Вокруг на улице стояла тишина. Только на взломанных воротах виднелись следы событий прошлой ночи. На звонок колокольчика вышел Димитрий, и после того, как Акли назвал себя, он, радостно приветствуя его впустил во двор.

- Господи боже, кого я вижу! Давненько не наведывались к нам!

- Меня не было в Вене, дорогой старче. Я был дома. В Венгрии.

- О, бедная барышня, как она горевала!

- Горевала? - весело переспросил Акли, а самому будто кто ласковой рукой провел по сердцу. - Что же ей было горевать?

- Жалела она вас, - смущенно отвечал Димитрий, - потому что вы это... как его (он подыскал подходящее слово)... потому что вы "отдыхали" у себя на родине.

Слово "отдыхали" Димитрий произнес со значением, как бы давая понять Акли, что он обо всем хорошо информирован, но как человек "тонкий" избирает более изящные обороты.

- Ну а у барышни все ли в порядке, никаких забот?

- Бог каким-то чудом уберег нас. Не знаю даже как. (Он набожно воздел взор к небу).

Бог и я, - подумал Акли, а вслух добавил:

- Вы хотите сказать, что-то случилось?

- О, нет. Боже упаси! Ничего не случилось, сударь! (Он умел лгать с таким же невинным выражением лица, как лгут только министры).

- А где я могу поговорить с мадам?

- Она у себя в кабинете.

Мадам Сильваши приняла посетителя весьма приветливо.

- Вас сам бог послал нам. Как вовремя вы приехали! А я как раз пишу докладную графу Коловрату, чтобы мадемуазель Ковач забрали из моего пансиона, потому что и ей самой и пансиону и даже моему существованию грозит опасность. Я больше ни за что не отвечаю.

- Но я отвечаю! - отвечал Акли.

- Ну вы сами только вчера вышли на свободу. Как мне сказала Незабудка, вас помиловали только благодаря ей. Повторяю, вы только вчера вышил на свободу и ничего еще не знаете о случившемся.

- Я обо всем знаю, сударыня. И о том, что вчера ночью происходило на этой улице.

- Как? - бледнея вскричала госпожа Сильваши. - О, об этом уже говорят в городе? Тогда пропала репутация пансиона! Всех моих девочек родители тотчас же по домам разберут. Или может быть этот паршивый Димитрий разболтал вам? Да говорите же, сударь, ради бога?

- Нет, сударыня, ни в городе никто ничего не знает, и Димитрий нем как рыба. Но я сам был здесь вчера ночью. Среди осаждавший ваш пансион - в овчинном полушубке с патронташем и карабином. Словом, как все другие. Но я оберегал вас.

Тут вдруг дверь, раскрытая изящной и тонкой ручкой, распахнулась, и вбежала Незабудка - в юбочке терракотового цвета, - принеся в кабинет свежий ветерок и нежный запах своих красивых белокурых волос.

- Добрый вечер, Клипи-Липи, добрый вечер! - Голос ее звучал весело, нежно, свободно, как щебет птички. Она подбежала к Акли, схватила его за обе руки, начала трясти их, а потом, откинувшись на вытянутых руках, принялась кружиться вокруг Акли, как карусель вокруг "исполинского столба", и юбочки ее, будто колокол, завертелись, раздуваясь на образовавшемся ветру. Столб (Акли) тоже неловко поворачивался вместе с "каруселью".

- Да вы мне руки выдернете, - смеялся он и смотрел, смотрел на нее с восторгом и не мог наглядеться и только все время повторял:

- Как выросла, как выросла! Будто тополек!

- Незабудка! - проговорила мадам, строго посмотрев на нее. - Ну что за манеры? И господин Акли вам не сверстник, или приятель по играм. И вы не ребенок, и он не дядюшка.

- Конечно, он только Акли. Но если я так рада, увидев его самого целым и невредимым, - что ж тут плохого?

- Хорошо, дитя мое, правильно: ты рада! Но и радость нужно проявлять в определенных эстетических формах. В этом и состоит мастерство педагогики.

- Но поймите, мадам, если он меня никогда всерьез не принимает, почему же я должна принимать его всерьез.

- Ну если не по другим причинам, то хотя бы потому, что так хочу этого я.

- О, ради вас - охотно!

С этими словами она отпрыгнула назад от Акли шага на три, вздернула на лоб брови, оттенявшие величественными дугами ее замечательные глаза, вытянула свое личико в длину, и придав ему торжественное выражением, поклонилась, сделав модный пируэт на манер школьницы, пальчиками растянув на две стороны юбочку - и все это так изящно и так кокетливо.

