Александр Вольф - Мгла

Ромашка легла. Сашка отчаянно посмотрел на ее крутые ягодицы и взмахнул вениками. Пошел жар. Она спрятала голову и руки под войлочной шляпой. Ее блестящее тело поплыло в пару. Сашка тряс вениками, и вместе с вениками трясся сам. Пошли ядреные шлепки.

— Так ее, так, — улыбался Зудин.

Когда Сашка опустил веники, Ромашка перевернулась, неуклюже, как сонная или беременная, и закрыла глаза. Сашка посмотрел на ее набухшее тело, на розовые соски, на широкую полоску волос на лобке. Все в ней было совершенным, от лица до этой поперечной светло-русой полосы. Он не знал, как к ней подступиться.

Сашка хлестал ее и сам задыхался от жара. Она упорно терпела, поджимая обожженные горячим воздухом губы. Но когда перед глазами у нее поплыли круги и зрачки ушли под веки, он остановился. Ромашка пошевелилась, он бросил веники и помог ей подняться. Даже оказавшись на улице, она не сразу пришла в себя. Зудин обдал ее из ведра колодезной водой.

— Б…!

Она вскинула на него глаза, словно хотела ударить. С ресниц падали капли, от тела шел пар. Ромашка стояла в весеннем саду, как бы недоумевая, горячая и скользкая, словно рожденная из прибоя. Зудин захохотал, взял ее за плечи и увел в предбанник. Он обернул ее простыней, усадил за стол. Она сидела, закрыв глаза. Он поднес к ее губам кружку пива, но она отвернулась.

— Потом.

Зудин ушел в парилку. Ромашка услышала шипенье воды на камнях, шлепки вениками и затем кряхтенье. Зудин парил Сашку. Мысли были как полежавшее в воде мыло, от этого на все было наплевать. Ромашка открыла глаза, сделала усилие, чтобы поднять руку, и выпила махом полкружки. Блаженство, как от прикосновения мужчины, наполнило ее всю до краев.

Сашка выскочил на улицу, послышался плеск воды и ядреное «Ухх!». По ногам пополз холод.

— Пойдем, я тебе массажик сделаю, — сказал Зудин.

— Потом. Мне так хорошо. Всю жизнь бы так сидела.

— Пойдем, еще лучше будет.

— Лучше некуда.

Все же он увел ее. Ромашка сидела, закрыв глаза, а он тер ее мочалкой со всех сторон, сразу всю. Она с покорностью принимала его омовение. Он окатил ее водой и стал гладить голыми руками, по спине, по бокам, по ногам, между ног. Она двинулась вперед и развела ноги, чтобы ему было удобней.

Зудин расправил на полке простыню и положил Ромашку на спину. Она снова закрыла глаза. Он выдавил на ладони крем и стал намазывать ее тело. У нее приятно защекотало в носу от запаха крема. Большие властные руки заскользили по ней, Ромашке захотелось. Ей сделалось необыкновенно хорошо, голова отключилась, остались только тело и кайф. Зудин мял ее, щипал, оттягивал кожу, двигал холмы ее ягодиц, сдавливал и проминал каждую мышцу.

— Перевернись.

Ромашка перевернулась, и он продолжил работу над ее мышцами, взял ее руку и стал проминать каждый мускул под кожей, каждое сухожилие, каждый сустав. До ломоты проработал ладонь и пальцы. Потом то же самое с другой рукой.

Он взял ее всей пятерней между ног. Ромашка почувствовала его пальцы, желание поднялось, как тепло от уголька, на который подули. Она открыла глаза, посмотрела на него, нависшего над ней как утес, потрогала его член, и желание сделалось сильным. Она села, разомлевшая, подняла на него глаза и убрала с лица прилипшие волосы. Ромашка смотрела так, словно стояла перед Зудиным на коленях, потрогала его снова, взяла в кулак и потянула, ощутила, как он растет, и улыбнулась.

— Дай крем.

Она намазала его, а когда он встал, стала мазать и все остальное, тиская и перебирая пальцами его корнеплодную гроздь, набухшую и унавоженную ее заботливой рукой. Ромашка любила наблюдать, как у него встает.

Зудинн сел, она закинула на него ногу, направила рукой и погрузила на него свое отяжелевшее разгоряченное тело.

Когда они вернулись в предбанник, на столе уже дымился шашлык, сверкали красные и зеленые дольки нарезанных овощей. Ромашка медленно, словно розовое облако, проплыла мимо стола и начала одеваться. Сашка жевал и, не мигая, смотрел на нее.

— У тебя листик к ноге прилип, — сказал Зудин.

— Где? — она картинно повернулась и посмотрела на себя через плечо.

— Под попой.

Она взяла себя за одну ляжку, потом за другую.

— Чего ты мелешь!

— Я — для Сани. Твои ноги сводят его с ума.

