— Мне ничего не нужно! — сказала она сердито.

— Я прошу тебя кое-что для меня сделать.

— Что?

— У моей двоюродной сестры на следующей неделе день рождения. Я хочу, чтобы ты помогла мне выбрать подарок.

Она растерялась. Ему стало смешно.

— Я должен сделать ей хороший подарок.

— Купи украшение.

— Я хочу купить платье. Она такого же роста как ты и у нее примерно такие же волосы.

— А комплекция?

— Не такая впечатляющая, как у тебя.

Она поверила. Посмотрела вокруг и направилась к пестрым рядам вешалок.

— Какой цвет ей нравится?

— Помню, она говорила про белый. Но цвет — не главное.

Ольга шла по рядам, рассматривая платья.

— Вам помочь? — спросила продавец.

— Нам нужно красивое летнее платье на эту девушку, — сказал он.

Когда в примерочной Ольга задернула штору, и он услышал, как с тихим шорохом она стягивает с себя джинсы, ему показалось, что он видит, как плотная ткань сначала открывает ее белье, крутой изгиб бедер, и далее сползает с ее длинных сильных ног, оголяя их безупречные линии. Она отдернула штору.

На ней было короткое красное платье, шея и руки были открыты. Она стояла, немного согнув ногу в колене и опустив руки вдоль тела. Ткань казалась тонкой и тяжелой, она плотно лежала на круглых выступах груди и бедер, а на животе была свободна. Оно очень ей шло, она была стройна и объемна, как сильная лань на длинных ногах.

— Повернись, — сказал он.

Она медленно повернулась. Тяжелая материя как на полке лежала на высокой попе. Изгиб под коленом перетекал в полную голень «бутылочкой».

— Мне кажется, хорошо. Что скажешь?

— Нормально, — она пожала плечами, — но я бы такое не надела.

Оно ей шло, но вызывало ассоциации, которые были недостойны ее.

— Платье отличное и тебе идет, только цвет не тот. Слишком вульгарный, — сказал он.

Она померила несколько платьев. Одно из них было голубое в крупный белый горох, с белым воротничком как на школьной форме для девочек. Оно понравилось Зудину. Он заметил, что ей оно тоже понравилось. Это было простое короткое платье для молоденькой девушки, белый воротничок делал его немного старомодным, зато подчеркивал нежную шею, и вообще само платье казалось каким-то светлым, праздничным и очень подходило для солнечного дня.

Ольга вертелась перед зеркалами, разглядывая себя.

— Оль, почему ты всегда носишь джинсы? — спросил он.

— Потому что джинсы удобны и практичны.

— На всем свете не найти такой пары ног, как у тебя.

— Перестань, — сказала она, шурша платьем.

— Это истинная правда.

Она выставила вперед правую ногу.

— Ты считаешь это красивой ногой? — Она повернула носок сначала в одну сторону, потом в другую, показывая икроножную мышцу.

— Я считаю это совершенной ногой.

Она уперла руки в бока.

— Не нога, а бульонка какая-то. Как у рабочей лошади.

Он улыбался, любуясь ей.

— Не говори ерунду. Повторяю, твои ноги — самые прекрасные в мире и короткое платье на тебе отлично это доказывает.

Она снова повертелась перед зеркалом, не доверяя ему полностью. Ей и самой нравилось.

— Можешь пройтись перед примерочными?

— Зачем?

— На расстоянии лучше видно.

Она вышла, посмотрела, не видит ли ее кто-нибудь кроме него, сделала несколько шагов, и оглянулась, положив руку на талию, как манекенщица.

— Пройдись еще.

Она ушла дальше, увидела себя в зеркалах, засмотрелась. Он взял ее джинсы, кофту, сумочку, сложил кое-как в пакет, и направился к кассе, а она еще вертелась перед зеркалом.

— Мы покупаем то, которое на девушке, — сказал он.

— Я бы выбрала это, — услышал он голос Ольги, которая не могла оторваться от зеркала.

— Я тоже его выбрал.

Она ушла в примерочную, и тут же вернулась.

— Где мои вещи?

— У меня есть двоюродная сестра, но я не собираюсь дарить ей это платье, — сказал он, убирая в карман бумажник, и не поднимая глаз.

— Что это значит?

— Это твое платье и я хочу, чтобы сегодня ты была в нем.

— Что? — она поправила очки.

— Я прошу тебя.

— Сейчас же верни мои вещи и забери эту тряпку! — выпалила она и дернула за подол, словно собиралась сорвать его с себя прямо здесь.