- Готова с верностью служить, кого прикажешь - укусить!

Эта народная венгерская шутка рассмешил мадам, и та уже сквозь пальцы смотрела на выходки озорницы, почувствовавшей себя в своей тарелке.

- Можно мне спросить, когда изволили прибыть, ваша честь? - продолжала девушка теперь уже томным, игривым тоном, как обычно говорят гранд-дамы, после каждой фразы обмахиваясь веером. И она достоверно изобразила, как будто она действительно держала веер, воспользовавшись для того находившейся у нее в руке книгой.

- Вчера вечером, - отвечал Акли.

- Вот как, вчера вечером? (личико Незабудки заметно помрачнело). Как мило с вашей стороны, что вы не сочли за труд и прибыли к нам сразу же. (Она это явно подчеркнула). Или может быть этот ваш визит совсем не ко мне? Ведь я и не узнала бы, что вы прибыли, если бы папаша Димитрий только что не постучал ко мне в окно и не сказал: "Здесь прибыли они, то есть "господин фон Капли"". Ну, конечно же, на каждый городок по Капле! Он прав. Andere Stadchen, andere Madchen42. Наверняка познакомились с какой-то мышкой-принцессой в тамошнем вашем грустном заточении, и может быть я здесь совсем не кстати?

- Ах что вы! Ведь я только потому и пришел сюда, что хотел сообщить вам что-то очень важное.

- Значит я в самом деле не мешаю вам? - вопросительно посмотрела она на директрису.

- Оставайтесь здесь, дитя мое. Мы с господином Акли как раз говорили о том, что здесь происходило ночью. О господи, сколько бед ты причиняешь, Незабудка!

Незабудка пожала плечами, качнув при этом своей божественной шейкой, со всеми ее обворожительными впадинками, выступами и изгибами.

- Я в том не виновата, сударыня.

- Конечно ты не виновата, бедняжка! - тут же оправдала воспитанницу госпожа Сильваши, повернувшись к Акли, и как бы желая просветить его об истинных причинах, по-латыни продолжала: Habes pulchritudinem periculosam43.

Теперь уже на лице Акли можно было прочесть удивление. Ведь у него было такое неспособное что-либо скрыть лицо, словно открытая книга. И взглянув на него, мадам подумала, что ее слова о красоте девушки явились откровением, поразившим его. А девушка подумала, что он удивлен тем, какая у них умная директриса; даже по-латыни знает. На самом же деле Акли удивился тому, как глупа их директриса, открывая ему как великую тайну, что девушка красива. Это-то уж он знает давно!

- Представь себе, душа моя, - продолжала директриса, - господин Акли был здесь этой ночью среди людей барона Сепеши.

На личике Незабудки не отразилось никакого удивления.

- Я так и знала, что он будет там, - просто сказала она.

- Ты знала? Откуда, каким образом?

- Я, конечно, это только чувствовала. Но я была совершенно уверена в этом, и потому не боялась ни капельки.

Сердце мужчины застучало громко и гордо, и он ласково погладил ее по лицу своим взглядом за эти слова. Девушка же слегка покраснела, потупив взор.

- А дело могло быть очень серьезным, - заметил Акли. Я уж и сам начал побаиваться.

- Что вы говорите! Значит вы всерьез поверили, что вашу Незабудку собирались похитить?

- Не только поверил, но знаю. Я сам был среди нанятых Сепеши трехсот дворян-ополченцев, которые специально прибыли сюда из Братиславы с целью выкрасть и силой увезти барышню. Экипаж, теплая шуба ожидали вас у соседнего дома, и сменные лошади были всюду расставлены по пути. А в губернии Пожонь для вас уже был приготовлен замок-клетка со стенами и бастионами. Клетка для золотой птички.

- Господи, боже милостивый! - не переставала ужасаться госпожа Сильваши, бледнея от одной мысли. - Возможно ли это?

- Еще как! Конечно возможно. Личная безопасность людей в Вене оставляет желать лучшего. А ополченцы - отпетые малые, прошли огонь и воду, и любят всякие проделки. Опасности. Это их стихия. Бразды же правления государством в слабых руках, это и козе видно, а человеку уж и подавно. Тем паче венгру...

И тут Акли рассказал обо всем: о плане похищения Илонки и о том, как в его руки волей провидения попали некоторые нити этого черного заговора.

Тем временем в комнате стемнело. В такое время, под рождество, ночь наступает не с достоинством, неторопливо, как летом, а просто спрыгивает откуда-то с чердака и говорит: "Тук-тук, я - тут. Я - темная ночь, светлый день гоню я прочь".