— Саш, ты чего? — улыбнулась она.

Сашка кивнул и заулыбался еще шире.

— Они же толстые, — Ромашка надела трусы и повернулась перед ним, показывая себя со всех сторон.

— Они идеальны, — сказал Сашка. — Ни у одной девчонки я не видел таких.

— Нет, у меня слишком широкие бедра, и жопа здоровенная. Мне надо похудеть.

— Ты лучше всех, — Сашка помолчал и неожиданно закончил. — У тебя должно быть много детей.

Зудин засмеялся.

— Я серьезно, — продолжал Сашка. — В тебе такая порода, что ты просто обязана ее продолжить.

— Да, порода у меня есть. Мой прадедушка был купец. Аким Иванович Баринов, — сказала она.

— Ты тоже Баринова? Купчиха! — сказал Зудин и все трое засмеялись.

Она так и села за стол с голыми ногами, в трусах, свитере и носках. Уже за столом расчесала волосы и собрала в хвост. Зудин оделся и сел с другой стороны, чтобы она была между ним и Сашкой.

— Дай руку, — попросил Сашка.

Ромашка протянула ему руку, голую до локтя. Он взял ее в свою ручищу как в чашу, как будто собирался гадать, и провел по ней пальцами, перевернул и поводил по тыльной стороне ладони, по пальцам с крепкими, покрытыми красным лаком ногтями.

— У тебя будут прекрасные сыновья. У тебя не бледная ручка с синими жилками и тонкими пальчиками, а красивая по-женски сильная рука, от нее веет теплом и здоровьем. У женщин с такими руками рождаются рослые и здоровые сыновья, — сказал Сашка.

Он поднял рюмку, Зудин и Ромашка тоже взялись за рюмки.

— За богатырей и их матерей! — Зудин выпил, запрокинув голову.

— За тебя, Ромашка! — Сашка вылил в рот содержимое рюмки, не сводя с нее глаз.

— Спасибо, ребята! — она тоже выпила и зажала рот тыльной стороной ладони, на глаза выступили слезы.

— Занюхай! Занюхай! — Сашка и Зудин совали ей в нос черный хлеб и шашлык.

Ей стало горячо в груди, тепло пошло по всему телу, она съела кусок шашлыка и засмеялась. Ей было очень хорошо.

Ромашка не чувствовала себя пьяной и хорошо помнила, как они перешли в дом, в просторную комнату с низким потолком и большой кроватью. У Ромашки было ощущение, как будто она смотрит на себя со стороны, как будто все происходит не с ней. Кровать была застелена, пахло деревом и чистым бельем. Сашка включил ночник, похожий на гриб, и комната наполнилась мягким желтовато-коричневым светом. Четкие очертания имело только то, на что был направлен взгляд, остальное тонуло в загустевшем по углам мраке.

Ромашка была благодарна им обоим за заботу, и все же испытывала стыд. Она села на кровать и стала раздеваться. Зудин помогал ей. Она видела, что его руки дрожат. С ним так бывало, когда он хотел очень сильно.

Зудин раздел ее до гола. Ромашка сидела, уронив на колени руки, щурилась на желтый свет и улыбалась. Она видела, что Зудин и Сашка тоже немного волнуются. Растерянность Ромашки и нерешительность мужчин, которые смотрели на нее и снимали с себя одежду, делали этот момент похожим на жертвоприношение. Как будто омовение в бане было нужно для того, чтобы положить ее на ложе-жертвенник, и вырезать внутренности, нарушить связи и сочленения, посредством которых в этом молодом, здоровом и красивом теле присутствует жизнь.

Раздевшись, Зудин стал целовать ее; он как будто извинялся и умолял ее осторожными поцелуями. Сашка был рядом. Теперь на нем были другие трусы, узкие, с неестественно выпирающим спереди комком. Ромашке захотелось потрогать его, но она подумала, что первым должна трогать Зудина. Она взяла Зудина за член, у него был твердый как кол, и стала ласкать его, но смотрела на Сашку. Ей казалось, что у него в трусах батон колбасы, хотелось скорее увидеть, какой у него.

Зудин поцеловал Ромашку в губы, и она закрыла глаза. Сашка на время утонул в старинном мраке своей избы. Зудин целовал ее и гладил по всему телу, а она водила рукой у него между ног. Он сопел, она чувствовала, что сейчас ему станет совсем хорошо, и ей тоже станет совсем хорошо, надо только довериться ему полностью, до конца. Его распаренное тело давило на нее, принуждая лечь на спину.

Ромашке хотелось поиграть, продлить предвкушение, но он повалил ее, развел ноги и придавил собой. Ей нравилось подчиняться его силе. Ее доверие было таким же безграничным как наслаждение. Зудин взял ее за бедра и вошел в нее. Он почувствовал, как конвульсивно сжалось ее тело, обхватив его как моллюск. Зудин ослеп от возбуждения.

