Уловив в голосе начальницы грустные нотки, Катя подняла голову: глубокая печаль на лице, горечь во взгляде. Вместо сильной, бескомпромиссной, уверенной в себе женщины напротив сидела обыкновенная баба, пережившая однажды личную трагедию. Услышав о чужом горе, она словно всколыхнула свою боль, осевшую на дно памяти тяжелым мутным слоем.

— Ладно, — крепко сжала она свои плечи сложенными крест-накрест руками. — Я не собираюсь учить тебя уму-разуму, в таких делах каждый сам себе голова. Хочу лишь предостеречь: не иди на поводу у эмоций! Вот ты сказала, что хочешь его освободить. Объясни мне как женщина женщине: от чего именно? От своего присутствия в его жизни? А вдруг именно на это кто-то и рассчитывал? Хочешь знать, что будет дальше? Сначала ты подашь на развод, затем съедешь с квартиры, потому что не сможешь там больше жить…

— Откуда вы знаете? — изумилась Катя.

Мысль о том, что надо подумать о новом жилье, действительно промелькнула у нее еще утром, по пути на работу.

— Потому что однажды сама прошла через все это. А ты очень похожа на меня: независимая, гордая. Слишком гордая! Только когда гордость, а вернее, гордыня затмевает разум — ничего хорошего не жди. Могу гарантировать: если через неделю станет известно, что та, другая, беременна, то ты оставишь им и все нажитое имущество.

— Я об этом пока не думала.

— А вот кто-то, возможно, и подумал! Нет в тебе стервозности… Ни капли. В этом твоя беда и твое достоинство, — многозначительно произнесла она.

Продолжая что-то обдумывать, Жоржсанд повернулась в кресле к окну, выдержала паузу и вдруг решительно развернулась к Кате:

— Значит, так… Для начала напишешь заявление на отпуск, на материальную помощь, прибавишь сюда все свои отгулы. На пару месяцев у тебя наберется. Захочешь выйти раньше — добро пожаловать. Сама понимаешь, работы выше крыши. В общем, решай свои семейные проблемы, приводи в порядок себя, машину и возвращайся.

— Спасибо за поддержку, Евгения Александровна, но вы не поняли… — Проскурина замялась. — Я хочу уйти навсегда.

— Ты вернешься, — уверенно отреагировала Камолова, — потому что сама без работы долго не протянешь. В этом мы с тобой тоже похожи. Я ведь когда-то точно так от мужа ушла, и если бы не работа… Не переживай, все наладится. Так уж устроено: если что-то теряем, то жизнь нам обязательно это компенсирует, — ободряюще улыбнулась она. — И держи меня в курсе своих дел. Все, мне пора браться за новый номер, — глянула она через стеклянную перегородку на часы на стене. — Статью о Сосновской, как я поняла, ты на сегодня сбросила?

Катя молча кивнула.

— Кто бы сомневался… — вздохнула главный редактор. — Вот только надо решить, кто тебя подменит.

— Стрельникова, — как само собой разумеющееся предложила Катя. — Сколько можно чай заваривать? Взрастите новый талант. Я же вижу: она вам нравится.

— А что, это уже заметно?

Жоржсанд хитро прищурилась: ну есть у нее такая слабость — периодически заводить любимчиков! Ненадолго — от силы на год, два. В принципе, многие в редакции на себе прочувствовали блеск и нищету — барскую благодать и ее последствия. Хвалят, ставят в пример, доверяют писать о самых важных событиях и вдруг — бах! — в тот самый момент, когда ты уже привык блистать в лучах славы, начинают игнорировать, твои статьи слетают с номера… Далеко не каждому удавалось перенесли такой переход от любви к забвению. А уж если в это время у главного редактора появлялся новый фаворит, то некоторые и не выдерживали.

Словом, в редакции надолго задерживались лишь те, кто относился к жизни философски.

— Ладно, психолог… — Камолова насмешливо смяла в руке заявление Проскуриной. — Перепишешь заново и можешь быть свободна.

Катя открыла дверь и в мгновенно наступившей тишине прошла к своему рабочему месту. Достав чистый лист бумаги, она задумалась. А если Жоржсанд права? Может, не стоит торопиться? Уйти никогда не поздно. Хотя бы к тому же Колесникову, давно приглашал. Или к Ладышеву…

Вспомнив о Вадиме, она хмыкнула, проводила взглядом Стрельникову, скрывшуюся за дверью кабинета главного редактора, и стала быстро писать новое заявление. Перечитав его, она включила рабочий компьютер, чтобы скопировать на флэшку свои папки, выдвинула ящики стола и принялась собирать вещи.

