Марк Леви - Между небом и землей

Твой отец был хорошим человеком, но Энтони в моих глазах был единственным: никто не смотрел на меня так, как он, никто не говорил со мной так, как он; рядом с ним ничего не могло случиться со мной, я чувствовала себя абсолютно защищенной. Он понимал каждое мое желание и не уставал выполнять их. Вся его жизнь была основана на гармонии, на теплоте, на умении давать. Он протягивал мне руку, а я искала смысл существования в борьбе и не умела принимать дары. Я струсила, я заставила себя поверить, что это счастье невозможно, что жизнь не может быть так сладка.

Единственную ночь мы занимались любовью; тебе было тогда пять лет. Я забеременела, но тогда не сохранила ребенка. Я никогда не говорила об этом Энтони, но уверена, что он знал. Он всегда все угадывал во мне.

Возможно, хорошо, что все произошло именно так, – из-за моей болезни. Но я все же думаю, что болезнь, может быть, не развилась бы, если бы я была в мире с самой собой. Все эти годы мы жили в тени моей лжи, я лицемерила с жизнью, и она мне этого не простила.

Вот ты и узнал намного больше о твоей матери. Я колебалась, говорить ли тебе, в очередной раз боясь осуждения. Но не я ли учила тебя, что худшая ложь – это ложь самому себе?

Существует так много вещей, которые мне бы хотелось разделить с тобой, но нам было отпущено мало времени. Энтони не стал тебе отцом из-за меня. Когда я узнала о своей болезни, было уже поздно отступать.

Ты найдешь массу всего в неразберихе, которую я тебе оставляю, твои фотографии, мои, Энтони, его письма – не читай их, они принадлежат мне. Они здесь, потому что я не могла решиться с ними расстаться. Ты спросишь, почему нет фотографий твоего отца, – я порвала все однажды ночью – я была в гневе на себя…

Я старалась сделать лучшее из возможного, любовь моя, лучшее из всего, что могла сделать женщина, какой я была, со всеми своими достоинствами и недостатками; но знай, что ты был моей жизнью, всем ее смыслом, самым прекрасным, что со мной произошло. Я молюсь, чтобы однажды и ты узнал это несравненное чувство – иметь ребенка; ты многое поймешь.

Моей самой большой гордостью было бы остаться твоей Мамой, навсегда.

Я люблю тебя.

Лили

Артур сложил письмо и положил на чемодан. Лорэн увидела, что он плачет, подошла к нему и вытерла слезы кончиком указательного пальца. Удивленный, он поднял глаза, и горе его было смыто нежностью ее взгляда. Потом палец Лорэн скользнул к его подбородку и приподнял его. Артур провел рукой по ее щеке, потом их губы соприкоснулись…

– Почему ты делаешь это для меня, Артур?

– Потому что я люблю тебя, и тебя это не касается.

Он взял ее за руку и повел из дома.

– Куда мы идем? – спросила она.

– К океану.

– Нет, здесь, – сказала она, – сейчас.

Она встала перед ним и расстегнула ему рубашку.

– Но как ты сумела, ты же не могла?..

– Не задавай вопросов, я не знаю…

Она заставила рубашку соскользнуть с его плеч, проведя руками по спине. Он почувствовал, что растерялся – как можно раздеть фантом? Она улыбнулась, закрыла глаза и в ту же секунду оказалась обнаженной.

– Мне достаточно было подумать о модели платья, и оно немедленно оказывалось на мне; не представляешь, как я этим попользовалась…

Она обвилась вокруг него и поцеловала.

В душу Лорэн проникло его мужское тело, а ее душа проникла в тело Артура – на миг объятия… Чемодан был открыт.

Инспектор Пильгез явился в госпиталь в одиннадцать часов.

Старшая по смене позвонила в полицию, как только заступила на службу, в шесть часов утра. Пациентка в коме исчезла из госпиталя, и речь идет о похищении.

Записку с соответствующей информацией Джордж Пильгез нашел на своем столе, когда пришел на работу, и пожал плечами, задаваясь вопросом, почему дела такого рода вечно сваливаются именно на его голову. Сорвав зло на Наталии, которая распределяла вызовы, поступающие в Центральную диспетчерскую, он развернулся на каблуках и отбыл. Начиналась плохая неделя. И она была лишь продолжением другой плохой недели, которая закончилась два дня назад.

