Ольга Алёшкина - Между нами море

— Миланочка, детка, проходи, молодец, что заглянула. Гордей, идем с нами, составишь нам компанию.

Повернулась ко мне и подозвала рукой, как ни в чем не бывало. Распорядилась. Игнорируя моё недовольство, мои желания, моё перекошенное гневом лицо. Ну, уж нет, Марина Николаевна! Я взял мать за запястье, вывел на улицу. Надо было выставить взашей Милку, но даже прикасаться не хотел.

— Мама, — наклонился я к её лицу. И медленно, по словам, произнес: — С этой женщиной у меня ничего общего. Скажи мне прямо сейчас, что тебе интересно это общение, ты видишь в ней свою подругу и я от вас отстану.

— Но, Гордей, — капризно протянула она, а я взревел:

— Так, понятно!

Решение спонтанное, импульсивное, я повел мать за собой и усадил на пассажирское кресло машины, она только глазами хлопала. Сам уселся за руль, запустил двигатель и резко тронулся. Если мы не можем поговорить в собственном доме, значит мы сделаем это в машине. Мне хотелось орать, рвать и метать, сдерживался из последних сил. Ехал без особой цели, присматривая где приткнуть машину, пока не пришла свежая мысль: а почему, собственно, нужно орать? Ведь это тоже — насилие. Почему бы, спокойно не поговорить?

— Гордей, куда ты меня везешь? — отмерла мама, покосилась на своё пёстрое кимоно и добавила: — Имей в виду, я не одета для выхода в люди.

Я не ответил. Сосредоточенно рулил, подбирая нужные слова, просёлочной дорогой спускаясь к морю. «Казаковский» спуск величали в народе эту просёлку. Его уважали, завидовали, остерегались, побаивались. Последние два пункта отец заслуживал особенно. Чем ближе мы подъезжали к морю, тем яснее становилось где мне нужно остановиться. Подъехали, заглушил машину и вывел её, опять же, за руку. На удивление мать не сопротивлялась, послушно брела за мной. Домашние туфли шлепали ей по пяткам, а она даже не пикнула.

Дошли, я сел у склона, осматривая безлюдный, дикий пляж, и ударился в воспоминания.

— Вот здесь мы познакомились, на этом самом месте, — похлопал я ладонью по земле рядом. — Я несколько замечал её, до того, как подойти, но почему-то не решался. Хотя, робким десятком никогда не отличался. Она была такой трогательной, такой грустной.

Мать походила вокруг меня, придерживая от ветра прическу, а потом села рядом в траву, вытянув по склону ноги. Сбросила обувь, вдохнула морской бриз и протянула:

— Хорошо здесь. Романтично, должно быть… И встреча эта, и влюбленность юношеская.

— Я люблю эту женщину, она моя. Он макушки до пяток, со всеми её достоинствами и недостатками, мой человечек, понимаешь?

— Ох, и настырный ты, Гордей, — восклицает, — прямо как отец!

— Отец, отец, да, что отец?! — соскочил я на ноги. — Мы обо мне сейчас говорим, не о нём.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Так и я о тебе говорю, сравниваю просто.

— Я не хочу, чтобы ты нас сравнивала! Я о Асе тебе рассказываю.

— А я может про твою Асю не хочу слушать, — нараспев протянула она. Вредничала. Я не выдержал и едко заметил:

— А могла бы. Ты даже не представляешь, как мы перед ней виноваты.

— Ой, ли! Тоже мне цаца, подумаешь. Ну, съездила я к ней и что, рассыпалась она что ли? Материнское сердце не обманешь…

— Господи, слова-то какие пафосные! — фыркнул я и повернулся к ней: — И что оно тебе подсказывает, твое материнское сердце?

— То и подсказывает! Девчонка эта — тихий омут. Беспризорницей у непутевой матери росла, а потом у тётки в приживалах, ни воспитания, ни ценностей.

— Ценности, говоришь? Это про какие ценности ты толкуешь: семейные, нравственные, какие? Нравственные, должно быть, о-о… нашей семье их не занимать…

— А тихоня твоя святоша, выходит! Если бы она любила тебя, разве уехала бы, бросив? — подняла она на меня глаза и заявила: — Папа ей заплатил тогда, чтобы она уехала. Она выбрала деньги, сынок. Не тебя, понимаешь, деньги.

— Заплатил?! Заплатил?!! — взорвался я. — Это он тебе такое сказал? Ну, конечно, и ты безоговорочно поверила.

— Не пойму, чего ты так кипятишься? Да, неприятно слышать, что тебя предали, но это так, Гордей, ты должен принять эту правду!

— Да он нанял отморозков, чтобы они поиздевались над ней, «попортили»! Как тебе такая правда? — крикнул я и долбанул кулаками по лысой башке. Поздно, слишком поздно. Зря я так, несдержанно, бесповоротно. Опустился рядом, потянув пригоршню травы, дернул клок и покаянно вздохнул: — Извини. Надеюсь, значение последнего слова объяснять не нужно.