Ромашка нырнула в сладострастие как в закипевшее молоко, и оно сомкнулось над ней. Она задыхалась, как будто быстро бежала, и даже не поняла, как у нее вырвалось признание. Зацелованные губы выдали ее.

— Я люблю тебя…

Это был такой миг, когда ей казалось, что все в ней слилось воедино, мысли, душа и тело. И это одно и произнесло эти слова, как будто только для этого соединилось. Ее счастье было безграничным. Она не чувствовала ни капли усталости…

Зудин перестал двигаться, медленно, словно шланг, вытащил из нее член, поднялся и развернул ее. Она снова увидела Сашку. Кровать заскрипела, просев под его тяжестью. Он вырос перед Ромашкой как гора, став на постели на одно колено. Она не видела его лица, видела только рельефный живот и лопающиеся трусы. Зудин упивался ее красотой, плавными линиями стана, густыми завязанными узлом волосами.

Он видел, как его Ромашка взяла своей красивой рукой Сашку за член, стала мять его через трусы, попыталась оттянуть их, но они оказались слишком узкие. Тогда она засунула руку снизу и вытащила его, как колбасу из сумки. Она обхватила его пальцами, которые едва смыкались на нем, и сжала, как заслуженную награду, а другой рукой оттягивала трусы, оголяя член до основания и освобождая мошонку, чтобы было удобнее.

Ромашка любовалась им и ласкала рукой, улыбаясь от удовольствия и одновременно от стыда. Она ласкала чужого мужчину и чувствовала на себе руки Зудина. Сашка сел перед ней. Она подняла ногу и села на него, почувствовав, как он уперся в нее. Сашка заерзал, стараясь попасть в нее. Она вправила его рукой и медленно, преодолевая дискомфорт, опустила на него свое распаленное тело. Она почувствовала, что с Сашкой плотнее, чем с Зудиным. Было непривычно и хорошо. Сознание заволокло чем-то чудесным.

Она обхватила Сашку за шею и подняла глаза. Ромашка не видела его глаз, они спрятались за упавшими на лицо волосами. Она видела только рот с пухлыми как у девушки губами. Она двинулась вперед и поцеловала его взасос. Он казался ей диким самцом, скрывающим за волосами горящие глаза.

Зудин оказался чуть ли не посторонним. Он положил ей на плечи руки, и она обернулась. Глаза Зудина, ставшие сейчас незнакомыми, смотрели в ее подпрыгивающее лицо. Его пальцы мягко вошли в нее сзади. Потом вошло большое и глубоко. Как же классно он это делал, медленно и не прерываясь. Ромашка почувствовала, будто ее тело ниже пояса уже не принадлежит ей. Ее наполнили сзади и спереди, и двигались в ней, и это было невыносимо приятно. Горячие волны поднимались снизу и распространялись по всему телу. Она будто срослась со своими мужчинами.

Сашка мял ее груди своими ручищами, но Ромашке не было больно, она вся словно горела. Она старалась погасить этот зуд, но он только усиливался. Ромашка почувствовала с двух сторон одновременный толчок и ее пронзила судорога. Ее затрясло и с какими-то несвойственными ей звуками, вырвавшимися из ее горла, она повалилась на Сашку. В одурманенном сознании Зудина запечатлелся ее роскошный зад с безобразной дырой посередине.

Когда Ромашка пришла в себя, она подумала, что секс сделал ее еще пьяней. Она лежала на спине, ей было очень хорошо, хотелось просто разметать руки и полежать, побыть в невесомости, не ощущая никого и ничего, кроме себя. Но руки мужчин не отпускали ее, гладили властно и знающе. Она подумала, как это хорошо, когда твое тело ласкают четыре руки.

Ее поставили на колени. Зудин пристроился сзади. Ромашка готова была замурлыкать от удовольствия. Она подняла голову и хотела обернуться, но что-то уперлось ей в лицо. Она даже не поняла, зачем открыла рот, наверное, просто успев за секунду понять, что хочет этого. Взяла в рот. Ромашке было стыдно открыть глаза, потому, что она знала, что на нее смотрит Зудин. Но ей нравилось то, что она делала. Она задвигала головой.

Ей безумно нравилось, что с ней проделывали. Это был настоящий кайф. Все трое старались, чтобы получить свое. Работа сделалась напряженной. Зудин видел ее красивую спину с ямочками над талией, широкие ягодицы, вздрагивающие от толчков, и лицо, повернутое к нему в профиль. И еще толстый как пивная банка член, который лез ей в рот, направляемый мощными сашкиными бедрами. Ромашка двигала головой, закрыв глаза от удовольствия. Зудин понял, что ради такого момента он и хотел этого. Возбуждение достигло апогея.