***

В больнице Джордж Пильгез встретился со старшей медсестрой Ярковицки. Она увидела перед собой плохо выбритого мужчину, полноватого, но не лишенного элегантности.

– Это ужасно, – сказала она, – никогда ничего подобного не случалось.

Тем же тоном она добавила, что председатель административного совета госпиталя был вне себя и хотел бы повидаться с инспектором после полудня. Он должен вечером доложить о случившемся членам совета. «Вы ведь найдете ее, инспектор?»

– Возможно, если вы мне расскажете все с самого начала.

По словам Ярковицки, похищение произошло в момент смены служб. Вечернюю сестру еще не нашли, а ее ночная сменщица подтвердила, что во время обхода в два часа ночи место было пустым. Она подумала, что пациентка умерла, а постель еще не прибрали. Такова традиция – в течение двадцати четырех часов постель, на которой скончался пациент, остается незанятой. И только когда Ярковицки делала свой первый обход, она осознала всю драматичность происшедшего и забила тревогу.

– Может быть, больная очнулась от комы, почувствовала, как ей тут надоело, и отправилась пройтись – что вполне понятно, если она пролежала довольно долго.

– Я очень ценю ваш юмор, поделитесь им с ее матерью, она сейчас в кабинете начальства и придет сюда с минуты на минуту.

– Да, конечно, – согласился Пильгез, разглядывая носки своих башмаков. – А в чем может заключаться выгода или смысл, если это похищение?

– Какое это имеет значение? – ответила раздраженно медсестра, как если бы они зря теряли время.

– Знаете, – сказал Пильгез, устремляя на нее настойчивый взгляд, – как бы странно это ни звучало, девяносто девять процентов преступлений имеют мотив. В принципе больного в коме не похищают воскресным вечером просто для того, чтобы посмеяться. Кстати, вы уверены, что ее не перевели в другое отделение?

– Я уверена; в приемном отделении остались справки о транспортировке, ее увезли на «скорой помощи».

– Какая компания? – спросил он, доставая блокнот.

– Никакая.

Когда утром ей сообщили, что кровать 505 свободна, она тут же отправилась в приемное отделение. В регистратуре ей передали документы, и она сразу увидела, что дело неладно. Не хватало одного формуляра, а синий был заполнен неправильно.

– Я не понимаю, как эта кретинка позволила себя надуть…

Пильгез пожелал узнать данные «кретинки».

Ее звали Эммануэль, и вчера она дежурила на входе…

– Это она допустила.

Джордж чувствовал, что у него начинается звон в голове от звуков голоса старшей медсестры. Поскольку в момент происшедшего она отсутствовала, Пильгез взял список вчерашнего персонала и с чистой совестью откланялся.

Из машины он позвонил Наталии и попросил пригласить в участок всех лиц из списка.

***

К концу дня он выслушал всех и узнал, что в ночь с воскресенья на понедельник фальшивый доктор, переодетый в халат настоящего медика и, кстати, весьма антипатичный на вид, появился в госпитале в сопровождении санитара скорой помощи и с подложными документами на перевозку. Эти двое без всяких трудностей забрали тело мисс Лорэн Клайн, пациентки, находящейся в глубокой коме.

Однако свидетельство студента-медика внесло поправки в рапорт: фальшивый доктор мог быть и настоящим. Вышеозначенный студент позвал его на выручку, и тот оказал ему значительную помощь. Как уточнила медсестра, которая принимала участие в этом непредвиденном вмешательстве, точность, с которой он осуществил введение катетера, заставляла думать, что он был хирургом или, как минимум, работал в службе скорой помощи.

Пильгез поинтересовался, мог ли простой медбрат ввести катетер, и получил разъяснение, что медсестра или медбрат достаточно подготовлены, чтобы провести такого рода процедуру, но все обстоятельства – быстрота решения, указания, данные студенту, и уверенность движений – свидетельствуют скорее в пользу его принадлежности к врачебному корпусу.

– Есть идеи по этому делу? – спросила его Наталия, уже собравшись уходить.

– Ничего не складывается. Врач, который вроде бы приехал похитить из госпиталя женщину в коме, работа профессиональная, «скорая помощь» подставная, бумаги поддельные.

