «интрига» его фишку.

— Вам, ваше величество, надо было увеличить ставку, — заметил Кромвель.

— У меня не осталось средств, — ответил я. — А мужчине не следует влезать в долги.

— Вам известно, где вы можете получить все необходимое, — сказал он. — «Стучите, и отворят вам»[93].

Его фальшиво-праведная библейская цитата в тот омерзительный день прозвучала очень неуместно.

«Я умираю как добрый слуга короля, но в первую очередь — Бога».

Пушечный залп из Тауэра разнесся над водой, и отзвук его достиг игрального зала. Мор умер. Ему отрубили голову.

— Ваш ход, ваше величество.

Три моих партнера вежливо ждали.

Я сделал свой ход. Я знал, каким он будет, уже в первых раундах. Всякий раз, взглядывая на бродившую между столами Анну, я видел, с каким интересом она следит за картежниками, коих охватил непристойный азарт. Порочная игра, порочная жена, и порочно мое желание обладать ею…

Жизнь наша смердела хуже, чем зловонная июльская Темза. В ней не осталось ничего хорошего.

Испытав приступ удушья, я оттолкнул ногой стул и покинул зал.

LXIV

Я попал в дивный хрустальный — или ледяной? — дворец. Трудно сказать точно, поскольку я не мог дотянуться до его колонн и стен. Они переливались и сверкали, как сосульки. Но не таяли, хотя было тепло.

И я беседовал с владельцем того удивительного замка, упрашивал его стать моим слугой или советником. Однако именно он устанавливал здесь правила и выдвигал условия. Он выражал свои мысли предельно ясно и хладнокровно. Я расстроился, поняв, что мне не удастся уговорить его. Мне хотелось, чтобы он в полной мере проявил свои гениальные способности, но его это не интересовало. Неужели у него действительно иное призвание? Его не соблазняла мирская слава… Огорченный его неприступностью (или тем, что не могу сам служить ему), я спросил, к чему же он стремится.

Он залился самодовольным, неприятным смехом и взмахнул рукой в перчатке. Стены рухнули и превратились в водный поток, который забурлил под моим креслом. Меня понесло по течению, в отчаянии я ухватился за подлокотники, поставил ноги на перекладину, и темный водоворот закружил меня…

Но вот я вынырнул из объятий сна. Казалось, на меня обрушился водопад. Струи бежали по оконным стеклам, в ушах звенела громогласная дробь дождевых капель. Влага просочилась внутрь сквозь щели между камнями или в связующем их растворе.

В голове у меня прояснилось. Ливень. Но вечер не предвещал дождя. Невероятно. Я же сам видел безоблачный закат. Вымокшим полям даровали передышку. Набухшие колосья просохнут и поднимутся с земли, и тогда урожай будет хорошим. Вот что сулило нам вчера ясное небо.

Но на дворе лило как из ведра, шум дождя проник даже в мой сон. Хляби небесные разверзлись над английской землей…

В народе уже начали судачить: «Хлещет не переставая со дня казни Томаса Мора». Действительно, шестого июля к вечеру небеса нахмурились, и с тех пор вот уже шесть недель шли беспрерывные ливни. Затопленные овощи начали гнить на корню. Пока оставалась надежда на зерно — овес, ячмень, пшеницу. Но что будет, если и их ценный урожай погибнет!

Проклятые дожди! Соскочив с кровати, я подошел к окну. Погода не отличалась приятной кротостью. По стеклам хлестали яростные тяжелые капли.

Заворочавшись на своем тюфяке, Генри Норрис перевернулся на бок. Теперь он не мог спать за моей кроватью, она стояла слишком близко к наружной стене, которая сочилась влагой и успела заплесневеть. Ему пришлось перетащить свою постель в глубину опочивальни.

От сырости на Тауэрском мосту уже почернела (как мне доложили) насаженная на кол голова Мора. По крайней мере, она не превратилась в объект суеверного поклонения, как случилось с головой Фишера. Сам я не видел, да и не хотел видеть ее.

Все эти неприятности вызывали у меня досаду и отвращение. Скорее бы закончилось это летнее наваждение, скорее бы год прошел, сколько же можно любой каприз погоды (совершенно естественный и нормальный) рассматривать как некое знамение или Божью кару?! В будущем году к этому времени у нас уже будет наследник трона. У Анны родится сын. Тогда посмотрим, вспомнят ли они Мора… помянут ли его хоть раз в своих молитвах! Люди непостоянны и легкомысленны. Рождение принца, подобно водам Леты, смоет их воспоминания, подарит им забвение, скроет за непроницаемой пеленой и Мора, и Фишера, и присягу.