— А что так? — спросил Вадим, решив не выдавать своей осведомленности.

— Дела семейные, — чувствовалось, что Игорь колеблется, раздумывает, стоит ли посвящать в суть дела постороннего. — В общем, где тонко, там и рвется: по делам редакции в аэропорту оказалась и застукала там своего благоверного с любовницей. Та как раз его встречала. Во вторник все и случилось, когда Пашка из дому ушел, — тяжело вздохнул он. — Навалилось на нее все сразу: ДТП, неприятности на работе из-за какой-то не сданной в срок статьи… Я давно предлагал ко мне перейти, возглавить департамент информации, так она и слушать не хотела. Может, сейчас передумает. Попросила никому не сообщать, где находится, мужу особенно… Ничего, время рассудит. Она за Виталиком как за каменной стеной жила. Столкнется с трудностями, поймет, каково оно без мужика. Катька, в общем, баба хорошая, мудрая… Простит, никуда не денется.

— А ты бы простил? — сорвалось у Вадима, о чем он тут же пожалел.

— Типун тебе на язык! Убью обоих, — не раздумывая заявил Колесников. — Это я так, на всякий случай. Чтобы знал.

— Да будет тебе, Игорь… Ладно, извини за звонок.

— Ничего, все нормально. Ты позвони в понедельник, может, что изменится. Но адрес я пока тебе не дам, — твердо заключил он.

— Нет проблем, я все понимаю. До свидания.

— Будь…

3

Покинув парковку «Мира фитнеса», в первом же разрешенном месте Ладышев развернулся и направился в сторону улицы Чкалова. Найдя нужный дом, он зарулил во двор, погасил свет фар, но так и не вышел из салона.

Не прекращавшийся почти сутки мокрый снег окончательно перешел в дождь. Остыв от первого порыва — во что бы то ни стало разыскать Проскурину, Вадим тупо смотрел сквозь продолжавшие работать дворники на светящиеся окна, где, по идее, должна была быть она, и пытался понять, что он здесь делает и ради чего столько сил и времени тратит на поиски этой женщины.

Никакому логическому анализу собственное поведение не поддавалось. Если смотреть правде в глаза, особой необходимости именно в ее услугах он не испытывал. Да за такие деньги, какие он собирался заплатить, очередь бы выстроилась из журналистов! Хотя, по большому счету, он нуждался не в них, а в хорошем экономисте-маркетологе. Чем же она его заинтересовала? А своим отказом еще и подстегнула!

Женщина как женщина. Внешне никак не соответствует типажу, с которым он предпочитал общаться в последние десять лет: кареглазые или зеленоглазые брюнетки с великолепной фигурой, длинными ногами, томным хрипловатым голосом. И еще: они ни в коем случае не должны были иметь никакого сходства с женщиной, чувство к которой когда-то слишком дорого ему обошлось… Однако же опять попался: круглолицая, полноватая, с едва заметной, почти детской грудью, с нежным бархатным голосом, большими серыми глазами цвета дождя, пухлыми губами, блондинка… Чем-то неуловимо напоминает Леру…

Почему он нарушил собственное табу и первым с ней заговорил? Что его сбило с пути? Охотничий азарт? Скука? И почему он так настойчиво пытается продолжить мимолетное знакомство? Что все-таки его в ней зацепило? Образованность, интеллигентность, скромность? Глупости. Все это сказки для простушек из сериала «Не родись красивой». Острота ума и языка? Да каждая вторая из его знакомых за словом в карман не полезет. Так отбреет, что мало не покажется!

Неужели впечатлило поведение Проскуриной в истории с Полевыми? Но и это не аргумент: все мы время от времени жертвуем собственными интересами и приходим на помощь ближнему. Даже он сподобился снова стать доктором, ночь не спал, едва на самолет успел.

Что тогда? Какая сила толкает его на все эти «из ряда вон» поступки? А может быть, все гораздо проще, и то, что он сидит сейчас в машине под ее окнами, — обыкновенная жалость? Ушла с работы, ушла от мужа, разбила машину, да еще какой-то ублюдок избил…

«Неужели я здесь для того, чтобы просто ее пожалеть? Не проходите мимо! — слегка опустив стекло, Вадим закурил третью подряд сигарету. — А ведь сколько раз проходил и даже не оглядывался… Не получается самоанализа, — вздохнул он и выключил наконец дворники. — Начнем сначала: я знаю ее без году неделя. Вернее, почти две недели, — поправил он себя. — За это время общался с ней дважды, чего для выводов явно мало. Но и уезжать отсюда не хочется. А вот желает ли она меня видеть, нужна ли ей моя жалость? Вряд ли… Что же тогда, черт возьми, меня здесь держит?! — неожиданно рассердился он на себя. — Так, хватит сопли жевать. Колесников был прав: ни к чему с ней сейчас встречаться».