– И что ты думаешь?

– Возможно, торговля органами. Крадут тело, перевозят в секретную лабораторию, оперируют, забирают части, которые их интересуют, печень, почки, сердце, легкие, и все это продается за баснословные деньги не слишком щепетильным клиникам.

Оставшись один на этаже (ночная бригада размещалась внизу), Пильгез включил компьютер и соединился с центральной картотекой. Набрал на клавиатуре слово «клиника» и закурил сигарету, ожидая, пока сервер найдет то, что надо. Через несколько минут принтер начал выплевывать страницы распечатки. Инспектор собрал всю кипу и отнес к себе на стол, ворча:

– Ну вот, навалил!

И чтобы определить, кто из них мог быть замазан в деле, осталось только связаться с сотней региональных банков и выяснить список частных клиник, которые обращались с просьбой о банковской ссуде за последние десять месяцев. Из полутьмы от входа донесся вопрос Наталии:

– Почему за последние десять месяцев?

– Потому что таков полицейский инстинкт. А почему ты вернулась?

– Потому что таков женский инстинкт.

– Очень мило с твоей стороны.

– Все зависит от того, куда ты потом поведешь меня ужинать. Думаешь, напал на след?

На его взгляд, след казался слишком простым. Он решил, что неплохо бы Наталии созвониться с отделом контроля муниципальной патрульной службы и поинтересоваться, не мелькало ли в текущих рапортах за воскресную ночь какое-нибудь упоминание о «скорой помощи».

– Никто не гарантирован от случайной удачи, – заметил он.

Наталия сняла трубку.

Дежурный полицейский проглядел данные на своем компьютере. Ни одного рапорта подано не было. Наталия попросила расширить поиск на весь район, но экран был нем. Дежурный искренне сожалел, но ни одна машина срочной службы не была объектом ни уличного происшествия, ни рутинного контроля в ночь с воскресенья на понедельник.

Наталия повесила трубку, предварительно попросив сообщить, если вдруг появится новая информация.

– Очень жаль, но у них ничего нет.

– Ну что ж, поведу-ка я тебя ужинать, поскольку банки ничего нового нам сегодня не сообщат.

Они отправились в «Перри» и сели в зале, выходящем окнами на улицу.

Джордж рассеянно слушал Наталию, поглядывая сквозь стекло на улицу.

– Как давно мы знакомы, Джордж?

– Это один из вопросов, которые никогда не надо задавать, красавица моя.

– Почему?

– В любви нет места арифметике!

– Все-таки сколько?

– Достаточно, чтобы ты меня выносила, и недостаточно, чтобы ты меня больше не могла выносить!

– Нет, гораздо дольше!

– С клиниками неувязка. Я все время упираюсь в мотив преступления: в чем здесь интерес?

– Ты видел ее мать?

– Нет, завтра утром.

– Может, это она, ей надоел госпиталь.

– Не говори глупости, только не мать, это слишком рискованно.

– Я хочу сказать, возможно, она решила положить всему конец. Приходить каждый день и видеть своего ребенка в таком состоянии… Иногда начинаешь думать, что лучше бы все прекратилось, начинаешь соглашаться с мыслью о смерти.

– И ты себе представляешь, как мать проворачивает подобное дело, чтобы убить собственную дочь?

– Нет, ты прав, это слишком дико.

– Без мотива мы ничего не найдем.

– Остается твой след – клиники.

– Думаю, это тупик, я там ничего не чувствую.

– Зачем ты так говоришь? Ты же хотел, чтобы я осталась с тобой поработать сегодня вечером!

– Я хотел, чтобы ты поужинала со мной сегодня вечером! Нет, это слишком бросается в глаза. Они никогда не смогли бы повторить подобный трюк, все больницы будут начеку, а я не думаю, чтобы цена одного тела стоила такого риска. Сколько стоит почка?

– Две почки, печень, селезенка, сердце – все вместе около ста пятидесяти тысяч долларов.

– Еще дороже, чем у моего мясника, подумать только!

– Ты отвратителен.

– Сама видишь, это ложный путь – для клиники, даже оказавшейся на мели, сто пятьдесят тысяч долларов ничего не изменят. Нет, деньги здесь ни при чем.

– Возможно, дело в срочной необходимости получить конкретный орган.