Папаша Димитрий явился с канделябром и двумя зажженными свечами. Затем, принеся несколько поленьев дров, положил их в камин. Языки пламени быстро, с жадностью сомкнулись над новой жертвой, принялись лизать поленья, шипеть, споря друг с другом, а женщины, замирая от страха, слушали историю, которую рассказывал Акли, как какую-то страшную сказку, и мадам едва успевала сопровождать его повествование возгласами "ах да ох" - в таких местах, когда, например, Рябина обогнал отряды Сепеши с письмом к Коловрату. И наоборот, возгласы госпожи Сильваши сменились вздохами облегчения и словами: "Ну, слава богу!", когда Акли нашел на повозке связного Рябину. В такие минуты у всех замирало сердце, а мороз продирал по коже.

Незабудка тоже натерпелась страху; слушая этот рассказ, она прижалась к госпоже Сильваши и спрятала голову в спустившейся с ее плеч большой шали. Маленькое ее сердечко отчаянно колотилось, мадам услышала его и, потрясенная привязанностью девушки, она взяла с письменного стола свою докладную и на клочки разорвала ее.

- Нет, дорогая Незабудка, - сказала она. - Не отпущу я тебя. Ни за что! Сумею и я защитить тебя, не бойся ничего.

- Да и не будет в этом необходимости, мадам. Мадемуазель Ковач больше не угрожает никакая опасность.

- Ой-ли? - по-прежнему озабоченно переспросила госпожа Сильваши.

- Нашел я аркан на злодея...

- Но, сударь, против злодейства нет никакого средства.

- А я вот изобрел! - торжествующе похвастал Акли. - Я ему такое сказал, что у него сразу пропало всякое желание похищать Незабудку. Так что он больше никогда сюда не вернется, уверяю вас.

Но, сказав так, он разбудил самого опасного из дьяволов, который обретается не в преисподней, а в женщинах и имя ему - любопытство.

- Как? Какой аркан? - накинулись они на него с двух сторон.

- Эге, это моя тайна.

- Но вы откроете ее нам?

- Ни за что на свете! - решительно отказался Акли. Илонка тут же изобразила на лице недовольство и отвернулась от Акли.

- Ну и ешьте вы ее, эту вашу тайну, господин фон Капли!

Мадам тоже обиделась, встала, холодно кивнула головой Миклошу и, удаляясь, пояснила:

- Поскольку у вас частный разговор, я вас покидаю. Но пришлю сюда мадемуазель Харди.

Мадемуазель Харди - пожилая женщина с благородными манерами - по тогдашнему обыкновению являлась неизменным предметом пансионской утвари, как, скажем, глобус, школьная классная доска или губка для стирания мела с доски. Словом, она относилась тоже к разряду учебных пособий. В том смысле, что мадемуазель Харди была совершенно глухой. Но именно эта особенность и делала ее незаменимой для столь важной должности, и этим она зарабатывала свой хлеб. В комнате для свиданий воспитанниц с членами семьи и родственниками, куда часто приходили их кузены и дядюшки, мадемуазель Харди сидела постоянно и что-то вязала. Разговоры с глазу на глаз были разрешены только с членными семей - женщинами. А вот разговоры между четырьмя ушами позволялись и девочкам воспитанницам и с родственниками - мужчинами, и только потому, что при этом глаза мадемуазель Харди были всегда начеку. Два маленьких, всевидящих детектива!

Мадемуазель Харди ничего не слышал, но зато очень хорошо видела, когда кузен обнимал или целовал кузину. Одним словом. Мыслям в пансионе предоставлялась полная свобода, а вот рукам - нет. И достижимо это было только с помощью старой девы. Держали таких дам владельцы и других пансионов, но мадемуазель Харди превосходила их во всех отношениях, потому что она была еще и источником полной осведомленности мадам Сильваши. Более посвященные поговаривали, будто старая мадемуазель Харди знала все языки и, ничего не слыша, могла читать слова по движению губ. Зная, о чем говорили. Будто в книге читала.

Не прошло и минуты, как мадемуазель Харди уже появилась с корзинкой вязанья в одной руке и обычной черной табличкой в другой, к которой на шнурочке был привешен грифель - знак ее глухоты. Молча кивнув головой, она поприветствовала Акли, затем села в самый темный угол комнаты и оттуда лишь изредка равнодушно поглядывала на разговаривающих молодых людей, совершенно погруженная в свое вязание.

А те, собственно говоря, еще никак не могли закончить тему о том, что сказал Акли барону Сепеши. Илона пытала его, Акли сопротивлялся. На пришедшую мадемуазель Харди они произвели впечатление ссорящейся пары.