Загасив в пепельнице сигарету, Вадим включил фары, вырулил на дорожку вдоль дома, в последний раз бросил взгляд на открывшуюся дверь подъезда, на мелькнувшую в освещенном проеме женскую фигуру с большой сумкой.

Почудилось что-то знакомое… Тут же забыв о своем решении, он притормозил.

Выскользнув из подъезда, женщина раскрыла зонтик и быстро зашагала вдоль дома. Силясь ее рассмотреть сквозь голые ветви кустарника, он отпустил тормоз и поехал параллельно. Продолжая сомневаться в своей догадке, свернул за женщиной за угол, поравнялся, опустил стекло и неуверенно окликнул:

— Катерина Александровна?

Замедлив шаг, та остановилась и повернула голову на голос.

— Вы?! То есть… Что ты здесь делаешь? — растерялась она: с правой стороны лица, чуть выше больших темных очков, в свете фонаря стали заметны полоски лейкопластыря.

— Соскучился, наверное, — то ли шутя, то ли всерьез ответил Вадим. — Пути Господни неисповедимы: случайно проезжал мимо, случайно заметил знакомую фигуру. А ты что здесь делаешь? Одна, в такое время, без машины да еще с баулом?

— Я сегодня на такси, — неловко пряча сумку за спину, пояснила Катя и, опустив голову, уперлась взглядом в мокрый асфальт. — Здесь рядом стоянка.

— Могу подвезти, — Ладышев, не заглушив двигатель, вышел из машины и открыл пассажирскую дверцу. Из-под днища, приковав взгляд, тут же услужливо выдвинулась подножка. — Тебе куда? Домой, на Гвардейскую?

— Спасибо… Я сама доберусь, — так и не справившись с растерянностью, тем не менее отказалась она. — Извини, я спешу, у меня мало времени.

— Зато я не тороплюсь, — пожал плечами Вадим. — Садись, а то промокнешь. Заодно поговорим по дороге.

— О чем?

— Например, о том, почему я так и не дождался твоего звонка? Как-то несерьезно: я к тебе с деловым предложением, а ты…

— Разве я обещала перезвонить? — озадачилась Катя. — Я ведь сразу ответила, что не гожусь для подобной работы.

— Что-то не припомню, — покрутил он головой. — По-моему, мы сошлись на том, что ты берешь тайм-аут на раздумья.

Катя хмыкнула:

— Твой тайм-аут был больше похож на ультиматум.

— Тебе показалось. Но если так, извини. Так как насчет…

— Вадим, если ты рассчитываешь, что я смогу тебе помочь по рекламным делам, то мой окончательный ответ — нет! Я ушла из газеты и не собираюсь туда больше возвращаться, — пояснила она.

— Вот те раз! — деланно удивился Ладышев. — Неужели из-за статьи, о которой беспокоилась на прошлой неделе?

— Не только. На то много причин. Ты извини, но я действительно спешу.

— Тогда давай садись, — снова кивнул он в сторону пассажирского сиденья. — Неужели не поняла, что я всерьез намерен тебя подвезти? Силу применить к тебе, что ли? — улыбнулся он.

— Я уже поняла, что сила для мужчин — неоспоримый аргумент в общении с женщинами, — усмехнулась она. — Бьет наотмашь.

— Ты о водителе «Мицубиси»? Он — не мужчина, он моральный урод, — Вадим приблизился к Кате и осторожно коснулся пальцами лица: кроме лейкопластыря, с правой стороны под очками темнел кровоподтек. — И если ему не набьет морду Колесников, то это сделаю я. С особым удовольствием. Послушай, садись, пожалуйста, в машину. Погода мерзопакостная, пробирает до костей. К тому же твой вид… Извини, но ты так подозрительно смотришься с этим фингалом и баулом, что на месте ментов я бы сразу доставил тебя в отделение: то ли прилично одетая алкоголичка, то ли воровка, — попытался он пошутить. — Не иначе как «на дело» собралась.

Слова возымели действие. Протянув Ладышеву пустую сумку, Катя молча сложила зонтик. Захлопнув за ней дверцу, Вадим спрятал сумку в багажник и сел рядом.

— Тепла добавить? — спросил он и, не дожидаясь ответа, крутанул подсвеченный зеленоватым цветом регулятор температуры. — То солнце, то снег, то дождь. Скорей бы уж зима… Ты любишь горные лыжи? — неожиданно поинтересовался он.