Он подошел к ней. От гнева у нее выступили слезы. В отдел вошли две женщины. Он хотел взять ее за руку, но она отдернула ее.

— Прости…

Неожиданно он встал на одно колено.

— У меня не было выхода. Я прошу тебя остаться в этом платье, потому что только оно может сказать всем, как ты прекрасна.

Они приехали на Воробьевы Горы. Он припарковался на Университетской площади. Было тепло, как летом. Зудин открыл дверь со стороны Ольги и предложил ей руку. Он был безупречен, как Джеймс Бонд, светился улыбкой, белая в полоску рубашка и серые брюки очень шли ему. Пиджак он оставил в машине.

— Как настроение? — спросил он, когда она вышла из машины.

— Сносное.

— Хорошо. Это очень важно для прогулки, которая нам предстоит.

— Прогулки?

— Да. Мы будем гулять! А это, — он сделал широкий жест перед собой, — Самое лучшее место в Москве. — Сколько свободы!

— Уже листочки распустились. — Ольга была растеряна, она не ожидала увидеть его в таком восторге.

Ветер-озорник разогнался над площадью, порхнул по ногам и под платье. Она поймала подол, прижала к себе. Их маленькие фигурки потерялись в огромном пространстве прямых линий. Зудин взял ее за руку и повел к зданию университета.

— Какой мощный простор, дышится как! — Его энергия перехлестывала через край. — Знаешь, я потомственный москвич, но во всей Москве люблю только это место. Здесь я по-другому себя чувствую. Эти внушительные здания, широта делают меня счастливее. И потом, именно здесь невольно приходят мысли обо всей стране. Здесь верится, что все у нас будет хорошо. Именно такой и должна быть наша страна — простор, цветущие сады, величественные здания, молодые прекрасные люди. Оль, что ты об этом думаешь?

— Ты в курсе, что эти прекрасные здания построили заключенные?

— Это же не умаляет их красоты.

— Но о счастье говорить как-то неуместно, тебе не кажется?

— Я знаю, все это на костях, но смотрю в будущее с оптимизмом. Когда-нибудь мы станем богатыми и счастливыми. Тебе нравится здесь?

— Нравится. Только у меня другие ассоциации. Когда я вижу такую архитектуру, я невольно думаю о египетских пирамидах, которые построили рабы. — Она высвободила руку из его ладони и взяла его под руку. — Но, конечно же, это очень красиво и монументально. Я бы хотела поездить по миру и сравнить, как у них.

— Ты нигде не была?

— В Турции и Египте. Но кроме моря и пирамид ничего не видела. Я хочу побывать в Европе, в Америке, в Азии. А где был ты?

— Много где. — Он сказал это спокойно, без тени бахвальства, устремив вперед прищуренные от солнца глаза.

— Везет! — ей понравилось, как он это сказал, она засмотрелась на его мужественный профиль.

— Везенье здесь не причем. Нужны лишь деньги и время.

Они повернули на улицу Академика Самарского и пошли к Менделеевской. Слева как пирамида Хеопса, стояла высотка.

— Где тебе понравилось? — спросила она.

— Везде найдется что посмотреть. Наши ездят только на море. Дай нам море, бар с напитками и шезлонг и нам больше ничего не надо.

— Неправда!

— Таких много. Им неинтересно, как живут люди, чем, какие у них города. Если город, то только Париж, Лондон или Нью-Йорк. А многие ли были в Будапеште? Какая там архитектура! У нас если Голландия, то Красные фонари, а посмотреть страну — она вся-то не больше Московской области, — а как игрушка, там даже природа сделана руками человека. Вся страна — творение рук человеческих. Да что далеко ходить — как прекрасен Киев!

— Почему всем нравится Париж?

— Париж — великий город, может, это самый прекрасный город в мире, но прекрасен не только Париж, вся Франция прекрасна, и чем южнее, тем прекрасней.

— Понятно, отдыхать ты предпочитаешь заграницей.

— Я не предпочитаю заграницу, я отдаю ей должное.

— А где ты был в России?

— Питер, Карелия, Золотое Кольцо, Урал, Кавказ, Черное море, само собой. Но еще больше мест, где я не был, но хочу побывать.

— Например?

— Например, на Алтае, на Байкале, на Крайнем Севере, на Камчатке.

Они прошли перед зданием МГУ и повернули обратно. Фигурки студентов тонули в просторе площади.