Она молчала долгую минуту, и молчание это тяготило, а потом завертела головой:

— Неправда, это неправда…

— Правда, мама, горькая, но самая что ни на есть, правда.

На следующий день, с работы, мать ждала меня буквально у порога. Без обычной боевой раскраски на лице и, по-моему, даже не причесана. Вчера мы долго лежали на берегу: молчали, говорили и снова молчали, уж не заболела ли?

— Ты съездил к этой девочке? — с беспокойством спросила она, как будто от этого зависела чья та жизнь. А может и зависела, моя, например.

— Ася, мама. Её зовут Ася. Нет, не съездил.

— Но почему? — искренне удивилась она.

— И что я ей скажу? — прохожу в холл, огибая мать. — Приношу извинения?

— А почему бы и нет? Говори, что угодно, но не молчи! — бежит она за мной. — Ты не имеешь права молчать, Гордей. И находиться в стороне не имеешь права!

Вхожу в комнату, падаю в кресло, тяжело вздохнув. Нервозность, недосып аукаются в полной мере. Мама просачивается следом, садится на кровать. За ней, приоткрыв дверь, заглядывает Соня, справиться о ужине, но мать отшивает её и вопросительно на меня смотрит.

— Подозреваю, она меня даже знать не хочет, не то что видеть.

— Тебе не подозревать, тебе это выяснить нужно.

С шумом вздыхаю вновь, откидываю голову на спинку кресла и прикрываю глаза, надеясь мать все поймет и оставит меня одного.

Ася

Принимать гостью пришлось в доме, беседка занята отдыхающими, я начала жалеть, что впустила. Смотрела на неё и пыталась понять, что я чувствую: злость, ненависть, презрение? Нет, пожалуй. Равнодушие. Тупое, неосязаемое и безликое. Мне безразлично зачем пришла эта женщина и как она ещё готова меня оскорбить или унизить.

Сегодня она выглядела иначе. Зелёное платье, немного туши на ресницах, куда-то испарившийся напор. Может поэтому впустила? И поэтому тоже, а ещё я поклялась быть сильной, учиться давать сдачи. Она вошла, осмотрелась.

— Уютно, — заметила и смутилась, словно обманула, а я уличила её в притворстве.

Любезничать я не планировала, молча указала ей на диван — прошу. Сама выключила старый, дребезжащий кондиционер, открыла окно на проветривание и развернулась к ней:

— Итак…

Марина Николаевна не торопилась. Расстегнула сумочку, порылась в ней, но толи не нашла что искала, толи не решилась вынимать нужную вещь.

— Я немного волнуюсь, — наконец, начала она, теребя ручки, и попросила: — Вы меня не сбивайте, хорошо?

Я пожала плечами, сдвинула штору и оперлась пятой точкой в подоконник. Располагаться неподалеку нет ни малейшего желания, пусть между нами остается дистанция.

— Вы мне не нравитесь… не нравились, — поправилась она. Тоже мне открытие, это я уже давно поняла, делать ради этого повторный визит явно не стоило. Я терпеливо помалкивала, а она продолжила: — Но я готова признать свою неправоту. Вы мне не нравились та, которую я себе придумала. Настоящую Асю я просто не знаю и готова начать знакомство, разумеется, если вы не против.

Я открыла рот, чтобы ответить, но она сделала знак рукой, в итоге я сомкнула губы так и не проронив ни слова.

— Но пришла я не за этим. Не только за этим, — снова поправилась она и смутилась. — У вас не найдется стакана воды?

Наблюдать смущенную Марину ранее мне не доводилось, и я списала её поведение на волнение, делать шаг навстречу всегда тяжело. А если я правильно поняла, она пришла нынче с миром. Я прошла в кухню, вернулась со стаканом воды, попутно гадая что за метаморфоза произошла с этой женщиной. Долго гадать не пришлось, Марина сделала пару глотков, повертела стакан в руке и маетно вздохнула.

— Я пришла просить у вас прощения, — покаялась она. «Не стоит», планировала ответить я, думая о извинении за прошлое вторжение, как она сказала: — Поступок моего мужа гнусен, не поддаётся никакому оправданию.

— Вам Гордей рассказал об этом? — не поверила я. Зачем, зачем он это сделал?

— У него не было выбора, поймите, Ася, — прижала она руку к груди. — Я загнала его в тупик. Я вынудила его это сделать…

— Минуточку, — пискнула я и сбежала в ванную.