— Я не фанатка лыж, но горы люблю, — кивнула Катя, украдкой рассматривая салон автомобиля: кожаная обивка, мягкое сиденье, деревянные вставки, виртуальная приборная панель. Редкий случай, когда реальность не обманула ожиданий, а скорее — наоборот — идеальная гармония роскоши и функциональности. — Муж… — она вдруг запнулась. — Виталик любит горные лыжи.

— А где вы катались? — выехав из двора, Вадим затормозил на красный сигнал светофора.

— Начинали в Словакии, затем Австрия — Хинтерглем, Италия — Червиния, снова Австрия — Ишгль, Санкт-Антон, Сельдей, — без всякого энтузиазма перечислила она.

— Неплохо, — оценил он и, словно не замечая нежелания собеседницы развивать лыжную тему, продолжил: — А Швейцария, Франция?

— Не успели. Теперь я не скоро попаду в горы. Разве что в Силичи, — грустно усмехнулась Катя.

— И почему так пессимистично? Как я понимаю, если ты ушла из газеты и при этом отказываешься от моего предложения, значит, уже определилась с новым местом работы? Решила пойти к Колесникову? Или, может, на телевидение? Я редко смотрю наши каналы, но наслышан: там не хватает хороших журналистов.

— Нашего брата везде хватает, — вяло отмахнулась Катя. — Ничего я пока не решила, — и вдруг оживилась: — А вот скажи, когда ты уходил из медицины, ты уже знал, чем будешь заниматься?

— Понятия не имел. Все случайно получилось, хотя… Истинных случайностей в жизни не бывает, во всем прослеживается закономерность. К тому же я не просто так решил уйти, обстоятельства подтолкнули… Что касается тебя, если не хочешь работать со мной, иди к Игорю, — после недолгой паузы посоветовал Вадим. — Не обидит.

— Не хочу, не мое это дело.

— А чего же ты тогда хочешь?

— Не знаю. Но и журналистикой заниматься не хочу.

— Плохо. Отсутствие цели есть дисгармония, дисгармония — прямой путь к депрессии, — философски рассудил Ладышев. — По себе знаю. Вообще-то ты меня удивляешь. Кто, как не ты, десять дней назад убеждал, что журналистика — лучшая в мире профессия?

— Профессия и в самом деле замечательная, — вздохнула Катя и повернула голову в сторону подсвеченного Дворца железнодорожников. — Но себя я в ней больше не вижу. Как ты говорил? Скука — это сытость. Видно, я пресытилась журналистикой.

— Все это временно. Возможно, ты просто устала. Мне тоже иногда кажется, что я сыт по горло бизнесом. Хочется все бросить и свалить за тридевять земель. Только проходит время, и все возвращается на круги своя: мой бизнес — мое детище. Как я могу его оставить? Как могу бросить людей, которые в меня верят? К тому же я не умею жить, ничего не делая, никуда не двигаясь… А по поводу твоего состояния одно могу сказать: ты уже не сможешь не писать, не делать заметок, не делиться с людьми информацией. Отдохнешь — и все начнется по новой.

— Не начнется. Слишком многое уже не начнется. Или не продолжится, — тихо заметила она.

— Что-то, конечно, нет, — согласился он. — Только здесь работает жизненная аксиома: ничего вечного нет. И слава Богу! Иначе жизнь катилась бы по изрядно надоевшему кругу. Мы не сразу это осознаем, цепляемся за прошлое… Кстати, зачем ты едешь на Гвардейскую? Если решила начать новую жизнь, не стоит там появляться.

Катя выдержала паузу, наконец повернулась к нему лицом и вопросительно заглянула в глаза.

— Я все знаю, — подтвердил он ее догадку. — Знаю, что ты ушла и от мужа.

— А я почти поверила, будто ты случайно оказался во дворах на Чкалова, — хмыкнула она и снова отвернулась. — Это Колесникова тебе рассказала и дала адрес?

— Нет, не она. Извини, но я — человек обидчивый, можно сказать, злой и мстительный. Увидев такое невнимание к собственной персоне, захотел узнать: почему меня игнорируют? — пошутил он. — Сегодня моему терпению пришел конец, потому и стал тебя разыскивать. Позвонил Игорю Николаевичу, но он всецело соответствует статусу своего банка: свято хранит тайны клиентов и твой новый адрес не выдал, — поведал Вадим. — Зато сообщил, что вчера тебе сняли швы. Что сказал врач?

— Жить буду, — не повернув головы, буркнула Катя.

— Я серьезно. Если позволишь, я хотел бы на них взглянуть.