— Где тебе понравилось в России?

— Везде, кроме Москвы.

— Почему такая нелюбовь к родному городу?

— Москва всегда была патриархальной, и должна была такой остаться. Из нее нельзя делать мегаполис, она перестанет быть Москвой.

— Но когда строились эти здания, — Ольга показала на университет, — они тоже не отражали дух Москвы.

— Они отражали нас, чем мы тогда жили.

— Ну и чем же?

— Мы строили коммунизм.

— Коммунизм — утопия.

— Но мы в нее верили. А Москва-Сити что отражает? Лондон? Йокогаму? Все это чужое нам. Стекло и бетон до неба — символ власти денег.

— Так строят сейчас по всему миру.

— Заложите новый город и постройте в духе времени, если так надо. А Москву надо было оставить в покое. Как Питер. Но теперь уже поздно об этом говорить. Питеру повезло, он остался самим собой.

— Ты пессимист.

— Нет!

Он перебежал с тротуара на площадь, распластал руки и задрал лицо вверх.

— Как же здорово! Здо-ро-во!! — крикнул он.

Несколько парней и девушек обернулись в их сторону. Зудин сиял улыбкой.

— А ты говоришь — пессимист. Тебе не хочется порадоваться со мной на пару?

— Я не проявляю радость так бурно, — пробормотала она. — На нас смотрят.

— Ну и что. Мне так хорошо, что я не могу держать это в себе.

— Тебе всегда здесь так хорошо?

— С тобой — особенно…

Он посмотрел на нее с каким-то мальчишеским задором, подбежал, подхватил на руки и закрутил.

— Что ты делаешь? — крикнула она.

Он остановился, чмокнул ее в щеку, посмотрел в ее распахнутые от удивления глаза и поцеловал в губы. Он ждал ответного движения, но она сжала рот. Он снова закружил ее, понес по тротуару, вытянув вперед счастливое лицо. Потом неожиданно свернул в сторону и понес под яблонями, утопая во влажной земле. Она сдавила его шею, словно он нес ее через реку.

— Ты куда?

— Сейчас, подожди…

Ее тело сводило его с ума, упруго-податливое, тяжелое, но его рукам было не тяжело. Он чувствовал, как оно одновременно и боится и хочет его рук. Она задыхалась, смотрела на него, не мигая, а в стеклах очков плясали озорные блики. Он поставил ее под яблоней, покрытой бледными, едва распустившимися листочками.

— Ты… чего?.. — она искала ответа в его глазах.

— Тихо… — прошептал он.

Он взял ее за плечи и хотел поцеловать, но она отвернулась, и так стояла перед ним, стремясь к нему грудью и пряча лицо. Он погладил ее по спине, по талии, положил руку на попу и поцеловал в шею. Она вздрогнула, задышала, и он стал осыпать ее поцелуями, плечо, шею, щеку, подбираясь к губам. Она снова дернулась, на этот раз сильней, он хотел удержать ее, но ударился о сук. Она отбежала на несколько шагов и смотрела на него, испуганная как лань. Он тер ушибленное место и улыбался.

— Сумасшедшая!

Она не могла унять дыхание, ее волосы растрепались и упали на плечи. Она была похожа на необъезженную кобылицу, длинноногую, крутобокую, с вздыбленной гривой. Он подошел и протянул руку. Она хотела не даться, но он схватил ее за плечи, прижал к себе и стал искать губами ее лицо. Она крутила головой, пыталась вырваться, но не кричала.

Он сгреб ее, обхватив одной рукой ее локти, а другой негрубо, но настойчиво повернул ее лицо к себе. Она смотрела на него своими черными, будто оправленными в стекло глазами, а он смотрел на нее своими голубыми, как молнии. Он дотронулся до ее сомкнутых губ, дотронулся еще, обнял их губами и не отпускал, пока они не разомкнулись. Она перестала бороться и прижала к груди руки. Ее неумелый рот жадно отвечал на его победную ласку.

Он открыл глаза. Ее веки дрожали. Очки немного съехали. Ноздри трепетали, не в силах совладать с дыханием. Ее лицо было свежим, как у маленькой девочки. Ресницы разомкнулись, она увидела, что он смотрит, и оттолкнула его. Она несколько секунд не сводила с него взгляд, открыв красивый влажный рот, и вдруг повернулась и побежала. Остановилась на тротуаре и уставилась на свои испачканные кеды. Он вышел на тротуар и стал топать, обивая с ботинок комки земли.