Мне требовалась передышка. Разговор повернул совсем в другую сторону, нежели я ожидала. Я прикрыла дверь и навалилась спиной, будто гостья бросится за мной следом, доказывать мне свои аргументы, а я не дам ей ворваться. Постояла так и шагнула к раковине, пустила воду. Заметила два серых пятнышка, сунулась под ванную, достала порошок, губку. Щедро отсыпала на белый фаянс и принялась отчаянно тереть, чтоб добела. Уловила своё отражение в зеркале: мечущийся взгляд, пылающие щеки и отшвырнула губку — ну, сколько можно! Запустила обе руки под воду, умылась и отправилась обратно в комнату, в глубине души надеясь — гостья ушла.

Но мои чаяния не оправдались, Марина Николаевна не испарилась. Полупустой стакан отправлен на стол, в руках её пудреница, которую она захлопнула, как только я вошла.

— Я могу продолжить? — спросила она. Я кивнула, да, конечно, и опустилась в кресло, сохранять спокойствие в нем гораздо комфортнее. — Не подумайте, что я выгораживаю мужа, но я больше чем уверена, о содеянном он раз сто пожалел, не меньше. Порой я замечала, его что-то гнетет, списывала это на другие сложности. Разумеется, о подобном я и помыслить не могла. От мужа я никогда не откажусь, тут лукавить не стану, но, если вы позволите, принесу извинения и от его имени. Сам этого сделать не может, однако, я уверена, просил бы. Простите его, Ася. Всех нас простите. Конечно, вы имеете полное право…

— Достаточно, — перебила я. Показалась себе грубой и пояснила: — Я не хочу больше говорить об этом. Я просто хочу поскорее забыть и начать жить заново.

Я поднялась, намекая, что аудиенция окончена. Хватит на сегодня с меня. Она всё правильно поняла и тоже поднялась, но всё-таки не удержалась и ещё раз сказала:

— Извините.

— Вас извиняю. Но сомневаюсь, что у меня когда-нибудь получится простить… вашего мужа.

— Да, я понимаю, — рассеянно вздохнула она и подхватила сумочку. Сунула пудреницу внутрь, пошла к выходу. Я отправилась за ней, проводить, когда мы достигли калитки, Марина повернулась и ляпнула: — Мы могли бы подружиться, по крайней мере, попробовать…

От неожиданности я закашлялась, а она смутилась. Тогда я подумала: надо что-то сказать, но не нашлась, что ответить. Пустых обещаний давать не люблю, к тому же, далеко не уверена, нужна ли ей эта дружба. Она как будто ждала и уходить не спешила, я неопределенно покачала головой и пискнула:

— Может быть.

«Хорошо», — кивнула она и попрощалась. Я с облегчением захлопнула калитку и ткнулась в неё лбом. Горячий, черт! Металл успел прогреться невыносимо.

Мы уминали с Гамлетом окрошку, причем, он ел на кефире, что мне показалось абсолютнейшей дикостью, но на вкус и цвет, как говорится, когда он заметил:

— А ты чего такая довольная? — Я отвлеклась от тарелки и ответила:

— Просто. Погода вон хорошая, выходит и настроение.

— Погода больше недели хорошая, — хмыкнул армянин, — а настроение только сейчас.

— Господи, Гамлет, жуй свою кефирную бурду и не умничай.

— Э-э… почему бурда? Ты в свою тарелку загляни.

— Ну, и зануда же ты! — попеняла я.

— Э-э… почему зануда?

Я только развела руками — тебе ещё нужно объяснять? Он сообразил и заулыбался, а потом в доказательство, мол, не зануда, рассказал анекдот про армянина с индюком на Красной площади. С чувством, напустив в речь ещё больше акцента. Я посмеялись и спросила:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ты на рынок сейчас?

— Да. Гости из пятого номера шашлык заказали, мяса совсем нет.

— Я с тобой.

Болтаться с ним по рынку оказалось довольно весело. Мне отовсюду неслось: «барев дзес, красавица!», и, как ни странно, я находила это приятным и нисколько не оскорбительным. Улыбалась, здоровалась в ответ и шлепала себе по рядам дальше. Гамлет иногда хмурился, а иногда что-то отвечал на своём языке. С одним из продавцов фруктов пустился в небольшую перебранку, результатом которой стала пластиковая миска клубники в моих руках. Мой компаньон бранился, совал торговцу деньги, а тот махал на него рукой, иди, мол, и купюру брать отказывался. Перепалка состоялась на армянском, но суть я смогла уловить. Торговцу не пришлось по вкусу замечание Гамлета на брошенное мне «красавица», тогда он решил из принципа вручить мне презент в виде клубники, Гамлет, в свою очередь, вознамерился во что бы то ни стало, заплатить за неё. Постепенно моя скромная персона отошла на второй план и главным для них стало: одному вручить, второму ни взять. Закончилось это тем, что я утянула Гамлета за рукав, а тот на меня надулся, потому как, деньги в этот момент находились в его ладони. Я лишь посмеивалась.