С другой стороны, зло призвано смущать нас; и обманчивость — одно из его орудий.

Я опустился на стоявшую под окном скамью и тут же вскочил. В затейливые узоры виноградных лоз на резной спинке дубовой скамьи змеей вплетался вензель из латинских букв H и А: Henry и Anne. Обезумев от любви, я заказал множество вещей с нашими инициалами. Теперь они бросались в глаза повсюду — начиная с мебели в моем спасительном убежище и кончая огромными клиросными решетками в капелле Кембриджа. Наши вензеля гордо красовались по всей Англии.

Отвращение есть веское подтверждение зла. Но главным доказательством, sine qua non[96], является ложь. Зло порождает ее так же неотвратимо, как огонь излучает тепло. Древнейшее и самое выразительное имя Сатаны — «Отец лжи». Он наслаждается ложью и искусно сплетает тончайшую и изысканную паутину обмана, восхищаясь творением рук своих. Он не скажет правду даже тогда, когда она могла бы принести ему пользу, ибо ложь для него самоценна. Он гордится своими измышлениями и в силу того зачастую выдает свое присутствие.

Ложь — ради самой лжи, даже когда правда выгоднее для достижения желанной цели.

Зачем Анна солгала о своей беременности? Истина обязательно выплыла бы наружу через каких-нибудь несколько недель. И это обстоятельство зачеркивало все ее объяснения.

Притворство, таинственность, скрытность — все это, в сущности, размытые виды лжи. Анна меняла маски, выдавала свои фантазии за действительность…

Что еще указывало на ее порочность? Я испытывал смущение и подавляющее отчаяние. Мысли едва ворочались в моей голове, в ней царил полный хаос; как будто кто-то взболтал палкой грязь, осевшую на дне моего мозга. Неимоверным усилием воли я попытался стряхнуть наваждение. Какие же еще признаки?..

Гордость. Дьявольская гордость, стремление к власти и победам. Анна хотела завоевать человеческие души. Люди, будто завороженные, плясали сегодня в ее гостиной… Нет, при чем здесь все люди, она подчиняла себе только мужчин, женщины не привлекали ее, как и она их. Анна держала своих пленников в жестокой кабале… таким же она сделала и меня, превратив в раба своих желаний…

Какие чары заставили меня отречься от самых верных сторонников, от незыблемых убеждений и верований? Мои прежние друзья стали врагами — Папа, Уолси, Уорхем, Мор, весь народ. Я порвал с родственниками, с семьей, порвал с дочерью, и меня отлучили от церкви.

Проклятия сыпались на меня со всех сторон. А я терпел их ради любви Анны.

Ради нее я… отрубил голову Мору, пытал и казнил монахов. Я попал в зависимость к собственному слуге, Кромвелю, который порой и сам, призывая к полному уничтожению монастырей, казался проводником зла. До сих пор что-то во мне восставало против его козней. Однако предубеждения мои были смутными, и я дал разрешение его «уполномоченным» и «оценщикам», которые теперь разбрелись по церковным владениям…

Дьявол стремится к разрушению. Моими руками Анне удалось погубить многих.

Дьявол убивает. Так сказал Иисус… Диавол был… человекоубийца от начала…[97]

Анна прокляла Уолси, и его ожидала потеря власти и таинственная смерть. Я думал об отравлении, но считал, что он принял яд по собственному желанию.

Каким же я был слепцом!

Уорхем тоже умер внезапно в нужный Анне момент.

Перси, отказавшийся от нее под давлением своего отца и Уолси, не смог ужиться с женой и теперь угасал от непонятной изнурительной болезни.

Моя сестра Мария открыто осудила мою страсть к Анне, поддержав Екатерину, и отказалась приехать на коронацию Анны. И Марией тоже завладел таинственный недуг, убивший ее в тридцать пять лет.

Кто-то пытался отравить за обедом епископа Фишера в собственном доме. Умерли двое его слуг, но Фишер выжил, поборов недомогание. Выжил, чтобы быть окончательно уничтоженным моей рукой — из-за того, что осуждал ложь и подписи под мнимыми документами. «Нет ничего менее законного, ваше преосвященство…»

Мне стало совсем тошно. Я чувствовал себя больным… отравленным. Возможно ли такое?

Да, она поразила и меня тоже. Непонятно откуда взявшаяся язва у меня на ноге мгновенно и таинственно исчезла, когда я сделал то, что пожелала Анна, — унизил Марию, отправив ее служить принцессе Елизавете и подарив королевскую резиденцию драгоценному брату Анны Джорджу… любимому родственнику.

А мое мужское бессилие?.. Неужели она наградила меня и проклятой немощью или само мое естество отказывалось соединяться с ней, хотя сам я не понимал причины своей слабости? А добившись победы, она вернула мне силы, чтобы привязать меня еще крепче.

Я начал угасать физически и, надо признать, духовно. Как и Фишера, меня оказалось не так просто уничтожить, но ущербный процесс начался. Тонкие руки Анны уверенно сталкивали меня на путь, ведущий к могиле.

Ее руки!

Тошнотворный страх охватил все мое существо; рот заполнился рвотной массой, и я выплюнул ее в стоявшую на буфете чашу.

Шестой палец Анны.

На ее левой руке был странный когтистый отросток, прилепившийся к мизинцу. Она научилась мастерски прятать его под длинными рукавами. Я примечал эту уродливую избыточность разок-другой. Однако в присутствии Анны меня всегда охватывало замешательство, и я, ослепленный, не осознавал толком того, что видят мои глаза.

Ведьминская отметина.

Желудок вновь взбунтовался и изверг зеленую горькую жидкость, ее капли, подобно фальшивым изумрудам, поблескивали на стенках чаши.

Анна читала мои мысли. Сегодня она без труда узнала, о чем я думал. Припомнилось и другое: для нее не было секретом мое желание упростить присягу для Мора, которое я так и не воплотил на бумаге.

Нет. Ее могущество не столь сильно, сюда, по крайней мере, ей не проникнуть. Я буду в безопасности, избавив себя от ее физического присутствия.

В голове все так же царил сумбур. Должно быть, Анна издали мешала моим мыслям, но не могла управлять ими или читать их.

Ее необходимо остановить. Надо распорядиться, чтобы отныне ее покои строго охранялись. А мне нужно уехать, уехать подальше, дабы вернуть прежние свободу и чистоту, окрепнуть телом и духом и придумать, как жить дальше.

Я отдам соответствующие приказы. Утром. Когда рассветет.