— Не одолжишь пустой пакет? — спросила она у возникшего рядом Вени.

— Она что… все-таки тебя уволила? — округлил тот глаза. — Не верю…

— И не верь. Я в отпуск ухожу, на неопределенный срок. Веня, мне нужен пакет, а лучше два. В один все не влезет, — Катя окинула взглядом образовавшуюся на столе гору из папок, косметики, запасных колготок и прочих хранящихся на всякий случай мелочей.

— Сейчас принесу, только ответь: тебя уволили?

— Мне рекомендовали уйти в отпуск. Очередной.

— Уф-ф-ф, — облегченно выдохнул Потюня и через минуту снова возник с огромной полосатой сумкой-баулом, какими пользуются продавцы на рынках. — Смотри, что нашел! Как раз канцтовары в бухгалтерию привезли.

— Я верну, — послала ему благодарный взгляд Проскурина.

— Да брось… Подумаешь, торба, — пожал плечами фотокор. — У них там этих сумок навалом. Что будешь делать?

— Отдыхать. Отдыхать и заниматься личной жизнью.

— С мужем куда поедешь?

— Отныне, Веня, везде и всюду я буду ездить без мужа, — укладывая папки в сумку, ответила Катя. — Мой муж теперь живет своей собственной, очень интересной жизнью.

— Поссорились? — то ли спросил, то ли констатировал факт Веня. — Не переживай, это временно. И никому больше не говори — нечего радовать злопыхателей. Все знают: у тебя образцовая семья.

— Была образцовая. Когда-то… Я развожусь, Веня, и это решено.

— Ты?! Ни фига себе! — сраженный наповал Потюня подтянул к себе соседнее кресло и буквально рухнул в него. — Он ведь вчера тебя искал, я его встретил на крыльце редакции. Кать, ты хорошо подумала?

— Хорошо, если учесть, что именно за ним и его любовницей мы гнались из аэропорта. Вень, а каково оно после развода? — не обращая внимания на отвисшую челюсть фотокора, спросила она. — Тяжело вот так вот: вместе, вместе — И вдруг один?

— Не знаю… Я ведь никогда не оставался один — всегда к кому-то уходил.

— А-а-а-а… Тогда понятно, — собирая вещи, вздохнула Катя. — Ладно, извини за глупость: не подумала, что мы с тобой играем в разных командах и по разным правилам. Ты мне поможешь с сумкой? — застегнув молнию, она достала флэшку, спрятала ее и потянулась к телефону на столе. — Я только такси вызову.

— Зачем тебе такси? — насупился Потюня. — Разве я не могу друга подвезти? Подожди секунду, аппаратуру соберу.

Не успел Веня отойти от стола, как на его месте возникла Стрельникова.

— Екатерина Александровна… Я даже не знаю, что сказать…

— На будущее: не знаешь, что сказать, лучше помолчи, — посоветовала Проскурина. — Все, можешь заселяться, — показала она на стол рукой. — Пароль на компьютере ты знаешь, так что давай, трудись. Успехов!

— Катя! Вы на меня обиделись? Да? Я правда не хотела…

Глаза Стрельниковой стали наполняться слезами.

— Все в порядке, Оля, — коснулась она ладошкой ее плеча. — И еще запомни: сентиментальность здесь не в особом почете. Сама поймешь со временем… И на тебя я не в обиде, ты мне, можно сказать, помогла.

— В чем? — стажерка смахнула слезу со щеки.

— Снять очки.

— Какие?! — захлопала она ресницами.

— Неважно.

Стрельникова опустила взгляд.

— Я, кажется, вас понимаю… Неужели он и вправду существует? — нерешительно спросила она.

— Кто?

— Кризис среднего возраста. Я думала, что его просто так придумали, от лени.

— Скорее, от безысходности, — не согласилась Проскурина. — Однако, судя по огромному количеству здравствующих во всем мире пенсионеров, пережить его можно. И весьма успешно. Этакий переходный период от количества к качеству. Все, прощай, — заметив спешащего Веню, набросила она на плечи куртку.

— Можно я вам буду звонить? — тоном, которому никак нельзя отказать, спросила Олечка Стрельникова — отныне надежда отечественной и мировой журналистики. — Пожалуйста.

— Конечно! — великодушно улыбнулась Катя. — Всем до свидания! — громко попрощалась она с притихшими коллегами и махнула рукой.

«Надо сделать так, чтобы мне некуда было позвонить», — мелькнула неожиданная мысль.

— Веня, если у тебя есть время, давай заскочим на Немигу. Мне нужно сдать в ремонт старый телефон и купить новый, — решила она смолчать об основной цели поездки — вернуть в редакцию корпоративную SIM-карту с номером, которым пользовалась более трех лет.

Заодно, если получится оживить старый аппарат, попробовать скопировать записную книжку с номерами телефонов.

— Для тебя — все, что пожелаешь!

— …Вот, передашь Стрельниковой, — выйдя из магазина, протянула конверт Проскурина.

— Что там?

— Она поймет, — непонятно отчего развеселилась Катя.

— Нет проблем, — сунул конверт за пазуху фотокор. — …Помочь с сумкой? — спросил он у подъезда.

— Спасибо, я сама! Ты — настоящий друг! — чмокнула она его в щеку, сняла с заднего сиденья сумку и потащила ее к подъезду.

— Я буду звонить, не теряйся!.. — донеслось до нее, едва она набрала код на дверной панели.

«На деревню дедушке, — усмехнулась про себя Катя. — Теперь, если очень захочется, только я смогу кому-то позвонить: базу данных на новый телефон мне переписали. Раз уж так все складывается, надо идти до конца».

— Папа? — переступив порог квартиры, набрала она с нового аппарата номер отца. — Здравствуй, папочка… Нет, у меня все в порядке… и у Виталика тоже… А это сейчас мой новый номер, ты сохрани. Пап, скажи, в квартире Арины Ивановны на Чкалова кто-нибудь живет?… Нет? Замечательно… Пап, мне нужны ключи. Они у тебя с собой? Я после объясню, для чего… Надеюсь, твоя половина не будет возражать… В общем, жди, через пару часиков заеду.

На то, чтобы собрать необходимые на первое время вещи, потребовалось около часа. Дольше всего пришлось провозиться с компьютером в кабинете и дисками: перекачать свои папки на портативный Toshiba последней модели, который был подарен мужем на десятилетие свадьбы. Как ни подмывало Катю оставить ноутбук в квартире, победил разум: на чем же писать задуманную книгу? Что касается дисков, то они с Виталиком изначально предпочитали разную музыку. А раз так, то свои она заберет с собой.

Окинув взглядом уютную квартиру, в которой теперь витали ностальгические воспоминания, Катя заказала такси, оставила на банкетке в прихожей короткую записку, вытащила в коридор здоровенную сумку, набитую вещами, и вызвала грузовой лифт.

«К сожалению, кое в чем, Евгения Александровна, вы оказались правы: я больше не хочу здесь жить. Эта квартира стала мне чужой. Надо позвонить Колесникову и узнать, на каком свете моя машина… С началом новой жизни, Екатерина Александровна! Все будет хорошо, не дрейфь! Не может быть нехорошо!» — шагнула она в открывшиеся двери лифта…

Часть вторая

Я старалась забыть — не сумела.

Я пыталась заплакать — не вышло.

Я запела. Но в комнате пусто —

Никому моей боли не слышно.

Я замерзла. Укуталась пледом —

Только стало еще холоднее.

Я гнала непослушные мысли,

Но они оказались сильнее.

Я корила себя, что есть силы.

И ждала. Я себя превращала

В одинокую жалкую льдинку.

Замерзала. Но все же дышала.

И в какой-то последней надежде

Неподвижно застыла под душем.

Согревается медленно тело…

Только как отогреть свою душу?

1

Подгоняемый недовольными взглядами служащих аэропорта, Ладышев взбежал по трапу самолета и протянул стюардессе корешок билета. Даже не взглянув на него, та показала рукой в салон и быстро закрыла дверь за опоздавшим пассажиром. Пробравшись к своему месту, Вадим попытался втолкнуть на багажную полку дорожный кейс, однако ничего не вышло: в «Ту-134» такая полка предназначалась лишь для мелкой ручной клади.

С досады оставив кейс в проходе, он аккуратно сложил верхнюю одежду, осторожно втиснулся на узкое сиденье (хорошо хоть крайнее место, а соседка — сухонькая пожилая женщина), застегнул ремень и привычным движением расправил образовавшиеся на джемпере складки. Он вообще был аккуратистом — привычка, воспитанная в детстве, когда он во всем старался походить на отца. А уж о педантизме профессора Ладышева в медицинском мире ходили не просто слухи — легенды!